Я улыбнулся Пиме и пояснил суть последнего фрагмента беседы:
— Двадцать шесть лет назад каким-то чудом через Конгресс прошел закон, запрещающий использование собственных фамилий для рекламы чего бы то ни было. То есть актер X уже не мог сказать: «Я, X, использую только мазь для онани…»
— Хорошо, Оуэн, я поняла, — прервала меня жена. — Продолжай.
— И настали тяжелые времена для людей со знаменитыми фамилиями. А в то время жил один человек, звезда бейсбола, которому пришла в голову дьявольская идея. — Я кивнул в сторону Будды. Он поклонился в ответ. — Он запатентовал следующую уловку: заключал с фирмой договор и менял фамилию. Например, он стал носить фамилию Сони, я правильно говорю? — Будда кивнул. — Понимаешь? Он вставал перед камерой и говорил: «Меня зовут Сони, и я использую только лучшие в мире перезаписываемые компакт-диски».
Пима рассмеялась и хлопнула в ладоши.
— В самом деле? — спросила она Будду, а когда он с улыбкой подтвердил мои слова, она схватилась за голову. — Оуэн, уже хотя бы за этот номер ты должен признать его своим братом!
— Да, это было весьма и весьма недурно.
— Только первой была Оливетти. Я год носил фамилию Оливетти. Во второй раз я сменил фамилию на Сони.
— А потом? — спросила Пима. Глаза ее заблестели.
— О, потом меня это так забавляло, что я заключал контракты только на полгода. Меня звали Саньо, Камю… — перечислял он, покачивая указательным пальцем, — … Коламбия, Тексако, Рено, Пекро, Форд, Эппл, Багама Стар… Два раза я помогал в продвижении молодым певцам…
— Кому? — заинтересовался я. Это могло добавить несколько черточек к портрету моего гостя.
— Хэнку Бодрову и Майклу Коу. — Он пристально посмотрел на меня и тотчас перевел взгляд на более благодарный объект.
Оба названных исполнителя действительно были звездами в своей области, и этот выбор, если он был сознательным, определенным образом характеризовал Гамильтона.
— Потом я еще несколько раз использовал свою идею. Уже не столько для денег, сколько ради удовлетворения собственных амбиций. Я видел людей, у которых от одного моего вида начинались судороги, я читал в их глазах: «Ах, ты, скотина, почему я сам до этого не додумался?», когда несколько десятков похожих на жаб конгрессменов поливали меня грязью в прессе, не в силах смириться с существованием человека, положившего на лопатки их дебильный план… — Он театрально вздохнул, давая нам возможность ощутить сладость этих мгновений.
— О, мне это знакомо, — небрежно сказала Пима. — Вы… — Она замолчала и покраснела. Я сообразил, что причиной тому — мысль об оплошности, которую она совершила, обращаясь к моему брату на «вы». Как будто я его еще не признал. Бедняжка.
Я бросился ей на помощь.
— Да, я тоже язвительный, злорадный, насмешливый, саркастичный, едкий, колкий, ехидный…
Будда подтвердил мои слова легким кивком. Впервые я ощутил легкое недовольство, меня задело за живое то, что он столь охотно согласился с моей самокритикой. В конце концов, никто еще не давал ему права как-то меня оценивать. Даже если он и был моим братом — во что я ни секунды не верил, — то элементарная вежливость требовала дать мне немного времени на то, чтобы освоиться с неожиданной переменой в биографии. Будда же чувствовал себя в нашем обществе как дома, и мои проблемы, похоже, вовсе его не волновали. Я позволил себе шумно и неодобрительно вздохнуть. Пима внимательно посмотрела на меня, одновременно — не знаю, как это у нее получилось, — продолжая улыбаться гостю, затем встала и начала собирать посуду. Я уже знал, о чем она думает, знал, что она верит Будде, и, несмотря на лихорадочные поиски в памяти, не сумел вспомнить ни одного случая, когда она не почувствовала бы в чьем-либо поведении фальшь. У нее уже был деверь, Фил обрел дядю. Проводив полным укоризны взглядом Пиму и дождавшись, когда она скроется за дверью кухни, я спросил:
— И какое у тебя ко мне дело?
— Мне нужно найти одного человека. Очень нужно… — Я не удивился, увидев, как его глаза становятся голубыми. Кем бы он ни был, он не пришел бы ко мне ради поисков потерянного мяча для гольфа. Я не шевелился, хотя внутри меня бушевала странная смесь любопытства, здравого рассудка и чего-то еще. — Короче говоря — я хочу отомстить.
— Никогда не играл роль палача.
— Ну и хорошо, это грязная работа.
— А причины?
— Это пусть остается при мне.
— Ладно, не буду настаивать. — Я откинулся на спинку кресла, всем своим видом давая понять, что разговор на эту тему закончен и можно переходить к другой.
Будда немного помолчал, потом потянулся к пачке моих сигарет, которые сегодня курили все желающие, взял одну, но прежде чем закурить, бросил взгляд на лестницу и не то спросил, не то утвердительно прошептал:
— У тебя есть сын…
Я почувствовал, как немеют мои крепко сжатые челюсти. Будда закурил.
— Я жил вполне неплохо, — произнес он в пространство как раз в тот момент, когда я открыл рот, чтобы что-то сказать, но я тут же забыл, что именно. — Прежде всего потому, что я занимался чем хотел и как хотел. Мне казалось, что ничего больше мне в жизни и не нужно, и я был в этом уверен, как ни в чем другом. Потом я попал в аварию, ничего страшного — врезался в дерево, два шва на лбу, разбитый нос. Я лежал в больнице, ожидая результатов исследования мозга. — Он говорил спокойно, руки у него не дрожали, он лениво выпускал дым и затягивался, словно курил чисто для удовольствия, но каждый раз, когда он прикладывал фильтр к губам, столбик пепла увеличивался на несколько миллиметров. — И тогда она ворвалась в мою палату, прыгнула на койку… — Он тихо кашлянул, вставившись взглядом своих голубых глаз в стену над баром. — Прижалась ко мне и сказала: «Я не хочу, чтобы ты умер, папа. Ты никогда не умрешь, правда? Обещай…» — Медленно и тяжело он перевел взгляд на меня и спросил: — Ты не считаешь, что лишь ради таких мгновений стоит жить? — Я кивнул. — Так вот, в таком случае жить мне уже незачем…
Из кухни донеслось тихое гудение посудомоечной машины и немногим более громкое насвистывание Пимы, однако, если не принимать этого во внимание, можно было сказать, что весь дом захлестнула волна холодной и неприятной тишины. «Спокойно, Оуэн, — подумал я. — Тебе выложили слезливую историю, даже не всю, лишь ее тень, а ты уже готов кинуться на помощь. Спокойно, ты же совершенно не знаешь этого человека и понятия не имеешь, не пробует ли он подобрать ключик к твоему мягкому сердцу, придурок!»
— И тем не менее не вижу, чем мог бы помочь…
— Я располагаю неопровержимыми доказательствами, — произнес он все тем же ровным спокойным голосом. — Но я должен найти этого человека…
— Хорошо, я могу помочь тебе его поймать, он предстанет перед судом…
— Да-да. И получит «вышку».
— Так ведь это тебе и нужно?
— Нет. Мне не нужна смертная казнь. Мне нужно отомстить.
Пима помахала мне, проходя между кухней и лестницей.
— Спокойной ночи, — сказала она, обращаясь к Будде.
Он вскочил и молча поклонился. Затем подождал, пока она скроется за углом, и снова сел. Я сидел, погруженный в размышления, но прежде чем успел прийти к каким-либо определенным выводам, Будда встал и провел ладонью по макушке.
— Я позвоню… — Мне показалось, что ему тоже что-то мешает обращаться ко мне на «ты», и именно поэтому он не закончил фразу.
— Предлагаю переночевать здесь, — решительно сказал я, удивляясь самому себе. — Взятка так просто в покое не оставит, могут быть проблемы, — подстроился я под его безличную манеру речи.
— Хорошо, — просто сказал он.
Я показал ему на лестницу и пошел первым. Наверху я остановился у первой с края двери и сообщил:
— Ванная. — Через два шага я добавил: — Наша спальня. — Я показал на дверь по другую сторону: — Гардероб и рядом с ним комната Фила, откуда нам грозит самая большая опасность. — Сделав еще шаг, я показал на последнюю дверь. — Точнее говоря, отсюда, а здесь… — я толкнул дверь и продемонстрировал внутренность помещения, — моя комната, рабочая.
Не ожидая его реакции, я вошел первым. Меня не волновало, что он подумает, наверняка — что я надменный писака, которому кажется, что у каждого, кто посетит его дом, должно возникнуть непреодолимое желание осмотреть домашнюю святыню. Я подошел к столу, взял со стола зажигалку. Будда шагнул ближе.
— Чтоб мне сдохнуть! — пробормотал он. — Он на самом деле у тебя? Ты оставил его себе?
Я почувствовал, как у меня сильнее забилось сердце. Палец Будды указывал на массивный по сравнению с остальной периферией модуль памяти с зеленой надписью МАХ на лицевой панели. Пыль и помутневшее стекло уже не пропускали столько же света, сколько тридцать лет назад, и у непосвященного могли бы возникнуть трудности с расшифровкой названия фирмы, где отец купил эту память.
— Господи! Я же помню, как старик повторял: «Всякие айбиэмы, эпплы и касио пойдут ко всем чертям, а это было, есть и будет!» — сказал Будда. — Тогда все думали, что кто-то его в Европе нагрел, но память действительно работала отлично. — Он повернулся ко мне. — И сейчас работает?
— Безукоризненно, — с трудом выговорил я. — Хоть раз в жизни папаша купил что-то нормальное. — Я взял давно уже тлеющую сигарету и сильно затянулся.
Будда протянул руку и осторожно провел ладонью по корпусу модуля, затем посмотрел через плечо на меня.
— С возрастом начинаешь бережно относиться к подобным обрывкам воспоминаний, — тихо сказал он. — Я думал, никогда уже не увижу ничего из моего детства. Прежде чем я повзрослел настолько, чтобы понять, что для меня значит семья, не стало Ивонны, а тебя… Наверное, я тебя боялся. То есть — боялся нашего сегодняшнего разговора. Я просто представил себя на твоем месте: приходит какой-то совершенно незнакомый тип и пытается с тобой породниться… — Он пожал плечами.
— А помнишь, откуда отец привез этот модуль? — спросил я. Ответ я знал, и Будда, если действительно был сыном того же человека, должен был его знать. Другим отец говорил неправду.
— Нет, — сказал он. И это был правильный ответ. У меня был брат, старший брат. — Но ведь отец тоже не знал; он рассказывал, что сел в поезд с двумя бутылками виски, а когда проснулся, эта штука лежала у него в багаже, и случилось это где-то в Центральной Европе. А соседям и знакомым он говорил, что купил ее в филиале индийского концерна САДЖИ или что-то в этом роде… — Он повернулся ко мне и, судя по всему, увидел какую-то перемену в моем лице, поскольку издал странный звук, не то кашлянул, не то фыркнул, а может быть, просто хотел что-то сказать и в последний момент передумал. — Ты меня проверял…
— Естественно, — отчетливо произнес я. — А ты бы этого не сделал?
— Сделал бы, само собой. — Он еще раз погладил МАХ и поколебался, словно в замешательстве. — Можно? — показал он на сигареты. Я кивнул. Он не вполне уверенно поднес к сигарете зажигалку и, не отрывая от нее взгляда, немного подождал, затем глубоко затянулся. — Не буду тебя спрашивать, закончились ли проверки, поскольку в ответ все равно не поверю…
— Как хочешь, но у меня больше нет вопросов, ответы на которые бы меня убедили. Можем только выпить, но раз ты не пьешь…
— Я видел внизу какое-то вино, это бы меня устроило, — предложил он.
Мы сидели до тех пор, пока не проснулся Фил. Он познакомился с дядей и ушел в школу — ушел весьма неохотно. И тут же вернулся, показывая «порвавшийся» ремешок туфли. Я отобрал у него нож и снова отправил в школу. Будда прикончил вторую бутылку вина, а я — первую бутылку виски; мы почти закончили рассказывать друг другу свои биографии и уже засыпали сидя, когда вниз спустилась Пима с мокрыми волосами. Я хотел представить ей своего брата, но вспомнил, что они познакомились вчера. Она познакомилась с ним раньше меня.
По-братски помогая друг другу, мы взобрались по лестнице и свалились на кровати. Так закончился предыдущий день и вместе с ним день текущий. Последней моей мыслью было желание проснуться лишь на следующий…
2
Так оно и случилось. Я проснулся, услышав музыку «Битлз», что меня в немалой степени обрадовало. Комплект записей, подаренный Э. М. П., уже три месяца ласкал мои уши. Меня удивляло лишь одно — я тогда водил бритвой по щекам, и шорох щетины почти полностью заглушал вокал Леннона, — что кто-то в моем доме вдруг воспылал чувствами к старинным инструментам. В том момент я еще ни о чем не догадывался, и лишь когда я вышел из-под душа, до меня дошло, что музыка-то мне и в самом деле знакома, но слова??? Вспомнив, что Фил несколько раз расспрашивал меня о разных приставках к компу, которые я себе приобрел, я выскочил в коридор и услышал распеваемые во всю мощь молодых ливерпульских голосов идиотские слова: « t's been a hard d sc dr — ve…»
— Фил?! — рявкнул я, заглушив три гитары и ударные. — ФИ-И-ИЛ!!
Он вышел из своей комнаты с физиономией козленка, обвиняемого в уничтожении стада овец. Увидев меня, несущегося в его сторону, он вытянул перед собой руки, но прежде чем успел выкрикнуть что-либо в свое оправдание, я схватил его за плечи и приподнял над полом.
— Ты же разрешил мне пользоваться аудиоимитатором! — испуганно крикнул он.
Мне пришлось мысленно признать, что он прав.
— Но ты трогал мои записи! — заорал я. На лестнице послышались быстрые шаги, Пима мчалась на подмогу сыну. Если я хотел задать ему трепку, нужно было торопиться.
— Я скопировал… Аи! — вскрикнул он, увидев движение моей руки. Я воздержался от казни.
— Ты не трогал оригиналы?
— Нет. — Он посмотрел на появившуюся из-за угла мать. — Только свои копии…
— Тебе повезло, — прошипел я, опуская его на пол. — Иначе тебе точно влетело бы по первое число. — Я лучезарно улыбнулся Пиме. — Ты зря беспокоилась, — сладким голосом сказал я. — Чудовище-отец не перерезал горло своему сыночку. — Я положил отцовскую ладонь Филу на голову и слегка нажал. — Быстро ты прибежала… — похвалил я жену.
— Ты ревел так, словно он и впрямь устроил что-то ужасное. — Она повернулась и направилась к лестнице. — Я думала, это из-за того комбинезона…
— Погоди! — Я схватил пытающегося увернуться сына и подтащил его к Пиме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48