Истребители, поняв, что мы не сбиты, снова бросаются на нас. Мои стрелки почти непрерывно ведут огонь, а я энергично маневрирую, выводя машину из-под губительного огня…
И снова тишина, стремительный бег земли под самолетом, а над головой чистое бирюзовое небо. Скорее бы аэродром. Кажется, все силы иссякли. Ко мне поворачивается улыбающийся Валентин Перепелицын:
— Небось, здорово устали, товарищ командир? Давайте, я поведу немного самолет, вы тем временем отдохнете.
Набрав высоту 500 метров, передаю ему управление. Меня тревожит состояние Ермакова.
— Как там чувствует себя наш герой?
— Нормально, товарищ командир, — сообщает Трусов. — Не сильно задело, пуля рикошетом рассекла губу и выбила передние зубы.
Пролетели Рыбинское водохранилище, через несколько минут стал виден Ярославль, за ним матушка Волга и вытянувшийся вдоль берега реки аэродром. Беру управление самолетом, захожу на посадку, снижаюсь, под машиной, замедляя бег, все ближе и ближе земля. Самолет мягко касается колесами посадочной полосы и, мне кажется, устало, как марафонец у финишной ленточки, заканчивает бег, разворачивается и рулит на стоянку. Нас с нетерпением ждет механик Петр Ефимович Шинкарев.
Выключаю моторы. Винты будто не хотят останавливаться, несколько раз проворачиваются и замирают. Штурман и стрелки-радисты некоторое время еще остаются на своих местах, приводят в порядок кабины и только тогда сходят с самолета. И я, расстегнув привязные ремни и лямки парашюта, по крылу самолета спускаюсь на землю, подхожу к Борису Ермакову, обнимаю его.
Только теперь Перепелицын и Трусов догадываются поздравить Ермакова со второй победой. Борис стоит смущенный и радостный, переминается с ноги на ногу и не может сказать ни слова из-за разбитой и опухшей губы. Он молча протягивает мне руку, разжимает ее и на ладони поблескивает ранившая его пуля.
К нам подходит Шинкарев:
— Товарищ лейтенант, где это вас так угораздило? Все смотровые лючки открыты, двух совсем нет, турельный колпак, киль и руль поворота в пробоинах.
— Где угораздило, спрашиваешь? — с раздражением отвечает Перепелицын. — В парке культуры и отдыха, в Ярославле.
— Успокойтесь, штурман. Было дело, Петр Ефимович, все расскажем тебе, только не сейчас. Крепко сделал машину Ильюшин, спасибо ему. А дырок «мессеры» понаделали, Ермакова ранило, и он не остался в долгу, свалил одного. И тебе тоже большущее спасибо, самолет и моторы работали отлично.
Отойдя немного в сторону, я лег на прохладную землю, вытянулся, расслабился. Надо мной синее с голубизной, любимое небо. Хотелось молчать, закрыть глаза и ни о чем не думать.
Калининские мосты
В тот, теперь уже далекий, первый год войны как-то рано наступило осеннее похолодание, ночные заморозки сковали землю. Гитлеровцы, пришедшие под Москву налегке, подразделениями уходили на ночь в прифронтовые деревни, выгоняли из них жителей и располагались там на ночлег.
Все экипажи «ночников», и мы в том числе, бомбили эти деревни и уничтожали в них врага. Мы базировались тогда на полевом Ярославском аэродроме и за короткое время выполнили много таких ночных вылетов. В осеннее время этот район характерен сложными метеорологическими условиями, но несмотря на это мы летали почти каждую ночь, хотя радионавигационные средства и ночное оборудование не обеспечивали безопасность полетов в таких сложных погодных условиях. Мне на всю жизнь запомнилась одна из таких ночей. Находясь на КП аэродрома, мы долго ждали разрешения на боевой вылет: была плохая погода на нашем аэродроме, на маршруте и в районе цели. Наконец поступила команда «по самолетам». Когда мы выруливали для взлета, буквально над нашими головами волнами проплывала облачность, она была настолько низкой, что ракеты, пущенные руководителем полетов, сразу же скрывались в облаках.
В эту ночь только два самолета, мой и Котырева, сели на своем аэродроме, и то случайно: к нашему прилету в облачности на границе аэродрома образовалось небольшое «окно», которое мы и использовали для захода на посадку. После этого аэродром затянуло полностью. Долго мы не уходили с аэродрома, все ждали возвращения других наших экипажей — нет-нет, да и пропоют свою звонкую песенку моторы пролетающей над нами или немного в стороне ДБ-3А — «Аннушки» или ДБ-3Ф, и снова постепенно стихнет она где-то вдали.
Не все участники этого боевого вылета вернулись в свое соединение. К счастью, большинство благополучно приземлилось на запасных аэродромах.
В один из этих дней нам передали посылки и письма от московских рабочих. Как много значат теплые слова привета, полученные на фронте. Как они меняют настроение, вселяют бодрость, энергию и волю к победе. Я получил посылочку и письмо от работницы московской фабрики «Красная швея» Вали Алексеевой. В подарок она прислала набор для бритья, одеколон, носовой платок, воротничок, хороший табак, мундштук и расческу — все то, что так необходимо фронтовику. А главное — теплое, заботливое письмо.
Настроение у нас заметно улучшилось. Да и как могло быть иначе, когда узнаешь, что наши женщины не только трудятся не покладая рук, но еще успевают проявлять теплую заботу о бойцах и воодушевляют их сердечными письмами. Не хватает слов, чтобы высказать великую нашу благодарность советским женщинам, чудесным нашим труженицам, перечислить все трудности, какие вынесли они на своих хрупких женских плечах, описать все муки, какие они пережили в страшные годы войны…
Еще несколько вылетов мы сделали с экипажами соединения полковника Логинова, а затем вернулись к себе в часть, которая все еще базировалась в Ельце и в основном наносила удары по 2-й танковой армии противника. События на фронте менялись не в нашу пользу: в первых числах октября пал Орел, врагом был занят Брянск. Ухудшилась обстановка и к северо-западу от Москвы— 14 октября немцы заняли Калинин.
К этому времени нас снова (уже из Тулы) перебазировали, на этот раз под Иваново.
Чем ближе враг продвигался к Москве, тем напряженнее была наша боевая работа. Особенно трудными были октябрь и ноябрь 1941 года, когда мы почти без отдыха и сна летали бомбить врага днем и ночью.
Достаточно сказать, что в эти месяцы мы наносили бомбовые удары по танковым и мотомеханизированным войскам в районах Дмитрове-Орловский, Чепилово — Юхнов, Новгород-Северский, Медынь, Чепилово, Дракино, Старица — Калинин. Там же с малых высот расстреливали врага из пулеметов на шоссейных и грунтовых дорогах, бомбили и разрушали мосты и переправы на реках Угре и Изверя, понтонный, шоссейный и железнодорожный мосты через реку Волгу, уничтожали самолеты и разрушали аэродромы в Смоленске, 'Бобруйске, Могилеве, Двоевке, Гжатске, совершали ночные налеты на железнодорожные узлы в Орле, Витебске, Калуге, Волоколамске, Можайске, Ржеве, Гжатске. Только за два дня, 14 и 18 октября, наш полк уничтожил 108 танков, 189 автомашин с пехотой и боеприпасами, 6 бензоцистерн, около 50 мотоциклов, несколько орудий, 2 батареи зенитной артиллерии.
Летный состав в эти дни находился в постоянном нервном напряжении. В короткие часы, которые выпадали для отдыха, спать приходилось в неотапливаемом общежитии. Чтобы не замерзнуть, мы надевали все обмундирование, залезали в спальные мешки, но по-настоящему отдохнуть в таких условиях не удавалось.
Самым тяжелым для нас заданием оказалось уничтожение калининских железнодорожного и шоссейного мостов. И не только для нас. Они оказались крепким орешком, который не под силу было «раскусить» и экипажам других частей.
Мосты имели исключительно большое значение для вражеской армии, так как находились на магистрали, по которой осуществлялись интенсивные перевозки живой силы и техники противника, сосредоточивавшихся на подступах к Москве. В связи с этим гитлеровцы надежно прикрыли подступы к мостам, сосредоточили на обоих берегах Волги большое количество зенитной артиллерии разных калибров и привлекли для защиты мостов истребительную авиацию.
Начиная с 16 октября, чуть ли не каждый день, многие экипажи нашего полка бомбили эти мосты. При каждом налете мы несли потери. Какие только методы бомбометания мы ни применяли, мосты оставались целыми.
18 октября с восходом солнца с аэродрома под Ивановым вылетела наша шестерка с твердым намерением во что бы то ни стало уничтожить железнодорожный мост. Другая шестерка полетела бомбить шоссейный. Мне было приказано проконтролировать результаты бомбометания и нанести их на схему.
Погода была плохая, облачная, с моросящими осадками. Наша группа вышла вначале на озеро Великое, а оттуда с левым разворотом пошла на цель.
Летели мы в правом пеленге и подошли к мосту под небольшим углом на высоте 700 метров. Над мостом противник поставил такую огненную завесу, что казалось, пройти ее нам не удастся. Группу вели старший лейтенант Дмитрий Чумаченко и его штурман капитан Виктор Патрикеев — отважные, мужественные летчики. Их самолет как бы замер на боевом курсе и без колебаний вошел в светящийся фосфорический смерч. Мы последовали за ним. Штурманы отбомбились сериями, каждый прицеливался самостоятельно — это увеличивало вероятность попадания.
Нам повезло хоть в том, что вся шестерка без серьезных повреждений прошла сквозь огонь зениток. После выхода из зоны обстрела нас атаковали три Ме-109, и мы, отстреливаясь, ушли в облака. Пройдя некоторое время в облаках, я возвратился к мосту, чтобы уточнить результаты нашего удара. Мост был поврежден, но не разрушен. Нас снова атаковали три «мессера», но стрелки-радисты Трусов и Ермаков сбили одного из них, я сделал «горку», и мы скрылись в облаках. Будучи уже на земле, мы осмотрели самолет и нашли в нем лишь шестнадцать пробоин. Могло быть хуже.
(Читатель может подумать, что наши штурманы были слабо подготовлены, не умели прицеливаться и бомбить… Нет, причина не в этом. Конечно, попасть бомбой в небольшую, «точечную» цель, какой является мост, дело не простое: попробуйте попасть в стоящую на тротуаре урну, бросив с десятого этажа окурок… Наши штурманы, несмотря на ураганный огонь зенитной артиллерии, верно выводили бомбардировщики на цель, метко целились, и бомбы точно падали на мост. Но бомбардировка моста производилась обычными стокилограммовыми фугасными бомбами. Многие из этих бомб пролетали сквозь ажурные фермы моста и разрывались глубоко в воде, не причиняя мосту никакого вреда, другие изредка попадали в стальные фермы моста и тоже не приносили серьезного разрушения. Впоследствии для разрушения железнодорожных мостов стали применять специальные бомбы, и результаты стали иными).
11 ноября меня вызвал в себе командир полка подполковник Филиппов.
— Завтра утром поведешь сводную пятерку бомбить Калининский железнодорожный мост.
— Разве он до сих пор не разрушен?
— Как видишь, цел.
Вечером собрались с экипажами лейтенантов Олешко, Корякина, Кулькова и Деренчука, выделенными для выполнения задания. Изучили задачу, маршрут полета, порядок действий над целью и при нападении истребителей противника. Решено было взять на некоторые самолеты более крупные бомбы. Члены нашего экипажа поделились с молодежью опытом бомбежек переправ и мостов, в том числе и Калининского моста. Ведь летный состав, входящий в нашу пятерку, имел совсем еще небольшой боевой опыт, а на бомбежку мостов и переправ не летал вовсе. Многие только недавно прибыли к нам в полк. У некоторых, в частности у Корякина, этот боевой вылет был первым.
Хорошо помню его — молодого, худощавого, волевого. По просьбе Корякина, командир авиаэскадрильи Чумаченко назначил в его экипаж молодежь, одних комсомольцев. Из них Корякин быстро организовал дружный коллектив. Обладая очень хорошими летными качествами, Корякин за короткое время успешно закончил тренировочную программу. Хорошо был подготовлен и его экипаж — штурман Белов, стрелок-радист Шиленко и воздушный стрелок Вишневский. В день вылета на задание, 12 ноября, погода стояла пасмурная, густая дымка застилала горизонт, местность просматривалась только под самолетом, полет обещал быть сложным.
У цели зенитная артиллерия и пулеметы врага встретили нас ураганным огнем. Все внимание сосредоточиваю на точном выдерживании заданного штурманом курса. Из-за плотного зенитного огня сделать это было очень трудно.
Наконец из мглы, за яркими всплесками рвущихся зенитных снарядов, крупно, под острым углом, как бы наплывая на нас, показался мост. Еще несколько секунд, и с шестисот метров из люков наших машин на него полетели бомбы.
В это время справа от меня загорелся самолет Корякина. Снаряды по-видимому попали в кабину летчика и в бензобаки. В какие-то доли секунды весь самолет объяло пламенем. Я успел только увидеть голову летчика, склоненную к приборной доске; стрелка-радиста мне не было видно из-за черного густого дыма, окутавшего фюзеляж.
Самолет перешел в пикирование. Но это не было произвольным падением, видно было, что машиной еще управляет рука летчика. Повинуясь ей, самолет резко развернулся в сторону группы орудий, которые все еще выплескивали своими длинными жерлами языки пламени, и, как бы прикрывая нас распластавшимся стальным телом от их губительных снарядов, упал на батарею и в тот же миг взорвался, запылал огромным костром.
Так погибли смертью героев наши молодые товарищи — командир экипажа Корякин, штурман Белов, стрелок-радист Шиленко и стрелок Вишневский.
Лейтенанта Корякина я знал очень недолго. В послевоенные годы много дней провел я в архивах, пытаясь разыскать хоть какие-то сведения о нем — и ничего не нашел. Возможно, документы пропали или погибли в той сложной обстановке ноября сорок первого года; возможно, они просто затерялись и ждут своего исследователя.
Очень хочется верить, что эти строки прочтут люди, знавшие отважного летчика Корякина, откликнутся и расскажут о его короткой, но славной жизни.
…И на этот раз полностью разрушить злополучный мост не удалось. Мы тогда удивлялись, что высшее командование не использует для разрушения моста четырехмоторный бомбардировщик ТБ-3, с которым, как нам было известно, уже проводились эксперименты:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43