Никто ее и пальцем не трогал — маленькие чешуйчатые дьяволы могущественные защитники — но ее постоянно преследовал страх.
Маленькие дьяволы тоже часто ходили на рынок. Они были меньше ростом, чем люди, но никто к ним близко не подходил. Часто получалось, что на рынке только рядом с чешуйчатыми дьяволами не толпился народ.
Ребенок пошевелился в животе Лю Хань. Теперь даже свободная блуза не скрывала ее беременности. Лю Хань не знала, что и думать о Бобби Фьоре: грусть из-за того, что он исчез, и тревога за него мешались со стыдом, когда она вспоминала о том, как чешуйчатые дьяволы заставили их быть вместе. Вдобавок, она забеременела от иностранного дьявола.
Лю Хань попыталась забыть о своих проблемах, погрузившись в неумолчный шум рынка.
— Огурцы! — торговец вытащил два огурца из плетеной корзинки — длинные и изогнутые, точно змеи.
Рядом другой продавец расхваливал достоинства змеиного мяса.
— Капуста!
— Замечательная красная редиска!
— Свинина! — Человек, продававший большие куски мяса, был одет в шорты и расстегнутую на груди куртку.
Блестящий коричневый живот колыхался в такт крикам и удивительно напоминал его товар.
Лю Хань остановилась между его прилавком и соседним, на котором продавались не только цыплята, но и веера, сделанные из куриных перьев, приклеенных к ярко раскрашенному роговому каркасу.
— Ну, решайся на что-нибудь, глупая женщина! — закричал на нее кто-то.
Лю Хань не обиделась; кричавший ничего не имел против нее лично.
Лю Хань подошла к прилавку торговца цыплятами. Прежде чем она успела открыть рот, он негромко проговорил:
— Обратись к кому-нибудь другому. Я не беру деньги собак, которые бегают на поводке у чешуйчатых дьяволов.
«Коммунист», — с тоской подумала Лю Хань, и неожиданно разозлилась.
— А если я скажу чешуйчатым дьяволам, кто ты такой? — резко ответила она.
— Ты не вдовствующая императрица, чтобы вселять в меня страх словом,
— парировал он. — Если ты так поступишь, я успею исчезнуть прежде, чем меня схватят — а если нет, о моей семье позаботятся. Но если ты начнешь петь, словно на сцене пекинской оперы, обещаю, ты горько пожалеешь о своей глупости. А теперь, проваливай отсюда.
И расстроенная Лю Хань пошла прочь. Даже то, что ей удалось купить свинины по хорошей цене у типа с голым брюхом, не улучшило ее настроения. Как и крики продавцов, расхваливавших янтарь, тапочки с изогнутыми носами, ракушки, кружева, вышивки, шали и сотни других вещей. Маленькие чешуйчатые дьяволы были к ней щедры: почему бы и нет — ведь они хотели узнать, как здоровая женщина рожает ребенка. Впервые в жизни Лю Хань могла получить почти все, что захочет. Однако она не чувствовала себя счастливой.
Мимо пробежал маленький мальчишка в лохмотьях.
— Собака на поводке! — прокричал он Лю Хань и исчез в толпе прежде, чем она успела разглядеть его лицо.
Она запомнила его презрительный смех — но больше ничего она не смогла бы рассказать чешуйчатым дьяволам, если бы решила сделать такую глупость.
Ребенок снова пошевелился. Каким он вырастет, если даже уличные мальчишки презирают его мать? У нее на глазах выступили слезы — теперь Лю Хань часто плакала.
Она направилась к дому, выделенному им с Бобби Фьоре чешуйчатыми дьяволами. И хотя он оказался гораздо лучше хижины, в которой Лю Хань жила в своей деревне, он представлялся ей таким же пустым и неуютным, как сверкающая металлом камера в самолете, который никогда не садится на землю. Впрочем, на этом сходство не заканчивалось. Как и металлическая камера, хижина была клеткой, где чешуйчатые дьяволы держали ее в качестве объекта для изучения.
Лю Хань вдруг поняла, что не может больше выносить такую жизнь. Возможно, чешуйчатые дьяволы ждут ее дома, чтобы сделать очередные фотографии, потрогать интимные места, задать вопросы, которые не имеют права задавать, или начнут говорить между собой на своем ужасном языке, состоящем из скрежета, свиста и шипения, словно она не разумное существо, а тупое животное. Но даже если сейчас ее дом пуст, они все равно придут завтра или послезавтра.
В ее деревне гоминьдан был очень силен; никто не решался даже помыслить о коммунистах, хотя те отчаянно сражались с японцами. Бобби Фьоре тоже не слишком любил коммунистов, но охотно согласился пойти с ними, чтобы принять участие в рейде против чешуйчатых дьяволов. Лю Хань надеялась, что Бобби Фьоре жив; он, конечно, иностранный дьявол, но он ей нравился — во всяком случае, больше, чем ее китайский муж.
Если коммунисты сражались с японцами, если Бобби Фьоре отправился воевать с маленькими дьяволами… значит, коммунисты активнее других борются с чешуйчатыми дьяволами.
— Нет, я не могу позволить им так со мной обращаться, — пробормотала Лю Хань.
И вместо того, чтобы вернуться домой, она направилась к прилавку человека, который продавал цыплят и веера из перьев. Он торговался с худым покупателем из-за пары куриных ножек. Когда худой с мрачным видом достал деньги, расплатился и ушел, продавец враждебно посмотрел на Лю Хань.
— Что ты здесь делаешь? Я же сказал, чтобы ты проваливала отсюда.
— Да, сказал, — ответила она, — я так и сделаю, если ты действительно этого хочешь. Но если ты и твои друзья, — она не стала произносить слово «коммунисты» вслух, — интересуетесь чешуйчатыми дьяволами, которые приходят в мою хижину, ты попросишь меня остаться.
Выражение лица торговца не изменилось.
— Сначала тебе придется заслужить наше доверие, доказать, что ты говоришь правду, — холодно ответил он, но больше не прогонял Лю Хань.
— Я смогу заслужить ваше доверие, — заявила она. — И заслужу его.
— Тогда поговорим. — И продавец в первый раз улыбнулся Лю Хань.
Глава XVI
Мойше Русси расхаживал взад и вперед по своей камере. Могло быть и хуже, он ведь не в нацистской тюрьме. Там с ним развлеклись бы по полной программе только потому, что он еврей. Для ящеров он представлял собой всего лишь одного из пленных, которого нужно подержать в заключении до тех пор, пока они не решат, что с ним делать.
Он возблагодарил Бога за то, что ящеры никогда ничего не делают наспех. После ареста его допросили. В основном, он отвечал на вопросы честно, поскольку практически не знал имен людей, которые ему помогали. И уж можно не сомневаться, что им хватало здравого смысла подолгу не оставаться в одном и том же месте.
Больше на допросы Мойше не вызывали. Держали в камере, кормили (он питался в тюрьме не хуже, чем на свободе) и позволяли сражаться со скукой всеми доступными ему методами. Камеры рядом с ним и напротив пустовали Но даже если бы там и были заключенные, ни ящеры, ни их польские и еврейские приспешники не позволяли пленным переговариваться между собой. Охранники-ящеры не обращали на него никакого внимания, поскольку он не доставлял им хлопот. Поляки и евреи, с которыми Мойше приходилось общаться, считали его насильником и убийцей.
— Надеюсь, прежде чем повесить, тебе, по очереди, отрежут яйца, — заявил как-то поляк-охранник.
Мойше давно оставил попытки объяснить им, что его обвиняют в преступлениях, которых он не совершал. Ему все равно никто не верил.
Пара одеял, ведро воды, оловянная кружка, еще ведро для отходов — вот и все его богатство. Мойше отчаянно мечтал о книге. Все равно какой. Он бы с удовольствием проглотил учебник по проверке годности электрических лампочек. Но ему оставалось только ходить, сидеть, стоять и зевать. Он здесь много зевал.
Перед камерой остановился охранник-поляк. Переложил дубинку из правой руки в левую, чтобы достать из кармана ключ.
— Эй, ты, вставай, — прорычал он. — Ящеры хотят задать тебе парочку вопросов. Или разрезать на кусочки, чтобы посмотреть, как получилось, что ты превратился в такую гнусную тварь.
Поднимаясь на ноги, Русси подумал, что есть вещи похуже скуки. Например, допрос. Самое страшное заключалось в неизвестности — разве может человек предугадать, что сделают с ним ящеры?
Бах-ба-бах!
Кажется, в стену тюрьмы угодила бомба. Сначала, спотыкаясь и прижимая руки к ушам, Мойше подумал, что немцы нанесли ракетный удар по центру Лодзи.
Но в следующее мгновение раздался новый взрыв, и поляка отбросило к решетке камеры Русси. Он сполз на пол оглушенный, потрясенный неожиданным грохотом, из носа у него шла кровь. Ключ он выронил. В историях про шпионов ключи вели себя исключительно благородно — приземлялись прямо в камере, чтобы пленный мог бежать. Но в реальности он отлетел дальше по коридору, так что Мойше даже не мог мечтать до него дотянуться.
Еще один взрыв — теперь уже Русси потерял равновесие и рухнул на пол. В дальней стене появилась дыра, сквозь которую внутрь пролился дневной свет. Сжавшись в комок, перепуганный Мойше пытался понять, что тут происходит. Немцы не могли выпустить три ракеты за такой короткий промежуток времени… не могли? А, может быть, это артиллерийский обстрел? Тогда как же им удалось доставить артиллерию на территорию, охраняемую ящерами?
В ушах у него звенело, но не настолько, чтобы он не слышал отвратительного стрекотания автоматического оружия. По коридору промчался ящер с автоматом в руках и принялся стрелять в дыру, проделанную в стене снарядом. Тот, кто находился снаружи, вел ответный огонь. Неожиданно ящер отлетел назад — из нескольких ран в его теле хлестала красная, красная кровь.
Кто-то, кажется, человек пролез в дыру. Тут же появился еще один ящер, но человек мгновенно среагировал, и охранник рухнул на пол. Автомат, который стреляет с близкого расстояния, может оказаться не менее смертоносным, чем оружие инопланетян. За первым внутрь ворвалось еще несколько человек. Один из них крикнул:
— Русси!
— Я здесь! — завопил Мойше, быстро вскакивая на ноги. Теперь, когда к нему вернулась надежда, он забыл о страхе.
Человек, позвавший его, говорил на идише с каким-то странным акцентом:
— Отойди назад, братишка. Я хочу взорвать замок на твоей двери.
Порой истории про шпионов оказываются очень полезными. Русси показал на пол в коридоре
— Зачем взрывать? Вон ключ. Этот ублюдок собирался отвести меня на очередной допрос… — Он махнул рукой в сторону так и не пришедшего в себя поляка.
— Ой! А нам бы пришлось тебя искать, — последние слова он произнес на неизвестном Мойше языке; тот даже не понял, на каком. Впрочем, раздумывать было некогда. Незнакомец схватил ключ, вставил в замок и распахнул дверь.
— Выходи, пора отсюда выбираться.
Уговаривать Мойше не пришлось. Где-то вдалеке раздался вой сирены — тревога! По дороге к отверстию в стене Мойше спросил:
— А вы, собственно, кто такой?
— Твой кузен из Англии. Меня зовут Дэвид Гольдфарб. А теперь, давай помолчим немного, ладно?
Мойше послушно затих. В воздухе снова засвистели пули, и он изо всех сил помчался вперед. Позади него кто-то дико вскрикнул, и студент медик в его душе завопил, требуя остановиться и броситься на помощь раненому. Но Мойше заставил его замолчать и продолжал бежать дальше — сквозь отверстие в стене, по тюремному двору, потом через дыру, проделанную в колючей проволоке, мимо орущих, вытаращивших от удивления глаза людей, столпившихся на улице.
— На крыше установлены пулеметы, — задыхаясь, проговорил он. — Почему они не стреляют?
— Снайперы, — ответил его кузен. — Отличные. Заткнись. Не останавливайся. Мы еще не выбрались из этой кучи дерьма.
Русси мчался вперед. Потом вдруг его спутники — те из них, кто остался в живых — завернули за угол и побросали оружие. За следующим углом они перешли на шаг.
— Теперь мы самые обычные прохожие, видишь? — ухмыльнувшись, заявил Гольдфарб.
— Вижу, — ответил Мойше, который сначала ничего такого не видел
— Это не надолго, — сказал один из боевиков, сопровождавших Гольдфарба. — Они перевернут весь город, чтобы нас найти. Стоит кому-нибудь прикончить ящера, как они сразу же звереют. — Его зубы казались особенно белыми на фоне спутанной черной бороды.
— Следовательно, нужно выбраться из сети, прежде чем они отправятся на рыбалку, — заметил Гольдфарб. — Кузен Мойше, мы собираемся переправить тебя в Англию.
— Я не поеду без Ривки и Ревена.
Мойше произнес эти слова, и ему сразу стало невыносимо стыдно — так эгоистично и по-хамски они прозвучали. Люди рисковали жизнью ради него, несколько человек погибло. Разве он имеет право ставить какие-либо условия? Но он не стал извиняться, зная, что говорил совершенно серьезно.
Он ожидал, что Гольдфарб начнет кричать, а его спутники, которые производили впечатление крепких ребят, пусть и находящихся в отчаянном положении, просто треснут ему чем-нибудь тяжелым по голове, а потом, когда он потеряет сознание, доставят, куда им нужно. Но они шагали рядом с ним с таким видом, будто его реплика не имела существенного значения — например, как если бы он сказал, что сегодня холодно…
— Мы о них уже позаботились, — успокоил его Гольдфарб. — Они будут нас ждать.
— Как… чудесно! — смущенно пролепетал Мойше. События происходили с такой головокружительной быстротой, что он за ними не поспевал. Он шел за своим кузеном и его товарищами по улицам Лодзи, наслаждаясь сладостным и неожиданным чувством свободы. У него слегка кружилась голова, словно он сделал несколько хороших глотков сливянки, да еще на пустой желудок.
На стене одного из домов Мойше заметил потрепанный плакат со своим портретом и описанием преступлений, которые он совершил. Он задумчиво потер подбородок рукой. Ящеры не давали ему бриться, и у него снова выросла борода
— конечно, не такая длинная, как раньше, но довольно скоро он станет похож на человека, изображенного на снимках, сделанных Золраагом.
— Все нормально, — проговорил Гольдфарб, когда Мойше поделился с ним своими опасениями. — Выберемся из города, и тогда решим и эту проблему.
— А как вы вывезете меня из города? — поинтересовался Мойше.
— Не волнуйся, все будет хорошо, — повторил Гольдфарб.
— Советовать еврею не волноваться, все равно что просить солнце не вставать утром, — рассмеявшись, проговорил его безымянный спутник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97