Не было никаких звуков, кроме дыхания, шороха ткани по коже и биения океана. Мир вокруг, мир за пределами разбитой машины, перестал существовать, а вместе с ним исчезло и само понятие времени.
В конце концов он оказался под ней, лежал, глядя через заднее окно в предзакатное небо. Нет нужды спешить. Еще есть время. А если нет, если мистер Джиммерс сейчас со своими покупками сворачивает с шоссе, что с того? Мир в последний час изменился и вернуть все назад уже невозможно. Он спросил себя, не задремала ли Сильвия. Дышала она тихо и ровно, точно довольная кошка. В один томный полдень он нашел и ее, и рисунок. Музей и его жизнь на юге быстро становились лишь туманным видением, точно смутная память о прошлой жизни.
По глубокому синему небу плыли пушистые облачка. Пьяный запахом ее волос и кожи, он с любопытством следил за ними в заднее окно. Было в их форме что-то глубоко загадочное, как пять рисунков на бумаге в медном футляре, как многозначное расположение созвездий в ночном небе.
Два облачка плыли над тремя, и все они медленно кружились, пока на краткий миг не расположились в точности так, как в его сне.
Пораженный, он рывком поднялся на локтях, едва не сбросив с себя Сильвию.
– Ох! – сонно сказала она. – Надо же какая романтика!
– Извини. Я, наверное, задремал.
Он следил, как расходятся облака, сердце у него бешено колотилось.
– Что-то случилось? – спросила она, убирая со лба волосы и глядя ему в лицо.
– Ничего. На мгновение мне показалось, что я сплю, что мне все это приснилось…
– О каком «все это» ты говоришь? – улыбнулась она и, ухватившись за его плечи, подтянулась так, что ее соски потерлись о его грудь. – Вот об этом? Ты не спишь, – сказала она. – Это я тебе гарантирую.
Он сдвинулся к краю сиденья, чтобы они могли лечь рядом, и она стала целовать его губы и щеки, водила левой рукой вверх-вниз по груди, поцеловала в шею, закрыла ему рот прежде, чем он успел сказать что-то про возвращение мистера Джиммерса, про то, который теперь час. И внезапно снова не стало места для слов, и время исчезло, когда они изменили позу, стали на колени на одежде, жар их тел согревал машину, а солнце спускалось к воде.
– Наверное, пора стать практичнее, – сказала Сильвия, когда они наконец снова мирно лежали рядом. – Почему ты носишь две пары носков?
– У меня ноги зимой мерзнут, особенно если я в одном доме с Артемисом Джиммерсом. – Вытащив из-под нее носки, он их надел, одну пару поверх другой. Раз уж они решили уходить, продолжать жить дальше, ему не терпелось одеться и убраться со скал. Ему казалось, что на валунах они слишком беззащитны, а еще, что он куда-то опоздал. – Который час?
– Всего четыре, – сказала она. – Спешить некуда. Я же говорила, что до темноты он скорее всего не вернется.
– Знаменитые последние слова.
Высунув голову из машины, Говард осмотрел верхушки окрестных утесов. Там никого не было. Ступив на валун, он натянул джинсы, стараясь не замочить в неглубоких лужах штанины и глядя на океан. Из ниоткуда набежала волна, понеслась к нему, и он плюхнулся назад на сиденье, подобрав ноги, чтобы они оказались внутри. Прилив еще поднялся, и теперь океан омывал «студебекер» снизу, лизал открытую дверцу. Потом волна снова откатилась.
– Лучше поспеши. Или не надевай ботинки. Придется идти по воде.
– Тогда освободи дорогу, – сказала она. – Какой же ты копуша. Я уже была бы на берегу.
Он поспешно надел ботинки, натянул куртку. А потом, взяв футляр, проверил, надежно ли он закреплен, и стал ждать, когда океан снова отступит.
– Ну, кто быстрей? – крикнул он, прыгая на валун, схватил палку и быстро стал пробираться к уступу, ведущему ко входу в туннель. Вскарабкавшись на уступ, он подождал ее, чтобы подать руку, и вместе они обогнули скалу. Потом минуту постояли на крохотном пятачке пляжа, который пока оставался сухим, но теперь совершенно скрылся в тени. Он в последний раз поцеловал ее, и они ступили во тьму туннеля.

25

В затхлой темноте они шли молча, прислушиваясь к скрипу своих ботинок по каменистому полу. Внезапный безмятежный оптимизм в согретом солнце «студебекере» исчез, улетел, как сказочная птица, а ведь они прошли всего несколько ярдов в глубь скалы. Устало поднимаясь по ступенькам, Говард попытался распутать клубок смутных воспоминаний и догадок, отговорок и еще не оформившихся планов.
Теперь он утомленно опирался на палку, в свободной руке нес футляр с рисунком, а Сильвия освещала фонариком путь. Он представлял себе, как объясняет дядюшке Рою и тете Эдите, что они с Сильвией… Что это означает? Ему придется переехать, это во-первых. Может, на время снять комнату в пансионе?
Дверца шкафа не открывалась. Сильвия светила, а Говард теребил ручку, которая бесполезно проворачивалась у него в руке – явная обманка. Не веря своим глазам, он тянул ее и дергал, поворачивал вправо и влево, думая, что механизм просто расшатался, что рано или поздно ригель станет на место и дверь распахнется.
– Без толку, – сказал он наконец. – Ручка просто проворачивается. Мы тут застряли. И зачем, черт бы меня побрал, я закрыл дверцу шкафа?
– Потому что Когда мы пришли, она была закрыта, и ты решил, что сможешь ее открыть снова.
– Может, попробовать взломать?
– Не знаю, зачем бы.
– А по-твоему, лучше переплыть бухту или стучать до посинения в надежде, что Джиммерс нас услышит и выпустит?
Она смотрела на него спокойно.
– Должен быть и другой выход. Это ведь ты проломал дыру в стене. А что делали люди до тебя?
– Готов поспорить, шкаф заложили недавно – всего неделю или две назад, – после того, как машина упала с обрыва. А прежде в задней стенке шкафа скорее всего была дверь, но мистер Джиммерс попытался ее замаскировать, поэтому выломал и закрыл проем гипсокартоном.
– А ты другой выход искал? – спросила Сильвия.
– Нет.
– Тогда подумай… Мистер Джиммерс живет здесь много лет и, как правило, его никто не видит. Ты же сам сказал, что, когда приезжал сюда в семьдесят пятом, даже не знал, что он здесь. Вот почему я назвала его кротом. Он жил в потайных комнатах, скорее всего под домом. Никто из этого тайны не делал.
– И как же он входил и выходил?
– Об этом-то я и говорю.
– Лестница снаружи, – вспомнил вдруг Говард. – Но дверь в наружной стене тоже заперта, и лестница обвалилась. Нет смысла пытаться до нее добраться.
– Едва ли это та дверь. Если бы мистер Джиммерс входил и выходил в нее, ты бы его увидел, правда?
Говард пожал плечами.
– Пожалуй – если только он не сидел целыми днями у себя. Может, он не хотел выходить, когда в доме гости.
– В доме всегда кто-то был, как минимум несколько местных, кто помогал Грэхему строить или чинить дом. Отец тут часто засиживался и мистер Беннет тоже.
Они развернулись, и Говард последовал за Сильвией вниз по темной лестнице. Ее рассуждения были совершенно логичны. Ну конечно, должен быть еще один выход – учитывая сколько тут туннелей, тайные ходы испещряют дом, как головку сыра. А еще тут должны быть потайные комнаты, если мистер Джиммерс столько лет мог тут прятаться. Временами Говард постукивал костяшками пальцев по обшивке, надеясь услышать искомый полый звук. Сильвия методично обводила стены фонарем.
– Вот он, – сказала вдруг она.
Они остановились на площадке перед последним пролетом, который спускался со второго этажа дома. В желтом круге света от фонаря на грязной белой краске виднелись отпечатки ладоней. Над отпечатками скрывался в углублении – невидимый, если только не смотреть в упор, – выключатель. Говард нажал на него, и вверху над головой под кисейным абажуром у самого потолка зажглась лампочка, осветив всю лестницу до самого входа в подземный туннель.
Говард для пробы нажал на обшивку, а когда ничего не произошло, снова постучал по ней костяшками пальцев. Кажется, там полость.
– Это же должен быть он, – пробормотал Говард, нажимая снова. – Тут, наверное, какой-то пружинный запор-задвижка.
Пока Говард выстукивал и давил, Сильвия внимательно изучала узор на стене, потом подняла руку и потянула за круглую белую накладку на панели. Под ее пальцами накладка повернулась. Раздался щелчок, и панель отошла на дюйм с небольшим, открывая проход высотой в человеческий рост в темную комнатку. Осторожно отодвинув панель, Говард отступил на шаг, почти ожидая, что кто-то или что-то на них оттуда выскочит.
В комнату вели десяток деревянных ступенек. Сильвия посветила на них фонариком, провела лучом по полу. В световом круге пробежала и исчезла за грудой старых коробок недовольная крыса. В комнатенке пахло сырым деревом и плесневеющей бумагой. Перегнувшись внутрь, Говард ощупал стену комнатенки в том месте, где со стороны лестницы находился выключатель. Там был еще один. Он нажал его, и под потолком мигнула и загорелась голая лампочка, свисавшая с потолка на шнуре в центре комнаты.
– Какая-то кладовка, – прошептал Говард, указывая на очевидное.
Тут были пыльные полки со старыми книгами и штабели деревянных ящиков и картонных коробок. Окон в комнатенке не было. Они услышали, как крыса скребется где-то возле мимеографа, стоявшего на знавшем лучшие времена столе, рядом лежали пустой пузырек химикатов для печати и стопка книг. Над столом были пришпилены десятки карт звездного неба, пожелтелые листы наползали друг на друга, некоторые провисли от старости.
На сосновом полу лежал толстый слой пыли, нарушенный лишь отпечатками крысиных лап, но к окруженной книжными стеллажами двери вел чистый, нахоженный след.
– Он здесь, наверное, свои статьи печатает, – сказала Сильвия, проходя мимо Говарда к столу, чтобы взять одну из разбросанных по нему книг. – Смотри, это про летающие тарелки. «Летающие тарелки атакуют». «На борту летающей тарелки». «Летающие тарелки десять лет спустя». «Тарелки декабря». «Летающая тарелка на раскаленной крыше».
– Дай посмотреть!
– А что, если я все выдумала? Эй смотри! А это книга самого мистера Джиммерса. «Ночь обитателей летающей тарелки».
– Ты и правда лгунья!
– Честно-пречестно. Вот. Сам погляди. Говард взял у нее книгу.
– Ты не говорила, что он написал книгу. Отличное название. Книга документальная или художественная?
– В некотором роде художественная. Это роман о том, что случилось с ним в сороковых годах. Он трудился над ней, похоже, целую вечность, но под конец опубликовал за свой счет. Она посвящена моей матери, хотя и вышла через много лет после того, как они расстались… Когда его окончательно выпустили из больницы, в пятьдесят восьмом, кажется.
– Правда? Дай посмотреть.
Он пролистнул первые несколько страниц, задержался посмотреть иллюстрацию на фронтисписе: сонный городок под ночным звездным небом, и три мигающие огоньками летающие тарелки приближаются из глубокого космоса. Оказывается, вышла она тиражом двести экземпляров в 1952 году в издательстве «Феникс-ресторан-пресс», Сан-Франциско, цена два доллара.
– С датой ты промахнулась.
– Ну, может быть, в пятьдесят седьмом. Нет, я точно помню. Я тогда была в классе миссис Уэбостэд в той школе в Лейквуде, куда мы вместе ходили. Значит, второй класс. Был мой день рождения, и мама принесла в школу пирог. Вот почему я запомнила. Так вот, когда мы вернулись из школы, мама нашла экземпляр его книги в почтовом ящике и стала мне рассказывать про человека по имени мистер Джиммерс, с которым она была знакома до того, как вышла за отца. Тогда она в первый раз хоть что-то о нем сказала. Книга до сих пор у нас дома. Когда я была маленькая, я все время ее рассматривала, потому что в ней были картинки.
– Прости… Какие еще картинки?
– Никаких. Я ничего про картинки не говорила. Ты просто не слушал. – Она повернулась к двери между книжных стеллажей. – Пошли.
Он поглядел на посвящение, которое гласило просто: «Эдите», а ниже стояло: «И Сильвии». Его мысли понеслись вскачь, никак за ними не угнаться.
– Почему… – начал он, но осекся и снова перелистнул на титульный лист, чтобы перепроверить дату публикации. Озадаченный, он потихоньку опустил книгу в карман куртки. Во внутренний карман.
– Только погляди на это, – сказала из соседней комнаты Сильвия.
Говард пошел на голос, спустился на полдюжины ступенек и оказался во второй комнате, чуть больше первой. Вдоль одной стены протянулся прочный, весь в царапинах верстак, над которым висели инструменты. На полу под ним стоял сварочный аппарат, лежали промышленная дрель, дробилка, горы медных и латунных трубок и стопы листов металла. Высокий ящик был плотно набит свернутыми в трубки чертежами.
На полу у противоположной стены, на свободном от хлама пространстве, примостился не то автомобиль, не то инопланетный корабль. Построен он был как будто на шасси и кузове старого «бьюика», крышу сорвали и снова приварили пониже, выгладив до обтекаемости, салон вырвали совсем, заменив одним кожаным креслом-лежанкой. Машина стояла на круглой пластине со множеством отверстий, проходя через которые в днище и боках устройства исчезали различные гнутые трубки.
Оно было старым и пыльным, сталь по большей части проржавела, хромовое покрытие облезло. Как будто почти законченный проект вдруг забросили, и он простоял так двадцать, а то и тридцать лет. Самым необычным был салон – буквально напичкан всевозможными оловянными игрушками, ярко разрисованными кричащими красками. Сотни наклеенных наобум игрушек походили на растерявшуюся армию. Круглоголовые пупсы верхом на трехколесных заводных велосипедах катили мимо сумасбродных птиц в шляпах-вертушках. Косоглазые слоны гнались за цеппелинами, в кабинах которых сидели мартышки. Тут были локомотивы и бипланы, а воздушные шары уносили ввысь целые оловянные семьи. Словно затерявшись среди гигантов, бок о бок с заводными игрушками маршировали крохотные оловянные солдатики, крались звери из зоопарка, кувыркались цирковые акробаты и прогуливались пары в свадебных нарядах. В центре этой толпы сидел большеглазый Шалтай-Болтай с короной на голове. Руки у него, по всей видимости, двигались, и в одной он держал жезл, будто дирижировал оркестром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59