Большая часть четверть миллионного еврейского населения отправилась в лагеря смерти, из которых никто не возвращался.
По-видимому, партизаны сумели прочитать его мысли, промелькнувшие на открытом, безбородом лице.
— Я понимаю ваши чувства, ребе Мойше, — сказал партизан, — но лучше места не придумаешь. Никому, даже ящерам, не придет в голову вас там искать, а если возникнет необходимость, мы сможем быстро доставить вас назад.
Мойше понимал, что его рассуждения разумны, но, взглянув на Ривку, увидел в ее глазах тот же ужас, что испытывал и сам. Евреи Лодзи ушли в темную долину смерти. Жить в городе, на который опустилась черная тень…
— Кое-кому из нас удалось выжить в Лодзи, — сказал боец сопротивления. — Иначе мы ни за что не отправили бы вас туда, уж можете не сомневаться.
— Ну, что же, пусть будет так, — вздохнув, проговорил Русси.
Паренек с пистолетом вывез их из Варшавы на телеге, запряженной лошадью. Русси сидел рядом с ним, чувствуя себя ужасно уязвимым — ведь он находился на самом виду. Ривка и Ревен устроились вместе с несколькими женщинами и детьми среди какого-то тряпья, кусков металлолома и картона — имущества старьевщика. При выезде из города, прямо на шоссе, ящеры установили контрольно-пропускной пункт. Один из самцов держал в руках фотографию Русси с бородой. Сердце бешено стучало в груди Мойше, но, бросив на него мимолетный взгляд, ящер повернулся к своему товарищу.
— Еще одна дурацкая компания Больших Уродов, — сказал он на своем языке и махнул рукой, чтобы они проезжали.
Через несколько километров возница остановился у обочины дороги. Женщины и дети, среди которых прятались Ривка и Ре-вен, сошли и отправились назад в Варшаву пешком. Телега покатила в Лодзь.
* * * Лю Хань недоверчиво смотрела на очередной набор банок, принесенных маленьким чешуйчатым дьяволом в ее камеру. Интересно, что она сможет съесть сегодня. Скорее всего, соленый суп с макаронами и кусочками цыпленка, а еще консервированные фрукты в сиропе. Она знала, что не дотронется до тушеного мяса в густом соусе — ее уже дважды от него рвало.
Лю Хань вздохнула. Беременность — тяжелое состояние в любом случае. А уж оказаться здесь, в самолете, который никогда не садится на землю, совсем невыносимо. Она не только проводила все время в маленькой металлической комнате в полном одиночестве (если не считать моментов, когда к ней приводили Бобби Фьоре), но и вся еда, что ей приносили, была сделана иностранными дьяволами. Ее никто не спрашивал, чего ей хочется.
Она ела, как могла, и жалела, что не в силах вернуться в родную деревню, или хотя бы в лагерь, откуда ее забрали чешуйчатые дьяволы. Там она находилась бы среди своих, а не сидела бы в клетке, точно певчая птица, пойманная для забавы тюремщиков. Лю Хань пообещала себе, что если ей когда-нибудь доведется отсюда выбраться, она освободит всех птиц до единой.
Однако она понимала, что чешуйчатые дьяволы вряд ли оставят ее в покое. Лю Хань покачала головой — нет, никогда. Прямые черные волосы упали на лицо, обнаженные плечи и грудь — инопланетяне не нуждались в одежде и отняли у своих пленников все, что у них имелось; впрочем, в комнате и без того было слишком жарко. Когда маленькие дьяволы доставили Лю Хань сюда, волосы у нее были совсем короткими, теперь же прикрывали всю спину.
Она икнула и приготовилась броситься к раковине, но то, что она съела, решило остаться в желудке. Лю Хань не знала наверняка, когда должен родиться ребенок. Чешуйчатые дьяволы никогда не выключали свет, и довольно быстро она перестала различать день и ночь. Но теперь ее тошнило гораздо реже, чем в начале, хотя живот расти еще не начал. Скорее всего, она на четвертом месяце.
Часть пола вместо того, чтобы быть металлической, как и все остальное, представляло собой приподнятую платформу, покрытую гладким серым материалом, больше всего похожим на кожу — только без характерною запаха. Обнаженное, покрытое потом тело Лю Хань липло к ней, когда она ложилась, но другого места для отдыха в комнате не было. Она закрыла глаза и попыталась уснуть. В последнее время Лю Хань много спала — из-за беременности и безделья.
Лю Хань дремала, когда открылась дверь в ее камеру. Она чуть приподняла тяжелые веки, уверенная в том, что явился один из дьяволов, который забирал банки после каждой еды. Она не ошиблась, однако, вслед за ним ввалилось еще несколько незваных гостей — причем тела нескольких украшали такие замысловатые рисунки, каких Лю Хань видеть еще не приходилось.
К ее великому изумлению один из них заговорил по-китайски — в некотором роде. Показав на нее рукой, он заявил:
— Пойдешь с нами.
Лю Хань быстро вскочила на ноги.
— Будет исполнено, недосягаемый господин, — произнесла она фразу на их языке, которую ей удалось запомнить.
Чешуйчатые дьяволы окружили ее, но не приближались больше, чем на расстояние вытянутой руки. Невысокая Лю Хань — чуть больше пяти футов — возвышалась над дьяволами, которые явно нервничали в ее присутствии. А она рассматривала любую возможность покинуть тесную камеру, как подарок. Вдруг они отведут ее к Бобби Фьоре?
Нет, повернули в противоположную от его камеры сторону. Лю Хань пыталась понять, что понадобилось от нее чешуйчатым дьяволам. Ее охватило беспокойство, потом надежда… и снова беспокойство. Ведь они могут сделать с ней все, что угодно. Отпустить на свободу. Забрать у Бобби Фьоре и отдать какому-нибудь другому мужчине, который станет ее бить и насиловать. Она здесь всего лишь пленница, и потому бессильна.
Ящеры не сделали ни того, ни другого. Они спустились по необычной кривой лестнице на другую палубу, и Лю Хань вдруг почувствовала, что стала меньше весить. Ее желудку это совсем не понравилось, но зато она перестала бояться. Она знала, что чешуйчатые дьяволы приводили сюда и Бобби Фьоре. И с ним не случилось ничего страшного.
Ее ввели в помещение, заполненное какими-то непонятными приборами. Дьявол, сидевший за столом, удивил ее, спросив по-китайски:
— Ты — человеческая самка Лю Хань?
— Да, — ответила она. — А вы кто?
Лю Хань испытала мимолетное счастье, что может снова говорить на родном языке. Даже с Бобби Фьоре она общалась на диковинной смеси китайского, английского, языка маленьких дьяволов, жестов и дурацкой мимики.
— Меня зовут Носсат, — ответил чешуйчатый дьявол. — Я… не знаю, есть ли в вашем языке такое слово… Я самец, который изучает то, как вы думаете. Тессрек, говоривший с твоим самцом, Бобби Фьоре, мой коллега.
— Я поняла, — сказала Лю Хань.
Это тот самый чешуйчатый дьявол, который вызывал к себе Бобби Фьоре. Как он назвал дьявола по имени Тессрек? В английском языке имелось слово, обозначающее то, чем занимается дьявол — психолог … Да, правильно. Лю Хань успокоилась. Разговоры еще никому не причиняли вреда.
— Ты собираешься через некоторое время снести яйцо? — спросил Носсат.
— Нет, ваш вид не несет яиц. Ты должна родить? Вы ведь так говорите — «родить», правильно? У тебя будет ребенок?
— Да, у меня будет ребенок, — ответила Лю Хань.
Правая рука, словно сама по себе, прикрыла живот. Лю Хань уже давно перестала стесняться собственной наготы, когда находилась в присутствии чешуйчатых дьяволов, но инстинктивно старалась защитить свое дитя.
— Ребенок явился следствием спаривания с Бобби Фьоре? — поинтересовался Носсат.
Не дожидаясь ответа, он засунул один из своих когтистых пальцев в ящик стола, и у него за спиной тут же загорелся экран, на котором Лю Хань и Бобби Фьоре занимались любовью.
Лю Хань вздохнула. Она знала, что чешуйчатые дьяволы снимают ее, когда только пожелают. Сами они, словно домашние животные, спаривались только в определенный период, а в остальное время проблемы плоти их не занимали. То, что люди могут заниматься любовью и зачинать детей круглый год, казалось, завораживало их и одновременно вызывало отвращение.
— Да, — ответила она, глядя на изображение. — Мы с Бобби Фьоре занимались любовью, и в результате у нас будет ребенок.
Очень скоро он даст о себе знать. Лю Хань помнила восторг, который испытала, когда вынашивала сына для мужа незадолго до того, как на их деревню напали японцы и убили почти всех жителей.
Носсат засунул палец в другое углубление. Лю Хань обрадовалась, когда картинка, на которой они с Бобби, тяжело дыша, отдыхали после бурной любви, погасла. Ее место заняло другое изображение. Огромная чернокожая женщина рожала ребенка. Сама будущая мать заинтересовала Лю Хань гораздо больше, чем роды. Она и не представляла себе, что ладони и ступни ног у негров такие бледные.
— Так рождаются ваши детеныши? — спросил Носсат, когда между напряженных ног женщины появилась головка, а потом и плечи ребенка.
— А как же еще? — удивилась Лю Хань.
Маленькие чешуйчатые дьяволы являли собой поразительную смесь наводящего ужас могущества и почти детского невежества.
— Какой… ужас, — заявил Носсат. Одна картинка сменяла другую. Вот-вот все закончится… но у женщины началось кровотечение. Крови было почти не видно на фоне темной кожи, но она не останавливалась, впитываясь в землю, на которой лежала роженица. — Эта самка умерла после того, как маленький тосевит вышел из ее тела, — сообщил чешуйчатый дьявол. — Многие самки на удерживаемой нами территории умирают во время родов.
— Да, такое случается, — тихо проговорила Лю Хань.
Ей совсем не хотелось думать о страшном. Ни о кровотечении, ни о ребенке, который может пойти неправильно, ни о послеродовой лихорадке… ведь в жизни всякое случается. А сколько детей умирает, не дожив до своего второго дня рождения, или даже — первого.
— Но это несправедливо! — вскричал Носсат, словно обвиняя Лю Хань в том, что у людей дети рождаются так, а не иначе. — Никакие известные нам разумные существа не подвергают мать опасности только ради того, чтобы появилось потомство!
Лю Хань даже представить себе не могла, что, кроме людей, на свете есть другие разумные существа — по крайней мере, до того, как прилетели маленькие чешуйчатые дьяволы. Но и узнав о них, она не предполагала, что неизвестных ей народов много.
— А как у вас появляются дети? — раздраженно спросила она. Лю Хань не удивилась бы, если бы ей сказали, что маленьких дьяволов собирают на какой-нибудь фабрике.
— Наши самки откладывают яйца, разумеется, — ответил Носсат. — Работевляне и халессианцы, которыми мы правим, тоже. Только вы, тосевиты, от нас отличаетесь.
Его глазные бугорки повернулись так, что одним он наблюдал за экраном, а другой наставил на Лю Хань.
Она изо всех сил пыталась сдержать смех и не смогла. Мысль о том, что нужно сделать гнездо из соломы, а потом сидеть на нем до тех пор, пока не вылупятся птенцы, ее ужасно развеселила. Куры, кажется, не испытывают никаких проблем, когда собираются снести яйцо. Наверное, так проще. Только люди устроены иначе.
— Детеныш появится из твоего тела через год? — проговорил Носсат.
— Через год? — Лю Хань удивленно на него уставилась — неужели они совсем ничего не знают?
— Нет… я ошибся, — продолжал Носсат. — Два года Расы более или менее равняются одному вашему. Мне следовало сказать, что тебе осталось полгода, правильно?
— Да, полгода, — ответила Лю Хань. — Может быть, меньше.
— Мы должны решить, что с тобой делать, — сообщил ей Носсат. — Нам не известно, как помочь тебе, когда детеныш появится на свет. Ты всего лишь отсталая тосевитка, но мы не хотим, чтобы ты умерла из-за того, что нам не хватает знаний. Ты наш подданный, а не враг.
Холодный страх сжал сердце Лю Ханы Родить ребенка здесь, в металлических стенах, когда рядом будут только чешуйчатые дьяволы? Без повитухи, которая помогла бы ей справиться со всеми проблемами? Если хоть что-нибудь пойдет не так, она умрет, да и ребенок тоже.
— Мне потребуется помощь, — жалобно проговорила она. — Прошу вас, найдите мне ее, пожалуйста.
— Мы все еще обсуждаем этот вопрос, — ответил Носсат — ни «да», ни «нет». — Когда подойдет твое время, решение будет принято.
— А если ребенок родится раньше? — спросила Лю Хань. Маленький дьявол уставил на нее оба своих глаза.
— Такое может произойти?
— Конечно, — заявила Лю Хань.
Разумеется, для чешуйчатых дьяволов не существовало никакого «конечно». Ведь они так мало знали про то, как устроены люди — а в данном случае, женщины. Затем неожиданно Лю Хань посетила такая блестящая идея, что она радостно заулыбалась.
— Недосягаемый господин, позвольте мне вернуться к своему народу, повитуха поможет мне родить ребенка.
— Об этом нужно подумать, — Носсат огорченно зашипел. — Пожалуй, я тебя понимаю — в твоем предложении есть разумное начало. Ты не единственная самка на нашем корабле, которая готовится родить детеныша. Мы… как вы говорите? Разберемся. Да, мы разберемся в ситуации.
— Большое вам спасибо, недосягаемый господин, — Лю Хань опустила глаза в пол — так делали чешуйчатые дьяволы, когда хотели продемонстрировать уважение.
В душе у нее, подобно рисовым побегам весной, расцвела надежда.
— Или, может быть, — продолжал Носсат, — мы доставим сюда… какое слово ты употребила? Да, повитуху. Доставим на корабль повитуху. Мы подумаем. А теперь — иди.
Охранники вывели Лю Хань из кабинета психолога и вернули обратно в камеру. С каждым шагом, который она делала вверх по кривой лестнице, она чувствовала, как увеличивается ее вес — Лю Хань возвращалась на другую палубу.
Надежда, вспыхнувшая в ее сердце, постепенно увядала. Но не умерла окончательно. Ведь маленький чешуйчатый дьявол не сказал «нет».
* * * Охранник ниппонец, чье лицо ничего не выражало, просунул миску с рисом межу прутьями камеры, в которой сидел Теэрц. Тот поклонился, чтобы выказать благодарность. Ниппонцы считали, что, давая пленнику еду, они поступают великодушно: настоящий воин никогда не сдается. Они тщательно соблюдали все свои законы и традиции, а того, кто им противился, жестоко мучили.
После того, как они сбили истребитель, Теэрцу пришлось пережить не одно избиение — и кое-что похуже — больше ему не хотелось (впрочем, это не означало, что его оставят в покое).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97