— Дай! Пожалуйста, дай!Лопатина мутило от местных оборванцев. Он давно шуганул бы их так, что они начали бы обходить «Циолковского» за километр, но директивы из Москвы были предельно ясны: никаких враждебных действий по отношению к аборигенам. А Лопатин привык подчиняться директивам беспрекословно. Но заставить себя выйти к троице шестируких, шестиногих и шестиглазых уродцев он не мог.— А может, вы с ними пообщаетесь, Юрий Иванович?— Да, — снова сказал Ворошилов. Потом молча вынул из ящика несколько предназначенных для обмена инструментов, открыл внутреннюю дверь воздушного шлюза и вошел в него. Лопатин закрыл за ним дверь и взял минервитянских люмпенов под прицел бортового пулемета. Подстраховаться никогда не помешает.Завидев Ворошилова, аборигены отпрянули. Лопатин догадался, что они, вероятно, до сих пор только слышали о пришельцах от сородичей, но еще ни разу их не видели. Один из самцов издал пронзительный контральтовый возглас, которым могла бы гордиться любая героиня мексиканских или бразильских мыльных опер.— Вы хотеть что? — спросил химик, спустившись вниз.Напуганные его низким голосом, двое аборигенов отступили еще на пару шагов. Третий, видимо самый храбрый, остался на месте и повторил:— Дай! Пожалуйста, дай!— Вот, — стянув с руки перчатку, Ворошилов достал из кармана нож и вытащил лезвие. Минервитянин снова крикнул, на этот раз восхищенно, как показалось Лопатину.Видя, что их товарищ получил подарок, двое самцов осторожно подошли поближе. Один. из них выбрал нож, другой — долото с прозрачной плексигласовой рукояткой золотистого цвета.— Горячий желтый лед! — воскликнул абориген, поднеся к глазу рукоятку инструмента и посмотрев сквозь нее.Налюбовавшись подарками, попрошайки в знак благодарности Ворошилову, как по команде, сделались короткими и толстыми и, похоже, были настолько счастливы, что даже не испугались, когда химик поклонился в ответ. Лопатин успел заметить, что обычно это странное с точки зрения минервитян телодвижение повергало новичков в ужас и заставляло их улепетывать прочь со всех шести ног.— Что вы делать с инструменты я вам дать? — спросил Ворошилов; все члены экипажа давно заметили, что с минервитянами он был более словоохотлив, чем с людьми. В такие моменты тонкие черты лица химика, бледнея, как бы светились, а в голосе появлялось нечто похожее на присущие любому существу из плоти и крови эмоции.Ответ, данный минервитянами, Лопатин за последнее время слышал неоднократно.— Отнесем их в город Хогрэма и получим за них то, что сможем получить.— А после того? — поинтересовался Ворошилов.И снова знакомый ответ:— Мы надеемся, что полученного нами хватит для того, чтобы уплатить Хогрэму за наши делянки. Тогда мы не лишимся их, и нам не надо будет перебираться жить в город.— Удачи вам, — молвил Ворошилов.Лопатин хмыкнул. Как же, удачи. Напрасно эти дурни-крестьяне рассчитывают получить за ворошиловские подарки хороший куш. Слишком много подобного барахла скопилось сейчас в городе Хогрэма; почти каждый день приходит известие об очередном падении цен на земные инструменты.— Как думаете, Юрий Иванович, что станется со всеми этими селянами через месяц-другой? — спросил Лопатин, когда Ворошилов вернулся на борт.— Они будут строить лодки, — немедленно ответил химик.— Верно, — кивнул Лопатин. — Будут строить лодки и получать зарплату, которую им соизволят положить Фральк и Хогрэм. Короче говоря, займутся продажей своего труда.— Пролетарии, — буркнул Ворошилов, и на лице его появилось какое-то странное выражение.— Вот именно. Рано или поздно здесь грянет революция, как в свое время у нас.— Не сейчас, — бросил Ворошилов с легкой тревогой, как показалось Лопатину.«В принципе, химик прав», — отметил он про себя. Аборигены, проживающие по эту сторону Каньона Йотун, еще только вступали в капиталистическую экономику, пока не задумываясь о ее последствиях. А минервитяне, обитающие на восточной стороне ущелья — насколько Лопатину удалось выяснить из отчетов американцев, — вообще до сих пор находились на откровенно феодальной стадии развития.Стало быть, согласно гениальным ленинским теориям, до рабоче-крестьянской революции на планете еще далеко. Самолюбивый и придерживающийся весьма высокого мнения о своей персоне, Лопатин все же никогда не позволял себе хоть на миг усомниться в верности великой доктрины. Следовательно, работы здесь, на Минерве, непочатый край…— Пойду работать, — пробормотал Ворошилов и пошел к себе.«Странный он какой-то. Слишком странный», — подумал Лопатин, посмотрев химику вслед. Подумал не впервые, но от этого спокойнее ему не стало. Лопатин любил иметь дело с людьми дисциплинированными и предсказуемыми и не доверял любому человеку, у которого имелся «пунктик», ему, Лопатину, не понятный.Ворошилову, к примеру, потребовалась просто чертова уйма времени, чтобы попытаться сблизиться с Катей. В отличие от остальных мужчин в экипаже, он ходил вокруг да около врачихи так долго, что Лопатин заподозрил в нем гомосексуалиста, каким-то образом утаившего в жерновах строжайших отборочных комиссий свою преступную наклонность.Впрочем, окажись Ворошилов гомиком, Лопатин только вздохнул бы с облегчением. Скрытый гомосексуализм — прекрасный повод для того, чтобы держать тихоню-химика на крючке. Увы, подозрения гэбэшника не оправдались. Ворошилов не питал слабости к мужчинам; просто он был болезненно застенчив.Лопатин выждал несколько минут — пусть Ворошилов по уши погрузится в очередной эксперимент, — затем включил компьютер и открыл каталог, к которому никто, кроме него, доступа не имел. Он нашел личное дело Ворошилова, а в нем — файл, озаглавленный «Стихи». Несколько аккуратно сложенных листочков было обнаружено им в лаборатории во время одного из периодических осмотров корабля. Гэбэшник снял с них копии, а затем вернул оригиналы в тайничок.— Слюнявая лирика, — презрительно пробормотал Лопатин, хотя сам знал, что кривит душой. На самом деле он находил стихи удивительно красивыми, тонкими, чувственными… и в каждом упоминалось имя Кати. Прочитав несколько четверостиший, Лопатин неподвижно замер в кресле. Ему вдруг страстно захотелось, чтобы Катя оказалась сейчас здесь, с ним. Хотя она, кажется, не получала большого удовольствия в те краткие и редкие моменты, когда допускала его до себя, он и сейчас мысленно смаковал наслаждение, полученное от ее тела.«Женщины, в отличие от нас, не способны на такое вот умозрительное переживание сладостных мгновений», — неожиданно подытожил Лопатин ход своих размышлений. Ему вспомнился бородатый и не очень смешной анекдот, услышанный еще на Земле. Парень заходит в пивную и громко заявляет: «Трахнул тут одну чувырлу, страшная, сил нет; старался не смотреть — отворачивался». Подходит к стойке, заказывает пару пива. Бармен берет деньги и спрашивает: «Ну и как тебе было?» Парень расплывается в неожиданной улыбке: «Ох и хорошо, мужики… Кайф словил, натурально. Сладко было… » Лопатин с сожалением закрыл файл со стихами и бросил быстрый взгляд на дверь лаборатории. По роду службы он не доверял никому из членов экипажа, но больше всех — Ворошилову. Такие вот хитрые жуки — опаснее всего; помалкивают, сидят в своей норке, уверенные, что никто их оттуда не вытащит. «Если понадобишься, вытащим, — Лопатин удовлетворенно улыбнулся. — Будешь знать, дурачок, куда свои стишки прятать». Гэбэшнику очень нравился крючок, на который попался-таки химик. Крючок прочный и изысканный по форме, и имя ему — Катя. * * * Мяч — круглый комок мягкого волокна дерева тиг, обернутый куском шкуры элока — пролетел мимо Ламры, хотя она выставила вперед все шесть рук. Издав пронзительный разочарованный крик, самка бросилась за ним. Затем расширилась, чтобы поднять его.— Реатур всегда ловит мяч, — сказала она обиженно. — Это нечестно.— Бросай его мне, — потребовала Пери и, заметив, что Ламра медлит, повторила требовательно: — Брось его мне! Брось его мне!Так и не дождавшись вожделенного мяча, Пери бросилась к подруге и попыталась выхватить его у нее из рук. Но не тут-то было. Продолжая держать мяч, Ламра свободными двумя руками ударила Пери. Та, хоть и была моложе Ламры и ниже ее ростом, ответила тем же. Ламра взвизгнула и, отскочив, бросила мяч, норовя попасть в Пери, но промахнулась. Мячик запрыгал по полу.Увлеченные потасовкой самки не обратили на него никакого внимания. Их товарки оставили свои игры и подошли к дерущимся, криками подбадривая кто Ламру, кто Пери.В конце концов более сильная и рослая Ламра одержала верх над противницей и уже собиралась завязать узлом три ее руки, как дверь во внешний мир отворилась, и в зал вошел Реатур.— Что здесь происходит? — строго спросил он. — Почему шум?— Она отняла у меня мячик, — пожаловалась Пери, отбегая от Ламры и указывая на нее когтем.— Это не твой мячик, — откликнулась Ламра, направляясь к Пери. Однако грозный окрик Реатура остановил ее.— Расходитесь и играйте в свои игры, — сказал хозяин владения столпившимся вокруг Пери и Ламры самкам. Те немедленно повиновались, но, даже разойдясь по разным углам зала, продолжали наблюдать за развитием событий.Реатур что-то тихо говорил Пери. Стоявшей в сторонке Ламре это не очень понравилось, и она стала рассеянно покатывать мячик в руках, давая понять, что дела Реатура и Пери ее совершенно не касаются.— Ладно, не буду, — в конце концов пропищала Пери и убежала играть в пятнашки. Мгновение спустя она уже резвилась вовсю, начисто Забыв об инциденте с Ламрой.— А теперь я хочу поговорить с тобой, — обратился Реатур к Ламре. Уж он-то, в отличие от глупышки Пери, не забывал ничего.— Это не ее мяч, — упрямо пробормотала Ламра.— Я знаю, — спокойно сказал Реатур. — Вы все играете здесь с одними и теми же игрушками. Разве может мячик принадлежать только тебе или, например, Пери? Впрочем, я хотел поговорить с тобой не об этом.И тут он сделал нечто, чего никогда не делал, беседуя с самками. Реатур расширился и стал таким низким, что почти уравнялся с Ламрой ростом. Ламра остолбенела, не зная, что предпринять. Она испытывала гордость и в то же время чувствовала какой-то необъяснимый стыд.— Тебе не следовало ссориться с Пери, — проговорил Реатур с легким укором.— Это нечестно, — возразила Ламра. — Она тоже со мной ссорится.Она увидела, что Реатуровы глазные стебли качнулись, будто он собирался рассмеяться, но смеха не последовало. Это тоже показалось ей странным. Зачем он сдерживает смех? Смеяться ведь так приятно.— Конечно, — ответил Реатур. — Но Пери, она… — он немного понизил голос, — она всего лишь обыкновенная самка, а ты, я думаю, представляешь из себя нечто большее. Большего я от тебя и ожидаю.— Нечестно, — не сдавалась Ламра.— Возможно. Но послушай… Неужели я должен ожидать от тебя меньшего, чем ты способна дать?— Да. Нет. Погоди… — Ламра умолкла, обдумывая услышанное. Реатур говорил с ней, как с самцом. Простые слова заплетались у него в такой сложный узел, в какой она совсем недавно хотела завязать ручонки негодницы Пери. — Нет.— Прекрасно, — сказал Реатур. — Значит, я могу надеяться, что ты будешь вести себя хорошо?— Да, — сказала Ламра, но тут же взвыла: — Нет, я не хочу вести себя хорошо.Ей показалось, что она заглянула одним глазом в щелочку, за которой открылся какой-то другой мир, трудный и сложный. Этот мир ей совсем не понравился.— Знаю, что не хочешь, — мягко заметил Реатур. — Я желаю, чтобы ты старалась вести себя хорошо, нравится тебе это или нет. Есть такое понятие — ответственность…— Я ничего не хочу знать про эту… как ты сказал… ответственность. Это все равно что хотеть смеяться, но не смеяться. — Ламра демонстративно отвернула глазной стебель от Реатура, показывая свое недовольство. — Или ни с того ни с сего расширяться, чтобы стать коротким и толстым. Вроде игрушечного носвера…— Я похож на игрушечного носвера? — Реатур расхохотался, да так громко, что Ламра испугалась, как бы его глазные стебли не выскочили из гнезд. Успокоившись, он снова вытянулся вверх. — Теперь лучше?— Да, — ответила Ламра, хотя уже сомневалась, так ли это.— Ну и ладно. — Реатур немного помолчал, а затем озабоченно спросил: — Как почки?Ламра опустила пару глазных стеблей вниз. Почки уже начинали набухать, но пока не причиняли ей неудобств; потому она и вспоминала о них не слишком часто.— Просто… Я чувствую, что они уже здесь… Хотя их еще нет. А как здоровье отпочковавшихся Байал?Вопрос, похоже, огорчил Реатура. Его глазные стебли втянулись внутрь головы, потом медленно вылезли вновь.— Одна самочка умерла, — сказал он с грустью. — С другими все нормально. Скоро я приведу их к вам. Самец тоже в порядке.— Я скучаю по Байал. С ней было весело играть… Не то что с Пери, которая все время орет, — многозначительно добавила Ламра, с шипением выпуская воздух из дыхательных пор, как частенько делал Реатур, когда размышлял или грустил. — Сдается мне, что новенькие будут еще глупее, чем Пери.— Возможно, но сейчас меня больше интересуешь ты, а не они, — Реатур склонил к Ламре еще один глазной стебель. — Не знаю ни одной самки, которая говорила бы, что скучает по другой, после того как та… после того, как та почковалась, — задумчиво произнес хозяин владения. — Ты запоминаешь больше других, правда?— Почем я знаю? — ответила Ламра вопросом на вопрос. — Я знаю, что помню сама, а не то, что помнит кто-то другой.— Верно. — Глазные стебли Реатура снова качнулись, словно он хотел рассмеяться. — А ты могла бы представить, что… ну, что ты достигнешь моего возраста или хотя бы возраста Терната?— Ерунда какая! — фыркнула Ламра. — Кто когда-либо слышал о старой самке?— И в самом деле, кто? — Реатур вздохнул точно так же, как и она совсем недавно. Ламра не смогла удержать свои глазные стебли от смешливого покачивания. Реатур протянул пару рук и как-то неуклюже погладил ее по голове.— Знаешь, Ламра, я тешу себя надеждой, что самец, которого ты носишь, родится похожим на тебя. Я хочу, чтобы он был таким же сообразительным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47