), когда у нее была родная деревня… а в ней — старейшина. — Мы устроили представление, чтобы немного развлечь людей, живущих в лагере, а также заработать денег и продуктов для себя.
Томалсс зашипел, переводя ее слова своему спутнику, который, скорее всего, не знал никакого человеческого языка. Тот что-то прошипел в ответ.
— А зачем вам это? — спросил Томалсс по-китайски. — Мы дали вам дом и достаточно денег, чтобы вы могли покупать для себя еду. Зачем нужно еще? Разве вам не хватает того, что вы получаете?
Лю Хань задумалась. Вопрос чешуйчатого дьявола проникал в самую суть Тао — иными словами, того, как должен жить человек. Иметь слишком много — или стремиться получить как можно больше материальных благ — считалось недостойным (хотя Лю Хань заметила, что почти никто из тех, кто был богат, не отказывался от своего имущества).
— Недосягаемый господин, — осторожно проговорила она, — мы стараемся запастись продуктами, чтобы не нуждаться в самом необходимом, если в лагере начнется голод. Деньги нам требуются по той же причине. А еще затем, чтобы сделать нашу жизнь более удобной. Разве мы плохо поступаем?
Чешуйчатый дьявол не ответил прямо на ее вопрос. Он только спросил:
— А в чем суть вашего представления? Оно не должно представлять опасность для детеныша, который развивается внутри тебя.
— Оно не представляет никакой опасности, недосягаемый господин, — заверила его Лю Хань.
Она обрадовалась бы такой заботе, если бы Томалсс по-настоящему волновался за нее и малыша. Но на самом деле, на ее чувства ему было наплевать. Лю Хань, Бобби Фьоре и их будущий ребенок интересовали чешуйчатых дьяволов только как объекты экспериментов.
Это тоже ее беспокоило. Что они сделают, когда Лю Хань родит ребенка? Заберут его так же, как отняли у нее родную деревню и все, что она любила? Захотят выяснить, как быстро она сможет забеременеть снова? Ужасных возможностей больше, чем достаточно.
— И как же вы развлекаете других? — с подозрением спросил Томалсс.
— Главным образом, я говорю за Бобби Фьоре, который не очень хорошо знает китайский, — ответила Лю Хань. — Рассказываю зрителям, как он будет бросать, ловить и ударять по мячу. Этому искусству, с которым мы, китайцы не знакомы, он научился у себя на родине. Все, что для нас ново и необычно, веселит и помогает скоротать время.
— Какая глупость! — возмутился маленький дьявол. — Развлекать должно то, что хорошо известно и привычно. Неужели новое и непонятное может быть интересным? Вы же… как сказать… не знаете… Неужели вы не боитесь неизведанного?
Лю Хань поняла, что он еще более консервативен, чем китайцы. Это открытие ее потрясло. Чешуйчатые дьяволы разрушили ее жизнь, не говоря уже о безобразиях, которые они устроили в Китае, да и во всем мире. Более того, маленькие дьяволы имели в своем распоряжении удивительные машины, начиная от камер, которые снимают картинки в трех измерениях, и кончая похожими на стрекоз самолетами, никогда не опускающимися на землю. Она относилась к ним, как к полоумным изобретателям — американцы или еще какие-нибудь иностранные дьяволы, только с чешуйчатыми раскрашенными телами.
А на самом деле все обстояло иначе. Бобби Фьоре пришел в восторг от возможности внести в их тоскливую жизнь в лагере что-то новое, да еще и заработать немного денег. Ей тоже понравилась его идея. Чешуйчатым дьяволам их поведение казалось пугающим и необъяснимым. Впрочем, ведь Лю Хань тоже не понимала их нравов.
Ее задумчивость вывела Томалсса из себя.
— Отвечай! — рявкнул он.
— Прошу меня простить, недосягаемый господин, — быстро проговорила Лю Хань.
Ей совсем не хотелось раздражать маленьких дьяволов. Ведь они могут выгнать их с Бобби из дома, отправить ее назад в самолет, который никогда не садится на землю, и снова превратить в шлюху. Они могут отобрать у нее ребенка, как только он родится… Они могут сделать столько всяких ужасных вещей, что ей даже не хватит воображения, чтобы их себе представить.
— Просто я думала о том, что человеческие существа любят все новое.
— Я знаю. — Томалсс явно не одобрял такого отношения к жизни; короткий обрубок его хвоста метался из стороны в сторону, как у разозлившейся кошки. — Ужасный недостаток, это ваше проклятье, Большие Уроды. — Последние два слова он произнес на своем родном языке, но маленькие чешуйчатые дьяволы употребляли их достаточно часто, и Лю Хань знала, что они обозначают. Томалсс продолжал: — Если бы не безумное любопытство обитателей Тосева-3, Раса давно покорила бы ваш мир.
— Прошу меня простить, недосягаемый господин, но я вас не понимаю, — сказала Лю Хань. — При чем тут новые или старые развлечения? Когда мы смотрим на одно и то же много раз, нам становится скучно.
Лю Хань не могла взять в толк, как покорение мира связано с надоевшими представлениями.
— Раса тоже знакома с понятием, которое ты выразила словом «скучно»,
— признал Томалсс. — Но у нас такое состояние возникает гораздо медленнее и после очень длительного времени. Мы всегда довольны тем, что у нас есть — в отличие от вас. Два других народа, с которыми мы знакомы, относятся к жизни точно так же. Вы, Большие Уроды, не укладываетесь ни в одну из знакомых нам схем.
Лю Хань не особенно беспокоилась по этому поводу, хотя у нее и появились сомнения в том, что она правильно поняла чешуйчатого дьявола. Неужели, кроме них, на свете живут еще какие-то необычные существа? Не может быть. Однако год назад она ни за что не поверила бы в чешуйчатых дьяволов.
Томалсс шагнул вперед и сжал ее левую грудь своей когтистой лапой.
— Эй! — крикнул Бобби Фьоре и вскочил на ноги. Чешуйчатый дьявол возле двери тут же наставил на него оружие.
— Все в порядке, — успокоила его Лю Хань. — Мне не больно.
Она не обманула Бобби. Прикосновение было мягким. И хотя когти проникли сквозь тонкую одежду Лю Хань, Томалсс ее даже не оцарапал.
— Ты дашь детенышу жидкость из своего тела, она будет вытекать из этих штук, чтобы он ел? — Когда Томалсс заговорил о вещах, не знакомых представителям его вида, его китайский сразу стал не слишком внятным.
— Молоко. Да, — ответила Лю Хань, специально назвав нужное слово.
— Молоко.. — Томалсс повторил слово, стараясь его запомнить. Лю Хань поступала точно так же, когда Бобби произносил что-нибудь по-английски. Чешуйчатый дьявол продолжил допрос: — Когда твоя пара, самец… — Он показал на Бобби Фьоре… — их жует, он тоже получает молоко?
— Нет, нет. — Лю Хань с трудом сдержалась, чтобы не рассмеяться.
— Зачем тогда он так поступает? — поинтересовался Томалсс. — Какова… функция? Я употребил правильное слово?
— Да, правильное, недосягаемый господин, — со вздохом произнесла Лю Хань. Маленькие дьяволы так открыто рассуждали о спаривании, что она уже давно рассталась с чувством стыда и перестала смущаться. — Он не получает из них молоко. Он доставляет мне удовольствие и возбуждается сам.
— Отвратительно, — вынес окончательный приговор Томалсс.
Затем он заговорил на своем родном языке с дьяволом, у которого была особым образом раскрашена шкура. Охранник у двери все время переводил свои глазные бугорки с Лю Хань на Бобби Фьоре.
— Что происходит? — потребовал ответа Бобби. — Милая, они опять задают неприличные вопросы?
Хотя он любил публично демонстрировать свои чувства, чего не стал бы делать ни один китаец, Бобби по-прежнему вел себя гораздо сдержаннее, чем Лю Хань, когда речь заходила об интимных вопросах.
— Да, — грустно ответила она.
Чешуйчатый дьявол с ярким рисунком на теле, который не говорил по-китайски, что-то возбужденно сказал Томалссу, и тот повернулся к Лю Хань.
— Вы сказали kee-kreek! Это же наш язык, а не ваш.
— Прошу меня простить, недосягаемый господин, но я не знаю, что такое kee-kreek. — ответила Лю Хань.
— Ну… — Томалсс вопросительно кашлянул. — Теперь понимаешь?
— Да, недосягаемый господин, — сказала Лю Хань. — Теперь понимаю. Бобби Фьоре иностранный дьявол, который приехал из далекой страны. У него и у меня разные слова. Когда мы находились на самолете, никогда не опускающемся на землю…
— Где? — переспросил Томалсс, а когда Лю Хань объяснила, проговорил:
— А, на корабле.
Лю Хань продолжала не понимать, как может называться кораблем то, что никогда не касалось воды, но маленький дьявол весьма уверенно настаивал на своем, поэтому она сказала:
— Когда мы были на корабле, недосягаемый господин, нам пришлось научиться некоторым словам из языков друг друга. А поскольку мы оба знали кое-что из вашего, мы употребляли и их. И продолжаем так делать.
Томалсс перевел ее слова другому чешуйчатому дьяволу, который что-то долго говорил в ответ.
— Старраф, — назвал наконец Томалсс своего спутника по имени, — сказал, что вам не пришлось бы переключаться с одного языка на другой, если бы вы все говорили на одном и том же наречии, как мы, например. Когда мы покорим ваш мир, все Большие Уроды, оставшиеся в живых, будут пользоваться нашим языком, так же, как работевляне, халессианцы и другие народы Империи.
Лю Хань прекрасно понимала, что если люди будут разговаривать на одном языке, жизнь станет намного проще. Даже другие диалекты китайского она понимала не достаточно хорошо. Но от уверенности, прозвучавшей в словах Томалсса, ей стало не по себе. Казалось, маленький дьявол не сомневается в том, что они покорят ее мир. Более того, смогут сделать с его обитателями (точнее, с теми, кто останется в живых) все, что пожелают.
Старраф снова заговорил, и Томалсс перевел:
— Вы показали нам, что Большие Уроды не безнадежно глупы и могут научиться языку Расы. Мы видели подтверждение своим предположениям и в других местах. Может быть, нам стоит заняться с теми, кто находится в лагерях. Так начнется ваш путь в Империю.
— Ну, что теперь? — спросил Бобби Фьоре.
— Они хотят научить всех говорить так, как разговариваем мы с тобой,
— ответила Лю Хань.
Она знала, что чешуйчатые дьяволы могущественны, с того самого момента, как они свалились с неба прямо на ее родную деревню. Однако Лю Хань не особенно задумывалась над тем, как они ведут себя в других местах. В конце концов, она всего лишь крестьянка, которую не беспокоят судьбы мира, если только они напрямую не влияют на ее собственную жизнь. Неожиданно она поняла, что маленькие дьяволы не только намереваются покорить человечество, они собираются сделать людей похожими на себя.
Ее возмутило это даже больше, чем все остальное, но как помешать чешуйчаты дьяволам, Лю Хань не знала.
* * * Мордехай Анелевич стоял по стойке «смирно» в кабинете Золраага, а правитель Польши его отчитывал:
— Ситуация в Варшаве с каждым днем становится все менее удовлетворительной, — заявил Золрааг на очень неплохом немецком. — Сотрудничество между вами, евреями, и Расой, процветавшее раньше, перестало приносить плоды.
Анелевич нахмурился. После того, что нацисты творили в варшавском гетто, слово «евреи», произнесенное на немецком языке, вызывало очень неприятные ассоциации. К тому же, Золрааг употребил его с презрением, практически ничем не отличающимся от немецкого. Единственная разница заключалась в том, что ящеры относились как к существам второго сорта ко всему человечеству, а не только к евреям.
— И кто же виноват? — поинтересовался он, стараясь не выдать Золраагу своего беспокойства. — Мы приветствовали вас, как освободителей. Надеюсь, вы не забыли, что мы проливали свою кровь, чтобы помочь вам занять город, недосягаемый господин. И что мы получили в качестве благодарности? С нами обращаются почти так же возмутительно, как при нацистах.
— Неправда, — проговорил Золрааг. — Мы дали вам оружие. Вы теперь можете воевать не хуже Армии Крайовой, польской национальной армии. Вы даже превосходите их по количеству вооружения. Почему же вы утверждаете, что мы с вами плохо обращаемся?
— Вам наплевать на нашу свободу, — ответил глава еврейского сопротивления. — Вы используете нас для достижения собственных целей, а еще для того, чтобы поработить другие народы. Мы и сами были рабами. Нам это не нравится. И у нас нет никаких оснований считать, что другим такие порядки доставят удовольствие.
— Раса будет править вашим миром и всеми его народами, — заявил Золрааг с такой же уверенностью, как если бы он сказал: «Завтра взойдет солнце». — Тот, кто сотрудничает с нами, займет более высокое положение.
До войны Анелевич был самым обычным евреем, учился в польской гимназии и университете. И знал, как звучит по латыни словосочетание «сотрудничать». Он еще не забыл, как относился к эстонским, латвийским и украинским шакалам, помогавшим нацистским волкам патрулировать варшавское гетто — а еще Анелевич отлично помнил, с каким презрением смотрел на еврейскую полицию, предававшую свой народ ради куска хлеба.
— Недосягаемый господин, — серьезно проговорил он, — очень хорошо, что ваше оружие помогает нам защищаться от поляков. Но большинство из нас скорее умрет, чем согласится помогать вам так, как вы того требуете.
— Да, я видел и не могу понять причин такого необычного поведения, — сказал Золрааг. — Зачем добровольно отказываться от преимуществ, которые дает сотрудничество с нами?
— Из-за того, что нам придется сделать, чтобы получить эти самые преимущества, — ответил Анелевич. — Бедняга Мойше Русси не захотел выступать с вашими лживыми заявлениями, и вам пришлось переделывать его речи, чтобы они звучали так, как вам нужно. Не удивительно, что он исчез. И не удивительно, что, как только у него появилась возможность, он сообщил всему миру, что вы лжецы.
Золрааг повернул к нему свои глазные бугорки. Медленное, намеренное движение было пугающим, словно на Анелевича уставились два орудийных дула, а не органы зрения.
— Мы и сами хотели бы побольше узнать о том, что тогда произошло, — сказал он. — Герр Русси был вашим коллегой, нет, больше — другом. Нас интересует, помогали вы ему или нет? И каким образом ему удалось бежать?
— Вы допросили меня, когда я находился под воздействием какого-то особого препарата, — напомнил ему Анелевич.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97