Накануне прибытия корабля в Мурманский порт Борисенко перелетел туда и произвел посадку на ледовый аэродром на реке Туломе в двадцати пяти километрах от Мурманска. Фотоматериалы и корреспонденцию привезли к самолету и вручили экипажу. Самолет к полету был готов, мотор прогрет. Борисенко и Гриценко заняли свои места в кабинах и, взлетев, легли на курс.
На земле снегопад, а экипажу на плохо оборудованном для полетов в таких условиях самолете надо зайти на аэродром возле станции Апатиты для дозаправки горючим. Борисенко на низкой высоте, временами не видя земли за снегопадом, все же прилетел к станции, но из-за плохой видимости произвел посадку «на ощупь» в двенадцати километрах от аэродрома на скованный льдом залив. Эти двенадцать километров пришлось преодолевать, руля в пурге по льду залива.
В аэропорту самолет очистили ото льда и заправили горючим под самые пробки. Члены экипажа только успели немного отогреться, перекусить и снова в самолет: предстоял восьмичасовой полет до Ленинграда — в не менее сложных условиях. По всему пути облачность и снегопады, возможность обледенения, а на маршруте горы высотой до пятисот метров. Но поскольку Петрозаводск, Поденное Поле и Ленинград оборудованы радиомаяками, можно лететь «вслепую».
…В сырых снежных хлопьях самолет медленно, метр за метром, лезет вверх. Стрелка высотомера еле ползет по циферблату и застывает на отметке 2500. Биплан сковало льдом, он больше не набирает высоты. Хрупкие крылья, стойки, расчалки дрожат от напряжения. Только бы не упасть. Нужно пройти гористый район, затем можно снизиться, сбросить ледяной панцирь.
И вот горы позади. Две тысячи… тысяча пятьсот… тысяча… пятьсот метров-земли не видно. Серая пелена облаков по-прежнему окутывала самолет. Стало теплее, с перкалевой поверхности плоскостей и деревянных стоек биплана стали срываться и бить по хвостовому оперению пласты льдин. Самолет опускается еще ниже, в облаках заметно темнеет — значит, под самолетом земля. Лишь на высоте трехсот метров они пробили облачность.
Штурман Гриценко включил радиоприемник, послышались сигналы петрозаводского радиомаяка. За Волховстроем снова снегопад, но теперь он. не страшен экипажу: самолет выходит на прямую просеку линии электропередачи и на высоте сто метров летит к Ленинграду.
В Ленинграде привезенный из Мурманска материал Борисенко передал экипажу другого самолета, который сразу же вылетел в Москву. Но еще в начале пути самолет сильно обледенел, и экипаж вынужден был вернуться в Ленинград.
Не успел Борисенко отдохнуть, как его вызвал начальник Северного управления И. Ф. Милованов и снова послал в полет: уже в Москву, с теми же материалами, которые он привез из Мурманска.
— Женя, мне будет очень жаль, если матричное звено не справится с этим заданием. На тебя надеюсь, на твое мастерство. Знаю, ты не подведешь, пройдешь к Москве. Но смотри, не теряй голову, будь благоразумен… — Старый летчик понимал, в какой трудный полет посылает Борисенко.
— Иван Филиппович, задание выполним. Не впервые лететь в такую погоду.
Темная ночь. Снегопад. Небольшой одномоторный самолет порулил на старт, его красный, зеленый и белый огоньки скрылись во мгле.
Короткий разбег, самолет оторвался от снежного покрова аэродрома и сразу же скрылся в облаках. Борисенко на полной мощности мотора все выше и ВЫШЕ поднимал свою машину. Опять предательское обледенение, опять самолет трясет. Но чтобы долететь до Москвы, нужно подняться за облака. И летчик настойчиво ведет машину вверх. На высоте 4000 метров засверкали звезды…
В Москве, на центральном аэродроме имени Фрунзе, самолет ждали представители ТАСС, издательств газет «Правда» и «Известия», корреспонденты и работники аэропорта. Когда все встречавшие разошлись, штурман обнял Борисенко: «Молодец, Женя».
Утренние газеты вышли с историческими снимками и сообщениями об экспедиции И. П. Папанина. Никто из читателей не знал, с каким риском доставлял эти материалы из Мурманска экипаж Евгения Борисенко. Да и не должен был знать, это была обычная летная работа.
Думаю, что нет в нашей стране взрослого человека и даже подростка, который бы не видел кинофильма «Валерий Чкалов», не восхищался отчаянно дерзким и мастерским пролетом Чкалова на истребителе под Кировским мостом на Неве.
Но в 1940 году, когда снимался фильм, Чкалова уже не было в живых, а создатели киноленты хотели сделать натуральные, захватывающие кадры пролета под мостом. Для этого такой трюк нужно было повторить. Но кто рискнет это сделать? По заданию командования Северного управления ГВФ пролет под Кировским мостом на Неве повторил (причем, не один раз) Евгений Борисенко.
Для полетов по заданию «Ленфильма» Борисенко выбрал самолет-амфибию Ш-2. Размах крыльев этого самолета был даже несколько больше, чем у истребителя, на котором летал Валерий Павлович Чкалов.
В холодные, пасмурные октябрьские дни, когда снимали эпизод, безветрия или ветра нужного направления ждать не приходилось, да и времени для этого не было. Даже при небольшом боковом ветре, понимал Борисенко, самолет будет сносить, поэтому главное перед пролетом — точно определить угол упреждения. Борисенко рисковал, но сделал все, чтобы этот риск был минимальным. Перед пролетом он прошелся по мосту, сам промерил ширину арки, определил направление и силу ветра, прошел под мостом на лодке, психологически подготовил себя к полету.
К счастью, в первый день полетов, когда Борисенко с кинооператором вылетели на съемку, направление ветра было почти перпендикулярным к мосту, и Женя успешно выполнил два пролета. Однако режиссер фильма Калатозов и оператор Гинзбург, который производил съемку, сомневались в качестве отснятой пленки и на другой день попросили Борисенко сделать еще два пролета под мостом.
На этот раз условия полета были сложными, со стороны правого берега дул порывистый боковой ветер. Борисенко и в этот день отлично справился с заданием.
Но без происшествия все-таки не обошлось.
По окончании съемок кинооператор Гинзбург попросил летчика «высадить» его поближе к студии «Ленфильм». Наступили сумерки. Гидросамолет Борисенко приводнил нормально, но на пути машины встретился топляк — затонувшее бревно. Получив пробоину, фюзеляж быстро наполнился водой, и гидросамолет в считанные секунды затонул. Только хвост остался на поверхности воды.
Из воды вынырнул Борисенко, ухватился за хвост гидросамолета, осмотрелся. На поверхности воды Гинзбурга не было. Тогда Женя сбросил кожаное пальто и нырнул. Через несколько секунд он вытащил из воды кинооператора, подошедшая шлюпка забрала Гинзбурга и увезла его на берег. Борисенко, в мокрой одежде, продрогший, руководил работой по спасению гидросамолета. Только когда буксирный трос был привязан к машине, он сел в моторный катер, который отбуксировал самолет к берегу.
…24 июня 1941 года, когда мы бомбили фашистские войска в районе Гродно и Картуз-Береза и потеряли там 14 самолетов, был сбит и самолет Евгения Борисенко.
На звено, бомбившее танки врага, напала большая группа вражеских истребителей. Звено мужественно отражало атаки врага, но силы были неравными. После одной из атак противника самолет Борисенко загорелся. Умолкли пулеметы стрелка-радиста Нечаева и штурмана Фетисова. А враг все нападал на горящую, беззащитную, но продолжавшую лететь машину. В этой безвыходной обстановке Борисенко приказал экипажу покинуть самолет на парашютах. Однако никто не выпрыгнул из самолета. Решив, что Фетисов и Нечаев тяжело ранены и не в состоянии покинуть машину, Женя не стал прыгать с парашютом, а пошел на посадку, чтобы спасти боевых друзей. Огонь обжигал лицо и руки, но Борисенко, превозмогая боль, посадил израненный горящий самолет.
Как только машина закончила недолгий пробег, он бросился в штурманскую кабину. Николай Фетисов был мертв. Привязные ремни удерживали его в сидячем положении, голова с запекшимися струйками крови была склонена на грудь. Борисенко спрыгнул с крыла и, заслоняя руками глаза от бушующего пламени, пытался проникнуть в кабину стрелка-радиста Володи Нечаева. Но в это время один за другим стали взрываться бензобаки. Взрывной волной летчика отбросило далеко от самолета, на нем запылала облитая бензином одежда. Катаясь по земле, он с трудом погасил пламя. Рядом догорал самолет, в котором остались его боевые друзья. С обожженным лицом, обуглившимися, скрюченными руками, в оборванной и обгоревшей одежде, он поднялся с земли и зашагал на восток.
Его мучила физическая боль, но еще большая боль была в его сердце — боль от потери товарищей.
Идя полями и перелесками, по грудь утопая в болотной грязи, далеко обходя населенные пункты, которые уже были захвачены гитлеровцами, он мысленно клялся сторицей отплатить за все врагу. Эту свою клятву он пронес через все военные годы. Он беспощадно мстил за сына Николая Фетисова, который родился двадцать первого июня, а через три дня остался сиротой, за всех малышей, которые остались без отцов и матерей, за поруганную советскую землю, за пепелища городов и сел…
Войдя в палатку, где жил летный состав, я увидел лежащего на койке человека. Распухшее лицо покрыто коростой подсохших ожогов, глаза заплыли, руки забинтованы. Я растерялся и не знал, как начать разговор, чтобы хоть по голосу узнать, кто это.
— Привет, дружище, где это тебя так подремонтировали?
— А, Коля, ты пришел? — узнал я голос Евгения Борисенко. — А я думал, что ты уже не вернешься. Теперь вдвоем будет веселее, а то я тут один из нашей эскадрильи — больше никого нет.
Говорить ему было трудно. Потрескавшиеся, опаленные губы кровоточили. Но молчать он не мог.
Два месяца потребовалось, чтобы зажили и зарубцевались раны от ожогов. Но из-за рубцов на коже у Жени плохо закрывались веки, слезились глаза, ограниченно двигались пальцы рук. Врачи не разрешали ему летать, но он рвался в бой, настоял на своем и вместе с нами стал летать на бомбежку.
В первых числах января сорок второго года наши войска вели упорные бои за Ржев. После нескольких успешных бомбежек вражеских танков и мотомеханизированных войск в районе Ржева Евгению Борисенко снова не повезло: на его самолет напали четыре Ме-109. Какие только немыслимые маневры не применял Женя, чтобы уклониться от огня истребителей и поставить самолет в выгодное положение для своих стрелков. Стрелок-радист Иван Чухрий сбил одного увлекшегося атакой фашиста, но тот успел зажечь один мотор и сильно повредить бомбардировщик. Воздушный бой продолжался. Маневрируя и отбиваясь от «мессеров», Борисенко удалось снизиться и на одном моторе, на малой высоте выйти к не занятой врагами территории. Он сел «на брюхо» у линии фронта, в расположении своих войск.
В ста метрах от бомбардировщика остановилась и замерла группа бойцов. Из самолета никто не выходил. Штурман Гоша Федоровский и стрелок-радист Чухрий были ранены.
— Бойцы! Что стоите? Помогите снять с борта раненых!…
— Товарищ летчик, вы же сели на минное поле. Сейчас минеры подойдут…
Опасаясь за товарищей, которым промедление могло стоить жизни, Борисенко поднял валявшуюся поблизости палку и, осторожно прощупывая ею снег, медленно пошел к дороге. Солдаты, затаив дыхание, следили за ним. Каким-то чудом он дошел до дороги. Когда прибыла машина с минерами, бойцы уже вынесли раненых по проторенному Женей следу.
Федоровский и Чухрий оказались тяжело ранеными, у первого была раздроблена рука, у второго несколькими пулями пробита грудь. После перевязки на машине, выделенной наземными войсками, командир доставил своих товарищей в санитарную часть на аэродром близ Клина. В Москве Чухрию сделали сложную операцию — извлекли из груди пулю, находившуюся в нескольких миллиметрах от сердца.
Через некоторое время Борисенко, уже с другим экипажем, пригнал с завода новый самолет и снова полетел в бой. Он выполнял самые сложные боевые задания. Бомбил военные объекты в тылу противника, наносил бомбовые удары по танковым частям, железнодорожным эшелонам и часто возвращался на поврежденном, пробитом пулями и осколками зенитных снарядов самолете.
Вот такого человека послала мне судьба в боевые друзья.
Теперь мы расставались. Меня ожидало новое назначение, а впереди у обоих были бои.

НА ПОМОЩЬ 2-Й УДАРНОЙ
Две недели, которые я получил на поездку к семье, промелькнули как одно мгновенье. Только на дорогу «на перекладных» ушла половина моего отпуска. Добираться до Тбилиcи, где жила моя семья, пришлось на попутных самолетах. Регулярного движения пассажирских самолетов на этой трассе, как и на многих других трассах страны, не было. Хотя фронт отодвинулся на запад и к весне стабилизировался, транспортные самолеты совершали полеты только в глубоком тылу.
Двое суток я впустую прождал оказии на центральном аэродроме имени Фрунзе в Москве. На третьи сутки мне посчастливилось с помощью друзей из аэропорта устроиться на военный транспортный самолет, доставлявший в Тбилиси специальный груз. Надо сказать, что экипажу в какой-то мере повезло в том, что у них на борту оказался такой пассажир. Летели мы через Саратов, Гурьев, Красноводск, Баку, и почти в каждом из этих пунктов были большие трудности с горючим. Мой опыт транспортных полетов в ГВФ и знакомства в аэропортах как нельзя лучше пригодились. Лишь благодаря этому к исходу вторых суток мы были в Тбилиси.
Много радости и одновременно горечи принесла мне встреча с семьей. Жена моя, Женя, за те месяцы, что шла война, переболела тифом, который дал тяжелое осложнение — тромбофлебит ног. Стриженой, страшно исхудавшей, бледной, с опухшими ногами предстала она передо мной. Лишь ее большие черные глаза искрились радостью.
Сынишка Петя также выглядел плохо. Худой, бледный, он, казалось, весь просвечивал насквозь. Сестренка Лидочка, бежавшая из Гродно и жившая вместе с моей семьей, как и моя жена, перенесла тиф. Стриженная наголо, она настолько изменилась, что только по живым васильковым глазам и можно было ее узнать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43