шаткие леса у западной стены, где кто-то когда-то зачищал свесы крыши, поблекли от дождя и ветра. Двор был заросшим и бурым от сорняков, среди которых валялись пожелтевшие газеты – с них даже не сняли почтовую резинку.
Говард заглушил мотор, но остался сидеть в кабине. Он еще был сыт оладьями с беконом и успел за утро постирать и высушить охапку одежды. Все мелкие дела переделаны. Он прибыл в конечную точку своего пути, готов постучать в дверь дядюшки Роя и представиться: блудный племянник с юга. Наконец он испытал облегчение. Он снова с семьей, и каким бы запущенным ни выглядел дом, было что-то утешительное в самой мысли о том, что перед ним убежище от напастей, обрушивавшихся на него со вчерашнего вечера.
Он еще порассматривал дом, и первое впечатление понемногу изменилось. Вид у дома не просто запущенный, решил Говард, скорее уж он населен призраками. Открой кто-нибудь музей духов в таком вот месте, его никто бы не поднял на смех. В открытом окне наверху колыхалась рваная кружевная занавеска, а на веранде медленно-медленно качались взад-вперед качели. Где-то – в задней части дома, наверное, – хлопнула на ветру дверь. В остальном здесь было тихо, и кругом ни души.
Выбравшись из грузовичка и оставив пока чемодан, Говард, пройдя по дорожке, поднялся на деревянную веранду. Краска с досок перед входной дверью давно уже стерлась. Он громко постучал. Нет, наверное, смысла стесняться. Дверь медленно скрипнула и отворилась сама собой, за ней никого не было. Перед ним открылась темная комната с тяжелой, прикорнувшей в тени мебелью. В конце коридора тускло блестели балясины винтовой лестницы. На верхушке нижнего столбика – медная лампа: собачья голова со стеклянными светящимися глазами.
Говард подождал, недоумевая, кто же открыл ему дверь. Никто не появился. Он снова постучал по косяку. Может, дверь была не заперта, и сама открылась от стука? Нет, едва ли – слишком уж она тяжелая. Рядом поскрипывали на ветру качели.
– Эй! – позвал он снова, но вполголоса.
Было что-то застывшее и таинственно примолкшее в доме, словно никто тут не жил. В таком месте кричать не положено.
Откуда-то сверху донеслись первые ноты органной музыки, за ними последовал внезапный вой баньши, отдаленный и мучительный, будто его издало существо, запертое в стенном шкафу. На лестнице возникло тусклое просвечивающее пятно, и на мгновение кто-то будто бы показался на ступеньках. Женщина. Облаченная в кружевное платье или саван незнакомка стояла, протянув с мольбой руки и выкатив в страшной муке глаза.
Говарда ветром вынесло на веранду. Сердце у него пыхтело точно старый мотор. Дверь дома с грохотом хлопнула, и откуда-то сверху эхом докатился смех – низкий, с хрипотцой, сценический хохоток, какой обычно слышишь от очень ехидных привидений. Загремели цепи, и смех перешел в мучительный стон. Затем раздался усиленный динамиком звук царапающей по пластинке иглы, потом невнятное ругательство.
– Черт! – сказал голос.
Тут в прорехе занавески возникла голова. Круглое, как дыня, лицо дядюшки Роя. Как же он растолстел по сравнению с тем, каким его помнил Говард!
– Племянник! – крикнул он и тут же ударился макушкой об оконную раму. – Черт! – повторил он. – Не торчи во дворе! Заходи!
Он исчез в окне, и Говард снова поднялся по ступенькам веранды, счастливый и озадаченный. По всей видимости, дядюшка Рой его ждал. Наконец-то дома, сказал он самому себе и едва не рассмеялся вслух. Дверь снова открылась, но на сей раз за ней стоял, потирая макушку, его дядя. Он энергично затряс Говарду руку, потом потащил его в дом и включил свет, от чего все кругом показалось намного веселее.
– Ну и как тебе? – спросил дядюшка Рой.
– Впечатляет, – ответил Говард. – Женщина на лестнице свое сделала. Меня аж во двор выбросило.
– Марля. Растягиваешь ее в несколько слоев на лестнице, потом проецируешь на нее кино. Изображение не слишком четкое, но слишком четкого и не нужно, правда?
– Какое же привидение бывает четким? В самый раз получилось.
– Главное тут эффект. Или есть эффект, или ничего не получится. Я это уразумел, когда учился бизнесу. У меня есть еще резиновые летучие мыши на шкивах и скелет из медучилища в Сономе. А еще… Только посмотри на это! – Говард последовал за ним на кухню. Став на скамеечку, дядюшка Рой открыл высокий буфет и с верхней полки вытащил банку. – Глазные яблоки, – объяснил он. – Самые настоящие заспиртованные глазные яблоки.
– Правда? – Говард поглядел на жутковатые кругляши. Это действительно были глазные яблоки – разного размера и явно принадлежавшие когда-то разным существам. – А к чему вы их приспособите?
– К игре в шары для привидений. У меня есть парочка восковых фигур, сидящих на четвереньках. Издали ни дать ни взять трупы: отросшие спутанные волосы, кожа как у жертв пожара, одеты в лохмотья…
– Да? Кажется, я одного такого встретил сегодня утром. Дядя кивнул: по всей видимости, ему эта мысль ни в коей мере безумной не казалась.
– Загвоздка в том, чтобы заставить их бросать глазные яблоки в очерченный кровью круг. Опять же очень милый эффект. И отвратительный к тому же. Говорю тебе, посетители просто с катушек съедут и вернутся заплатить еще и еще раз. Нет ничего, за что бы они не заплатили, если сумеешь вытащить пресловутого зайца из подходящей шляпы.
Убрав банку в шкаф, он закрыл дверцу.
Говард изменил свое мнение о музее привидений как о «центре изучения паранормальных явлений». Ему дали понять, что привидениями его дядя занимается серьезно, что с музеем у него не вышло потому, что он отказался забить его восковым фигурами и спроецированными мертвыми женщинами. Он поставил на «студебекер», потому что это была истинная правда. И вот вам пожалуйста: дядюшка Рой мухлюет с марлей, а в буфете держит банку глазных яблок.
– Мальчик мой, – сказал, внезапно повернувшись к нему дядюшка Рой, и снова схватил его за руку. Говард показался самому себе блудным сыном, виновным в том, что странствовал так долго. – Как твоя бедная мама?
– Правду сказать, совсем неплохо. Чувствует себя просто прекрасно. Думаю, она счастлива.
Дядюшка Рой покачал головой, будто Говард сказал, что она живет на улице – в картонном ящике, быть может, – а немногие пожитки носит с собой в мешке.
– Уверен, после смерти твоего отца она так и не оправилась. Никто из нас не оправился. Он ведь мне братом был, в конце концов. У него были свои недостатки, но… – Он внезапно глянул на Говарда, словно читая по его лицу. – Тебе в некотором смысле повезло, ты ведь был так мал. Нет, я не говорю, что расти без отца легко, но иногда ребенку постарше, тому, кто уже знал отца, приходится тяжелее. Я по мере сил пытался тебе его заменить, во всяком случае – пока мы не переехали сюда. Но ведь никогда не удается сделать достаточно, правда?
Говард кивнул, удивленный такими словами. Дядюшка Рой явно говорил искренне, и Говарда это тронуло. Он такого не ожидал.
– Знаю, – сказал он. И это была правда. Именно дядюшка Рой водил его на футбол и возил на пляж, рассказывал анекдоты и подмигивал тайком в серьезных ситуациях. А теперь Говард угадал, что в душе дядя сомневается. Он явно беспокоился, может быть, уже много лет беспокоился, что мог бы сделать для Говарда больше. Говард импульсивно приобнял дядю за плечи, и после неловкой паузы дядюшка Рой обнял его в ответ, а потом, вытирая глаза, тяжело вздохнул.
– Как время бежит, – сказал и..
– Истинная правда. – Говард сел в кресло. – Но вы не слишком изменились.
– Я теперь толстый, – сказал дядюшка Рой. – А был когда-то подтянутым. Было время, я мог трудиться весь день напролет, а наутро встать и начать заново. Помнишь те дни?
Говард кивнул.
– Так вот. Твоя мать, как она? Письма от нее приходят иногда грустные… Если читать между строк, сам понимаешь, о чем я.
– Да нет, пожалуй, – ответил Говард. – У нее все в порядке. Работает в своей библиотеке, собирает фонд для новой передвижной выставки.
Дядюшка Рой положил ему руку на локоть, – утешая, быть может. Разговор не клеился.
– Простите, что вот так на вас свалился, – сказал после минутного молчания Говард, меняя тему. – Я не хотел никого огорошить, но…
– Да вовсе нет. Мы получили твое письмо. Никакого сюрприза. Сильвия позвонила сегодня утром, сказала, что нашла тебя на чердаке у Джиммерса привязанным к креслу. Этот чертов Джиммерс… Зато у меня было достаточно времени смонтировать женщину на лестнице. Ты надолго приехал?
Говард пожал плечами.
– Планы у меня пока не определились. Мне не хочется вас затруднять…
От самой этой мысли дядюшка Рой отмахнулся.
– Вы этого мистера Джиммерса знаете? – спросил Говард, которому не терпелось о нем поговорить. – Боюсь, что я его не раскусил. Сильвия сказала, я был привязан к креслу?
– Джиммерс чудак. Мозги совсем набекрень, если понимаешь, о чем я. Вечно колесо изобретает. Он тебе рассказал про свой жестяной гараж?
– Немного, – неуверенно сказал Говард.
– Как тебе понравилась открывающаяся сама собой дверь? – Дядюшка Рой опять расплылся в улыбке.
Говард попытался сообразить, о чем речь, стараясь вспомнить в доме на утесах дверь, которая открывалась бы сама собой. Может, дядя говорит о двери гаража?
– Извините… – начал он, а потом сообразил, что тот говорит о двери своего дома, открывшейся всего пять минут назад. – Сдаюсь. Как вы это проделали?
Открыв холодильник, дядюшка Рой нагнулся, чтобы что-то оттуда достать – банку с замаринованными отрезанными пальцами, к примеру.
– Механика. И не будем больше про это. Тебя что, ничему в колледже не научили?
– Истории в основном. Немного литературе.
– Ни от той, ни от другой проку никакого. На хлеб ими не заработаешь. Ничего ведь не знаешь о магнетизме, а? «Страна, которая контролирует магнетизм, контролирует весь мир». Кто это сказал?
Говард снова покачал головой.
– Не знаю.
– Дайет Смит. Я думал, ты читал литературу. Сандвич?
– Нет, пожалуй. Но все равно спасибо. Я только что позавтракал.
– Надеюсь, не в закусочной Джерси?
– Нет, в гавани. В какой-то «Чаше».
– А, значит, в «Чаше и Англии». Владелец – мой друг. Недурно для завтрака. Но бросай эти закусочные. Там жарят на прошлогодней смазке. Мне там однажды дали тухлое яйцо вкрутую, я от него едва не помер. И место тоже неудачное. Не пройдет и года, как они разорятся, в точности как последние девять болванов, кто открывал там дело. Это же любому видно. Правильный выбор места превыше всего. – Дядюшка Рой плюхнул майонезу на два куска белого хлеба, наложил сверху шесть или восемь слоев нарезанной колбасы из упаковки. – Остренького? – спросил он, отворачивая крышку с банки соленого укропа.
Но в памяти Говарда почему-то были еще слишком свежи глазные яблоки.
– Нет, спасибо. Значит, вы все же выбираетесь в город?
– Для ленча еще слишком рано, хотя я живу без каких-то там распорядков, если ты понимаешь, о чем я. Но до четырех никакого спиртного. Нельзя, чтобы слабости тебя измотали. Их нужно держать в узде, под контролем. «Любое излишество несет в себе зародыш собственного разрушения». Зигмунд Фрейд это сказал – в минуту трезвости. Остальное, что он говорил, сплошь винные пары. Ты по психологии что-нибудь читал?
– Боюсь, немного.
– Вот и молодец. – Дядюшка вернулся в гостиную и с глубоким вздохом рухнул в кресло, словно с рассвета трудился и только сейчас решил передохнуть. Поношенный твидовый пиджак, бывший ему, возможно, когда-то впору, теперь сидел в обтяжку: пиджак сбился под мышками, а пуговицы – так просто оказались на противоположных полушариях живота. Еще на нем были хлопчатые брюки и потертые грошовые туфли, в которых под кожаные шнурки были заткнуты монетки по пени. Над бутербродом он трудился молча.
– Эй! – воскликнул, вспомнив вдруг, Говард. – Я наткнулся еще на одного вашего друга. В Альбионе. Подождите секундочку. – Он выскочил за дверь и поспешил к грузовичку. Разговор дядюшки Роя о трезвости напомнил ему про пиво, которое он охладил в прачечной самообслуживания. Достав из переносного холодильника упаковку, он закрыл дверь трейлера и вернулся в дом. – Подарок от Кола из бакалейной лавки в Альбионе. Он просил передать, чтобы вы как-нибудь к нему заглянули.
– Ах он старый конокрад, – покачиваясь от смеха, прокаркал дядюшка Рой. – Рассказывал преглупейшие шутки. – И подумав минуту, добавил: – Что получится, если скрестить обезьяну с норкой?
Говард покачал головой.
– Отличная шуба, только рукава слишком длинные. – Дядюшка Рой дважды хохотнул, с силой ударяя себя по коленям. Потом вдруг замолк, едва не подавившись бутербродом. – Пива? – предложил он, выхватывая из упаковки банку «Курс». Дернув за кольцо, он ее открыл и сделал предолгий глоток.
– Нет, спасибо, – отказался Говард. – У меня еще оладьи с кофе в горле стоят.
– Как я и говорил, обычно я до четырех не пью. Но ведь и дареному коню в зубы не смотрят. Неудачи приносит.
Говард согласился, что приносит. Дядя прикончил первую банку, согнул ее пополам, растоптал в лепешку на ковре и открыл вторую.
– Да, немало времени прошло, – сказал он наконец, приглаживая волосы, хотя они и так уже лежали прямо и ровно, зачесанные на макушку, где начинали редеть. Полнота придала ему веселый и добродушный вид человека не от мира сего, который прекрасно ему подходил.
Говард кивнул.
– Почти пятнадцать лет.
– Так много? Нет! Правда? Я всегда недоумевал насчет вас с Сильвией. Может, тогда что-то случилось? Может, поэтому ты и держался подальше?
– Нет, ничего особенного. – Он невольно покраснел. В конце концов, он же разговаривает с отцом Сильвии и собственным дядей в придачу. Не важно, что он думает о Сильвии, правда всегда выходит наружу. – Сами знаете, как это, – сказал он. – Четыре-пять тысяч миль все равно что миллион. Пишешь-пишешь, потом перестаешь. Честно говоря, оправданий нет, да и причины тоже. – Он неловко махнул рукой.
Дядюшка Рой и тетя Эдита поселились в Лос-Анджелесе после смерти отца Говарда. Говард и Сильвия тогда едва начали ходить и следующие восемнадцать лет жили на одной улице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59