– Большинство людей не имеют возможности попрощаться со своими родителями, – сказала Кэрол, проглотив подступивший к горлу комок.
Как всегда бывало в таких случаях, она подумала о своих родителях. Подумала обо всем том, что должна была сказать им, пока они были живы, и не в последнюю очередь о словах прощания перед концом. Ей казалось, что она проживет всю свою жизнь с чувством так и не исполненного долга. Она считала освобождение других от этого бремени дополнительным, хоть и неписаным, необъявленным правилом своей работы в больнице.
– Я хочу сказать, – продолжала она, – что сегодня они здесь, а завтра их нет с нами.
Морин вынула платок и вытерла глаза, потом посмотрела на Кэтрин.
– Может быть, мы смогли бы...
– Морин!
– Я серьезно, Кэти. Давай я поговорю с Дональдом. Подумаем все вместе. Наверняка мы можем что-то сделать, вместо того чтобы запихивать его в дом хроников.
– Вот и подумай, Мо. И поговори с Дональдом. Я-то и сейчас знаю, что скажет Том.
Кэрол сочла, что наступил подходящий момент, чтобы закончить разговор. По крайней мере одна из сестер задумалась в поисках выхода.
Они дрогнули, мистер Додд! Я все-таки верну вас обратно в семью.
Когда сестры ушли, Кэрол тяжело опустилась на стул. Ее радость была бы больше, если бы она лучше чувствовала себя физически. Эти сны! Каждую ночь кровь и насилие, боль и страдания. Все не так явственно, как в тот понедельник, но она все равно просыпалась в холодном поту от страха и, дрожа, цеплялась за Джима. Она не могла вспомнить подробности, а только общее впечатление. От мыслей о том, что произошло в Гринвич-Виллидже, ей делалось еще хуже.
К тому же что-то неладное творилось и с желудком. Постоянно было кисло во рту. Ни с того ни с сего появлялся волчий аппетит, но от одного вида и запаха пищи начинало тошнить. Если бы она не знала, как обстоят дела, она бы подумала...
Боже мой! Может быть, я беременна?
Грейс побежала к лифтам. Оба стояли внизу, и она поднялась на второй этаж пешком, а там поспешила по коридору к лаборатории.
– Мэгги! – окликнула она сидевшую за столом молодую женщину, довольная, что в этот уик-энд дежурит кто-то знакомый.
Рыжие волосы Мэгги мелко вились, и лицом она не вышла, но всегда побеждала чудесной улыбкой.
– Кэрол? Привет! Как здесь очутилась в воскресенье?
– Мне нужно сделать анализ.
– Какой?
– Ну... на беременность.
– У тебя задержка?
– У меня они никогда не приходят вовремя, как же мне знать насчет задержки?
Мэгги искоса посмотрела на нее.
– Ты чего хочешь: «Боже, надеюсь, ничего нет» или «Боже, надеюсь, я беременна»?
– Беременна, беременна!
– Прекрасно. Полагается делать анализ только по назначению врача, но сегодня воскресенье, так кто узнает? Верно? – Она протянула Кэрол запечатанную в пластик баночку. – Налей-ка сюда немного, и мы посмотрим, «нет» или «да».
Кэрол старалась не возлагать чрезмерных надежд на положительный результат. Она не могла себе этого позволить. Анализ – палка о двух концах: слишком понадеешься, и отрицательный ответ окажется убийственным.
С бьющимся сердцем она направилась к двери с надписью «Для женщин».
4
Джим готов был биться головой о стенку от отчаяния, что никак не может открыть сейф. Тогда он решил заняться другими делами. Перенес все дневники с личными записями Хэнли из верхней библиотеки в нижнюю и расставил их на отдельной полке. Получился длинный ряд серых кожаных папок с датами на корешках. По отдельной папке на каждый год, начиная с 1920-го и кончая 1967-м. Посредине оставалось место для нескольких отсутствующих.
– Папку за этот год он, наверное, имел при себе в самолете, когда разбился, – рассуждал Джим, – но где остальные четыре?
– Ума не приложу, – ответил стоявший рядом Джерри Беккер. – Мы перерыли все полки в доме.
Джим кивнул. Он просмотрел многие из дневников. Они содержали резюме проектов Хэнли, его планы на будущее и ежедневные записи и наблюдения, касающиеся его личной жизни. Они давали бесценную возможность заглянуть в личную жизнь его отца, но где же 1939, 1940, 1941 и 1942 годы? Четыре самых важных года – три года до его рождения и год, когда он родился, те, где должно быть упомянуто имя его матери. Они отсутствовали.
Чертовски обидно.
– Возможно, они в сейфе, – сказал Джим. Он посмотрел на Кэрол, сидевшую в большом кресле. – А ты что думаешь, дорогая?
Она смотрела в пространство. Весь вечер она оставалась мрачной и замкнутой. Джим не знал, что и подумать.
– Кэрол?
Она встрепенулась.
– Что?
– С тобой все в порядке?
– Да, да. Все хорошо.
Джим не поверил ее заверениям, но не мог расспрашивать при Беккере, который все еще околачивался в доме. Он стал здесь просто частью обстановки, и это страшно надоело.
– Взгляни сюда, – сказал Беккер. Он проглядывал том за 1943 год и сунул его Джиму. – Прочитай второй абзац справа.
Джим сощурился, разбирая трудный почерк Хэнли:
«Мы с Эдом немного посмеялись над жалкими попытками Джэззи шантажировать нас. Я сказал ей, что последнее в своей жизни пенни от меня она уже получила в прошлом году и чтобы она убиралась».
– Джэззи! – воскликнул Джим. – Я видел это имя... постой-ка, где же? В папке за 1949 год. – Он вытащил ее и стал перелистывать.
– Где же это я видел? Вот.
Он прочитал вслух:
«Прочел сегодня в газете, что Джэззи Кордо умерла. Ирония судьбы! Какое несоответствие между женщиной, какой она стала, и той, какой могла быть. Мир никогда не узнает...»
Джим стал лихорадочно соображать. Джэззи Кордо! Француженка... Новый Орлеан? Может ли она оказаться его матерью? Ее имя было единственным женским именем, связанным с годами, задокументированными в отсутствующих папках. Он должен открыть этот сейф!
– Пожалуй, я смотаюсь, – сказал Беккер. – Я чертовски устал.
– Да, – сказал Джим, стараясь скрыть чувство облегчения, – и я тоже. Слушай, давай на время сделаем перерыв. Мы не оставили в этом доме живого места!
Беккер пожал плечами:
– Я согласен. Возможно, посмотрю для тебя архивы некоторых газет. Вдруг что-нибудь найду. Звякну тебе через пару дней.
– Прекрасно, очень тебе благодарен. Ты знаешь, как выйти.
Услышав стук захлопнувшейся двери, Джим повернулся к Кэрол и улыбнулся:
– Наконец-то! Он ушел.
Она рассеянно кивнула.
– Милая, что случилось?
Лицо Кэрол сморщилось, глаза наполнились слезами. Она расплакалась. Джим бросился к ней и схватил ее в объятия. Кэрол чувствовала себя такой маленькой и хрупкой в его сильных руках.
– Мне показалось, что я беременна, но нет, – сказала она, всхлипывая. Он крепко держал ее и, как ребенка, покачивал из стороны в сторону.
– О Кэрол, любимая, не принимай это так близко к сердцу. У нас еще полно времени. Теперь у нас нет другого дела, кроме как дать миру маленькое существо, чьи ножки будут топотать по этому старому большому дому.
– А вдруг этого никогда не будет?
– Будет!
Джим повел ее к входной двери. Ему невыносимо было видеть ее несчастной. Нежданно свалившееся богатство не стоило и гроша, если Кэрол несчастлива.
Он поцеловал ее.
– Пошли. Заберемся в нашу собственную постель в нашем собственном маленьком доме и займемся домашним заданием.
Она улыбнулась сквозь слезы.
– Так-то лучше!

Глава 9
1
Понедельник, 4 марта
Брат Роберт преклонил колени на холодном, посыпанном рисом полу у окна и прочитал про себя утреннюю молитву. Закончив, он не поднялся с колен. Окно выходило на восток, и брат Роберт смотрел на светлеющее небо.
Зло становилось все сильнее. С каждым днем оно все больше погружало его душу во мрак. И исходило оно, казалось, с востока, откуда-то с Лонг-Айленда. Мартин объехал с ним на машине весь остров, но брат Роберт не смог точно определить, где находится его источник. Чем ближе он к нему оказывался, тем расплывчатое тот становился, пока брата Роберта буквально не поглотила какофония Зла.
Знак, Подай мне знак, Господи, укажи мне, кто это, покажи мне врага твоего.
И что же тогда произойдет? Как будет он сражаться с Сатаной во плоти?
Ты научишь меня, Господи?
Он просто молился, у него не было плана борьбы, не было стратегии. Он не умел разрабатывать операции. Он был не генералом, а монахом, предающимся медитации, ушедшим от мирских забот, чтобы стать ближе к Богу.
Прости мою дерзость, Господи, но, может быть. Ты ошибся, избрав меня поводырем этой паствы? Бремя велико, а плечи мои слабы.
Возможно, он не до конца отрекся от всего мирского. Он постился, молился и работал на монастырских землях, но он все еще хотел знать.
Страсть к знанию побудила его обратиться к самому Верховному аббату с просьбой разрешить ему отправиться на поиски других монашеских орденов, чтобы составить их перечень. Не бенедиктинцев и подобных им известных орденов, а меньших численностью, менее известных, могущих дать что-то новое монашеству в целом.
Ему было позволено отсутствовать два года, но он превысил этот срок. Его путешествие по странам мира оказалось бесконечно увлекательным. Он встречался с несколькими братствами орфиков и с пифагорейцами в Греции. Он нашел остатки братства иудейских мистиков и анахоретов на Среднем Востоке и даже трех столпников, предававшихся аскезе на каменных столбах в пустыне Гоби. На Дальнем Востоке он изучал разного толка буддийские монашеские секты, а в Японии встречался с последними двумя уцелевшими членами ордена монахов, исповедующих служение Богу путем нанесения себе увечий.
Он выполнил свою миссию. Составленный им перечень монашеских орденов и описание их образа жизни были уже самыми полными в мире, но ему этого оказалось недостаточно, он пошел дальше. Его влекли слухи о темных тайнах, похороненных в древних развалинах и в запретных книгах. Он вел раскопки в этих развалинах и прочитал некоторые из древних мистических книг.
И навсегда стал другим.
Он больше не жаждал знаний. Он мечтал вернуться в свое аббатство и спрятаться от всего мира и от того, что узнал.
Но этому не суждено было свершиться. Перемены, происшедшие в нем, привели его сюда, к католикам-пятидесятникам. Тайны вот-вот должны были раскрыться, и он чувствовал, что Господь хочет его присутствия там, где это произойдет.
Но окажется ли он в силах ответить на брошенный ему Злом вызов? Ни его детство на ферме в Реми, ни зрелые годы в монастыре ордена созерцателей не подготовили его ни для чего подобного.
2
– Тебе еще нравится группа «Джефферсон эйрплейн»? – спросила Кэрол, сидевшая в большом кресле в библиотеке Хэнли. Она уже привыкла считать это кресло своим.
Сегодня с утра она чувствовала себя лучше. Джим был так нежен, когда прошлой ночью они занимались любовью, шептал ей такие чудесные слова, что она перестала чувствовать себя никудышной женщиной, которая не способна иметь детей. Она взяла с собой в особняк пару пластинок Лауры Найро, и теперь из скрытых колонок стерео доносился чудесный голос и изысканные стихи, делая большой особняк немного более похожим на обитаемый дом.
Впрочем, ее так же тошнило, она чувствовала себя такой же разбитой, как с недавнего времени всякий раз по утрам. Очередной кошмар с морем крови этой ночью тоже не улучшил ее состояния.
С ней творится что-то непонятное. Утром она решила, что договорится с доктором Альбертом о полной проверке. Если он ничего не найдет, она пойдет к гинекологу и по-настоящему займется упорядочением своих месячных.
Но сейчас она выбросила из головы все неприятные мысли, удобно устроилась и стала читать отдел «Искусство и свободное время» во вчерашней «Санди таймс». Она только теперь добралась до него. Джим заставил ее позвонить на работу и сказаться больной, так как с самого утра она чувствовала себя усталой.
Он хотел, чтобы она вообще оставила работу. Им, мол, теперь не нужны эти деньги, так зачем ей тащиться каждое утро в больницу? Убедительно и логично, но Кэрол не хотела уходить. Не сейчас. Не раньше, чем у нее появятся дети, чтобы сидеть с ними дома. А пока в больнице есть люди, которым она нужна. Такие, как Додд.
Кэй позвонила ей утром из больницы и сказала, что Морин Додд согласилась взять отца к себе. Она заберет его завтра. Эта новость сделала утро счастливым для Кэрол.
– "Джефферсон эйрплейн"? – переспросил Джим, входя в комнату и жуя. В одной руке он держал наполовину съеденное яблоко, в другой – один из дневников Хэнли. Он с самого утра только и занимался тем, что копался в этих дневниках. – Я равнодушен ко многим из их новых композиций. Почему ты спрашиваешь?
– О, просто хотела знать. На распродаже у Корветта «После купания у Бакстера» продается за два тридцать девять.
Джим проглотил кусок и рассмеялся.
– На распродаже? Любимая, мы больше не должны думать о распродажах. Если захотим купить ее, выложим полную сумму в четыре семьдесят девять. У нас будет стерео, и нам больше не понадобятся пластинки моно. Ты что, не поняла? Мы ведь богаты.
Кэрол мгновение обдумывала все это. Они проводили уйму времени здесь, в особняке Хэнли, но все еще спали, если и занимались любовью в своем маленьком доме. Может быть, пора перестать называть эти хоромы особняком Хэнли? По закону, это теперь особняк Стивенса.
– Я не чувствую себя богатой, – призналась она. – А ты?
– Я тоже, но я собираюсь научиться этому, хотя мне страшновато.
– Что ты имеешь в виду? – Неужели Джиму так же страшно, как и ей?
– Богатство. Не хочу, чтобы оно изменило нас.
– Не изменит, – твердо сказала она.
– Я знаю, что оно не изменит тебя. Речь обо мне. Вдруг я перестану писать, потому что деньги сделают мою жизнь слишком хорошей? Вдруг наступит пресыщение, и я размякну?
Кэрол не удержалась от улыбки. Как часто это с ним бывало: он сбрасывал личину упрямого скептика и становился очень уязвимым. В такие минуты она особенно сильно любила его.
– Ты? Размякнешь?
– Может случиться.
– Никогда!
Он улыбнулся ей в ответ.
– Надеюсь, что ты права, но, между прочим, что скажешь, если во время уик-энда мы отправимся на Бродвей?
– Смотреть спектакль?
– Конечно! На лучшие места. Дни, когда мы считали мелочь, позади.
Найро перешла к другой песне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44