Ясное дело, я не задавался тогда вопросом, откуда в пустынной местности появилось такое богатство природы – позже я узнал и о других притоках: НахрХаванде, Нахр-Хадрише и иных, – местность к западу отсюда вообще менее засушлива. Здесь есть довольно обширное болото, где гуляет лихорадка, и со скальных уступов срываются серебристыми потоками струи прохладной влаги.
Скоро Халеф соорудил для меня некое подобие навеса, я погрузился в воду, а затем улегся на подстилке из листьев, заменившей мне больничную койку. Язык у меня был темно-красный, в середине – черный и сухой, температура изматывала меня по-прежнему – становилось то жарко, то холодно; то, что делал хаджи, я видел сквозь туман, а голос его разбирал как через пелену, а вернее, он звучал, как голос чревовещателя. Кровавые пятна и опухоли стали еще больше, и к вечеру, в мгновение, когда жар спал, я попросил Халефа вскрыть нарывы. Дело было опасное, но оно удалось. Чтобы ночью не провалиться в еще больший кошмар, я попросил хаджи почаще встряхивать меня и поливать водой. Так прошла ночь, занялось утро. Я почувствовал себя немного лучше, и Халеф отправился на охоту. Он принес несколько уток и зажарил на вертеле. Есть я, по-прежнему, ничего не мог, он тоже сидел и ни к чему не прикасался. Только собака немного закусила. Как не соответствовало названию Фрат (Райская река) наше состояние!
Смертельно больной, без врачебной помощи, кроме той, что мы сами могли себе обеспечить, в объятиях чумы, перед полураскрытыми воротами в мир теней. В Хиллу или другое место путь был заказан, нас бы сразу убили. Что бы я делал без верного Халефа, который отдал бы все, лишь бы я поправился!
Сегодня был четвертый день болезни, а я слышал, что именно он – решающий. Я очень надеялся на помощь свежих воды и воздуха. Несмотря на то, что здоровье мое заметно сдало из-за волнений последних дней, я доверял ему больше, чем сомнительному врачеванию, о котором имел весьма туманное представление.
К вечеру жар немного спал, и в абсцессах наметилось некоторое улучшение. Этой ночью я спал намного спокойнее, а когда утром предъявил Халефу язык для осмотра, он заявил, что он стал более влажным, а черный цвет почти исчез. Я стал надеяться на исцеление, но после полудня вдруг заметил, что мой слуга являет те же симптомы, что были у меня, – головокружение, жар и так далее… К ночи я уверился, что он заразился. Я велел ему идти в воду, и он, шатаясь, побрел к ручью.
– Халеф, ты сейчас упадешь! – закричал я.
– Ох, сиди, у меня все кружится перед глазами!
– Ты заболел. Это чума!
– Я знаю.
– Ах, это я тебя заразил!
– Значит, Аллах пожелал этого, как сказано в Книге. Я умру, а ты пойдешь и отомстишь.
– Нет, ты не умрешь, я выхожу тебя.
– Ты? Да ты сам одной ногой…
– Мне уже лучше, и я смогу сделать то же, что делал ты.
– О, сиди, что я против тебя! Дай мне умереть.
У него начиналась такая же апатия к жизни. Какое-то время ему удавалось скрывать от меня подбиравшийся недуг. Наверное, мы вместе подцепили болезнь, когда в Багдаде наблюдали за караваном, и сейчас у него начиналась тяжелейшая форма, при которой все признаки чумы проявляются с удесятеренной силой.
Я с ужасом вспоминаю об этих днях, когда мне приходилось делать Халефу то, что производил со мной он, только гораздо в больших дозах. Он, в конце концов, поправился, но даже на десятый день болезни был еще так слаб, что я должен был носить его, а сам едва мог удержать в руках ружье. Счастье, что наш «чумной барак» так никто и не обнаружил. Когда я первый раз увидел свое отражение в ручье, то ужаснулся заросшей голове и мертвецкой бледности лица, глянувшего на меня. Неудивительно, что стервятники кружили над нами, а шакалы и гиены, приходя на водопой, внимательно поглядывали на нас из-за кустов тростника, не окажемся ли мы скоро их добычей. Но они вынуждены были быстро ретироваться, ибо Доян не проявлял к ним дружеских чувств.
Первую вылазку я предпринял к могиле персов, которую обнаружил пока что нетронутой. Я пришел пешком и около часа просидел возле башни, а живые образы ушедших стояли перед моим мысленным взором.
Внезапно залаял пес. Я повернулся и увидел группу из восьми всадников с ловчими соколами и сворой собак. Они тоже меня заметили и подъехали.
– Кто ты? – спросил мужчина, по виду предводитель.
– Чужеземец.
– Что ты здесь делаешь?
– Я скорблю по убитым, похороненным тут. – И я указал на могилу.
– А от какой болезни они умерли?
– Они были убиты.
– Кем?
– Персами.
– Ах, персами и арабами-зобеидами? Мы слыхали об этом. Они убили многих, кто был тогда на канале.
Я вздрогнул, потому что под «многими» подразумевались Линдсей со своими людьми.
– Ты точно это знаешь?
– Да. Мы принадлежим к племени шат и сопровождали паломников до Кербелы. И там мы это слышали.
Это, наверняка, ложь. Шаты живут далеко на юге, и появляться здесь могут лишь в исключительных случаях. С другой стороны, соколы у них на руках говорили о том, что они на охоте и родина их рядом. Но я был так опечален, что не придал этому несовпадению значения.
Тут один из них подъехал ко мне вплотную и сказал:
– Что это у тебя за необычное ружье? Покажи-ка!
Он протянул руку, я же отвел свою с ружьем назад и ответил:
– Это ружье опасно для тех, кто не умеет с ним обращаться!
– А ты мне покажи, как это делать!
– Хорошо, только сперва ты слезешь с лошади и мы с тобой отойдем в сторону. Кто же выпустит из рук ружье, если чувствует, что ему угрожает опасность?
– Ну, хватит, оно мое!
Он снова протянул руку и одновременно пришпорил лошадь, направив ее прямо на меня. Тут Доян совершил великолепный прыжок, схватив этого араба за руку и сдернув его на землю. Араб, удерживавший свору, издал крик и спустил собак, которые тут же бросились на Дояна.
– Отзови собак! – крикнул я, поднимая штуцер.
Мои слова остались без внимания, и я, недолго думая, четырежды нажал на курок. Каждый выстрел убивал по собаке, но я потерял из виду предводителя, который поднялся с земли, бросился на меня и повалил. Сил у меня было маловато, и он быстро одолел меня, прижав к земле. Остальные сгрудились вокруг. Ружье у меня отняли, нож – тоже, а потом меня связали и усадили спиной к каменной стене.
Тем временем Доян оборонялся против трех уцелевших псов. Его здорово порвали, шла кровь, но он держался, не подставляя противнику горло.
Тут один из арабов поднял ружье, прицелился и спустил курок. Пуля попала моей собаке между ребер. В этот момент ее полудикие сородичи набросились все разом и буквально разодрали ее на куски.
У меня было чувство, будто у меня отняли лучшего друга. О эта немощь! Если бы были прежние силы, я бы превратил всех их в месиво из костей и мяса!
– Ты здесь один? – спросил, как ни в чем не бывало предводитель.
– Нет, у меня есть спутник.
– Где он?
– Рядом.
– Что вы здесь делаете?
– Нас по дороге захватила чума, и мы задержались здесь.
Это была единственная возможность избавиться от этих нелюдей. Едва я произнес зловещее слово, они отпрыгнули от меня с криками ужаса. Только предводитель остался на месте и, мрачно ухмыльнувшись, произнес:
– Ты хитрый человек, но меня так просто не обманешь! Тот, кого по дороге настигла чума, никогда не поправится.
– Тогда взгляни на меня! – просто сказал я.
– Твой взгляд действительно похож на взгляд смертника, но у тебя не чума, а лихорадка. Где же твой спутник?
– Он лежит на… Вот и он!
Издалека я услышал тихий крик «Ри-ри-ри!» Ри – ветер (араб.); одно из «тайных слов», которыми наездник араб отдает приказы своему породистому скакуну.

, отрывисто звучавший на выдохе. Следом послышался топот копыт, и я увидел моего жеребца, прыгающего через камни и рытвины. На нем распластался Халеф, левой рукой обняв вороного за шею, а правую просунув между ушей – в ней он держал свой двухзарядный пистолет, а за спиной болталось ружье. Арабы изумленно взирали на это представление. Я тоже был поражен. Как больной хаджи забрался на коня? У него ведь не было сил отвести его пастись, а он ехал верхом!
– Стой, конь! – крикнул я изо всей мочи.
Умный конь сразу пришел в себя.
– Убери руку с ушей, Халеф!
Он исполнил все, и конь встал возле меня. Халеф опустился на землю. Он едва мог даже сидеть, но спросил грозным голосом:
– Я слышал стрельбу. Сиди, кого надо застрелить?
Вид больного говорил за себя. Арабы поняли, что я не солгал.
– Это чума! Аллах, спаси нас!
– Да, чума! – крикнул предводитель, бросил штуцер и нож и вспрыгнул в седло. – Едем. А вы горите в аду!
Он прицелился в меня, а другой араб – в Халефа. Оба нажали спуск, но рука одного была разорвана моей собакой, а у второго дрожала от страха перед чумой. Они промазали. Выстрелил и Халеф, но и его руки дрожали, как листья на ветру, и он не попал. Арабы отъехали уже на приличное расстояние.
– Они уходят! Пусть шайтан заберет их! – крикнул он, но то был не крик, а шепот. – Что они сделали, сиди?
Я рассказал ему все как было и попросил разрезать веревки. У бедняги едва хватило сил это сделать.
– Халеф, как тебе удалось взобраться на лошадь? – спросил я.
– Очень просто, сиди. Он лежал на земле, а я лег ему на спину. Я услышал твой штуцер – его далеко слыхать. Ты же открыл мне тайну своего вороного, поэтому он меня и понес. Ну и вид у меня был!
– Это нас и спасло. Страх перед чумой сильнее любого оружия. Эти люди расскажут о своем приключении, и мы, я думаю, можем быть спокойны за дальнейшую поездку, пока находимся в этих местах.
– А Доян? Это он там?
– Увы.
– Это как будто отняли половину тебя самого! Он бился до последнего?
– Он бы вышел победителем, если бы в него не выстрелили. Но у нас потеря куда более серьезная. Англичанин со своими людьми убит!
– Англичанин?! Аллах-иль-Аллах! Кто это сказал?
– Предводитель этих арабов. Он утверждал, что слышал это. Может, он сам к этому причастен.
– Тогда надо найти их трупы. Будем искать и похороним, только когда я немного окрепну. Этот англичанин был неверующим, но он твой друг, а значит, и мой тоже. Господин, вырой могилу для собаки, пусть покоится рядом с персами. Пусть не доберутся до него шакалы и стервятники. А я уже ничего не могу делать, как будто меня настигла их пуля…
Я сделал так, как он сказал. Верный Доян упокоился рядом с персами, как будто и после смерти готовый защищать их от врагов. Потом я посадил Халефа на лошадь, нагрузил на нее ружья и повел к нашей стоянке, снедаемый грустными мыслями и, не подозревая, что слухи о смерти англичанина лишены всяких оснований. Мне не терпелось поскорее покинуть это зловещее место, принесшее нам столько горя и волнений.
Ни о каком запланированном путешествии в Хадрамаут, конечно же, не могло быть и речи.

Глава 6
В ДАМАСКЕ

«Здравствуй, Дамаск, ты царство цветов, король ароматов, сокровищница красавиц и удовольствий, враг всех богатых…» Так приветствует этот город странник, поднявшись к Куббет эн-Наср, чья мечеть, видная отовсюду, как сторожевая башня, возвышается на горе Джебель эсСальхия.
Эта закругленная вершина эс-Сальхии являет собой, без сомнения, одно из красивейших мест на земле. Позади лежат живописные горы Антиливана, скалы которого упираются в небо, а перед твоим взором раскинулась созданная природой и исламской культурой панорама Дамаска. Близко к горам примыкает Эль-Гута, длиной в милю, усаженная плодовыми деревьями и прекрасными цветами равнина, обводненная восемью ручьями и речушками, являющимися семью притоками реки Барады. А за этим кольцом садов раскинулся город, названный арабами Дамашк, как фата-моргана Фата-моргана – мираж.

для отчаявшегося увидеть что-либо в пустыне путника.
Путешественник оказывается здесь на важном историческом перекрестке, где сплелись воедино легенды и реальность. На севере лежит Джебель-Касьюн, на которой, по европейскому преданию, Каин убил Авеля, брата своего. В Эль-Гуте, по арабской легенде, стояло Древо Познания, под которым состоялся первородный грех, а в самом Дамаске есть мечеть Омейядов, на минарете которой окажется в день Страшного суда Иисус, чтобы править живыми и мертвыми. Так что Дамаск, город на Бараде, гордо несет через тысячелетия славу вечного города. Но, несмотря на то, что это старейшее поселение земли, возраст его неизвестен, поскольку мусульманское летописание только запутывает нити истории, а не распутывает их. Священное писание чаще других упоминает этот город. В те времена он назывался Дамешек Дамешек – водообильная (древнеевр.).

. Давид завоевал его и причислил к ярчайшим жемчужинам своей короны. Потом здесь правили ассирийцы, вавилоняне, персы-селевкиды, римляне и арабы. Когда Савл стал Павлом, город уже находился под властью арабов. «Встань и пойди на улицу, так называемую Прямую, и спроси в Иудином доме Тарсянина, по имени Савл; он теперь молится…» И сегодня есть такая улица, она идет от Баб-аш-Шарки на востоке до Баб-эль-Яхья на западе, она и сейчас именуется Сук-эль-Джаман – Прямая улица.
У Порта Ориенталис, римских ворот с тремя входами, стоит дом Анани, благодаря которому Павел прозрел.
Часто, очень часто Дамаск завоевывали и обращали в руины, но он каждый раз возрождался. Больше всего пострадал он при Тамерлане, который в 1400 году целых десять дней гонял по улицам свои бешеные колесницы. Огонь сожрал все, что уцелело от грабежей. Под османским гнетом город все больше и больше терял свое былое значение. Всемирно известный, он превратился в провинциальный центр, резиденцию губернатора-паши, и всякий знает, что этот тип администрации только для того и предназначен, чтобы превращать богатый край в нищий.
Говорят, что сегодня город населяют 200 тысяч человек, но число 150 тысяч – более правдоподобно. Среди них около 30 тысяч христиан и 3 – 5 тысяч евреев. По фанатизму дамасские мусульмане превосходят даже мекканских. Недавно еще христианин не мог ездить ни на лошади, ни на верблюде, а вынужден был ходить пешком, если не желал воспользоваться верблюдом. Подобное религиозное рвение нередко приводило к кровавым стычкам, как в 1860 году, когда погибли тысячи христиан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51