Во всяком случае, Мулкеба безошибочно признал бы в этом рисунке пентаграмму, а вот ушлый Салонюк – хотя таких умных слов не знал – с интересом его разглядывал:– Це якийсь Галин ведьмацкий малюнок. Мабуть, щоб до хаты никто не совався. Бачите, фрицу вже хана, вид него одно зелене марево осталось.Маметов испуганно затараторил:– Командира, командира, не можно нам здесь стоять, шайтан больно злой! Моя, твоя, вся наша отряда пропадать! Маметов никогда Ташкент, Малика, мама не видать! Бежать надо!Сияние, словно почуяв неладное, начало то вспыхивать, то угасать, словно давало понять, что вот-вот должно произойти НЕЧТО. Салонюк отступил на шаг и прикрыл лицо рукой.– Маметов дило каже: зараз нам треба звид-сы тикаты, бо поперетворюемося в яких-небудь летучив тварив! Галя и не на таке здатна.Первым поддался панике Сидорчук. Отдавливая ноги Перукарникову и Маметову, он ломанулся к выходу, приговаривая:– Тикаем, тикаем, хлопцы! Здоровше будем.В этот момент сияние вспыхнуло и с оглушительным треском охватило всех присутствующих, будто заграбастало мягкими и теплыми лапами. На краткий миг у партизан потемнело в глазах, а когда они снова обрели способность четко видеть, то выяснилось, что зеленый свет исчез, равно как и избушка с разрисованным полом, и зима, и родной хутор Белохатки.Они обнаружились в неизвестной местности валяющимися посреди летнего – благоухающего и цветущего – поля.Перукарников выбрался из-под лежащего на нем Сидорчука:– Вот черт, едва зенки не повылазили. Фу, жарища как в аду… – И стал расстегивать телогрейку.Маметов сидел среди цветов, крепко сжимая в руках автомат:– Командира! Моя умирать – или уже в Ташкенте?– Та, може, и в Ташкенте, – рассудительно заметил Салонюк, протирая глаза. – Бис его знае! Судя з того, що я почуваю себе, як яечня на сковороди, то або в пекли на тому свити, або у Маметова на батькивщине.– Чур мене, чур, чур, нечистая… – перекрестился Жабодыщенко.– Ну що ты бормочешь, що ты бормочешь, – скривился командир. – Це робыты вже пизно. Зараз це не допоможе! Треба хочь якусь оборону зайняты для проформу.Очевидно, с этой целью он перевернулся на живот и стал осторожно осматриваться. Перукарников подполз поближе.– Товарищ командир, похоже, ничто нам не угрожает, кроме этой чертовой жары. Может, устроим осмотр личных вещей да переоденемся потихонечку… пока снова не похолодает?Салонюк собрался было возражать, но утер рукавом льющийся по лицу пот и пробормотал:– А бис с тобой, може, ты и правый! Все передягаемося! Та винтовки держати напоготови!Спустя полчаса они сидели в тех же разноцветных ромашках и пытались уразуметь происходящее.– Чует мое серденько, – доверительно поведал Салонюк, – що тут без Галиных выкрутасив не обийшлось. Де мы, кто мы, що це?Риторические вопросы – штука сложная и непонятная. Во всяком случае, Маметов их не признавал вообще.– Это я, – с готовностью откликнулся он, – красноармейца Маметов, и тут как дома, тепло, хорошо, можно трава собирать, варить, чай пить.– Це тоби, Маметов, не Ташкент, – назидательно молвил Салонюк. – Тут треба бути обережными. Звисно, фрици теж не сплять, десь здалеку за кожным нашим кроком спостеригают. Сподиваються, що мы колы-нибудь оступимося. Ось так. Ну, хлопци, яки будуть думки та пропозиции?– Наша мало, немца много, до леса подаваться надо, – поделился мыслью Колбажан.– Ох, Маметов, лесная твоя натура, – хмыкнул Перукарников. – А ежели заблудимся? Лес-то незнакомый, и болот для таких ротозеев, как ты, в нем найдется немало. И учти, что это тебе не зима и они не замерзшие.– Ой, матинка ридна, – спохватился Жабодыщенко. – Знов же цей клятий миномет пхати поперед себе скризь кущи!– Не верещи, – окоротил его строгий и справедливый командир. – Ты ж не сам его пхаешь: тоби Маметов, Перукарников и Сидорчук допомогалы и зараз допоможуть. Так я кажу, хлопци?– Да куда же я денусь с вашего праздника души и тела? – заинтересовался Иван.– Ты, Перукарников, свои дурнувати байки припини, бо получишь жабодыщенский миномет як переходящий прыз за перемогу в гуморе.– Та отож, – взбодрился Жабодыщенко.Они бы препирались еще какое-то время, однако со стороны раздался призывный и протяжный клич Маметова:– Командира! Танка след оставлять, моя находить, моя находить!– Чуешь, – почухал в затылке Тарас. – Не то Маметов захворив, не то нимця знайшов. Не знаю, що краще.Разглядывая уходящий вдаль гусеничный след, партизаны почувствовали легкое недоумение.– Куда это, едрит его корень, он лыжи навострил? – изумился Перукарников. – Неужто дорогу знает?– Танка один быть, – уточнил Маметов. – Далеко ехать, бегом торопиться!Салонюк снял с шеи бинокль и изучил пространство вплотную.– Здаеться мени, там за долами лисок видниеться…– Що завгодно, товарышу Салонюк, – взмолился минометоносец, – тильки не знову у лиси ховаться.Командир проигнорировал эти горестные вопли:– Бачишь, фриц точинисинько розумие, куды едет, бо пре нагло, як до себе до хаты!– А там, глядишь, где-нибудь поблизости и наш брат партизан найдется!– Знайдется не знайдется, а ворожа техника кататься як сыр в масли не должна. А должна буты пидирвана та порушена як класс. Не дамо ворогу кочевряжить нашу землю… Та и не нашу – теж не дамо! Так шо ничого сперечаться, Жабодыщенко, та дывиться на мене, як чорт на попа. Зараз же треба витпралятысь!Переноска тяжестей на дальние дистанции пробуждает в отдельных людях просто-таки нечеловеческий аппетит.Следуя за танком по проторенной им же дороге, все бравые партизаны чувствовали себя неплохо, за исключением одного. Трагическая фигура Жабодыщенко, тащившего в объятиях миномет, могла пробудить муки сострадания у любого гуманиста. Однако его боевые товарищи гуманистами явно не были.Любопытно, что громоздкое оружие не только не отбило у Миколы охоту чем-нибудь обстоятельно перекусить, но и усиливало это страстное желание. По этой причине Жабодыщенко постоянно отставал от своих товарищей и отвлекался на посторонние объекты, рассматривая их на предмет гастрономического применения.На цветущем лугу было почти негде развернуться: цикады, кузнечики и прочая живность славного бойца еще не привлекали, зато, попав под сень деревьев, он буквально расцвел.Вопросы, которые мучили пытливый ум Салонюка и не давали покоя образованному Перукарникову, абсолютно Николу не интересовали. Была зима – не стало зимы; был танк – и тоже исчез, ну и что? Летом в лесу гораздо больше съедобного: ягоды там, грибы, фрукты дикорастущие. Главное, отыскать их и каким-то образом определить неядовитые. С этим у него всегда возникали определенные проблемы.Итак, впереди широко шагает озабоченный отсутствием танка Салонюк, давший крепкое партизанское слово извести врага под корень; следом, подозрительно оглядываясь и хмурясь, топает Перукарников – и нет в его распоряжении теории, которая вразумительно бы объяснила резкий переход от зимы к лету, от снега к жаре и от хутора Белохатки к незнакомой и неизученной местности. Следом пыхтит Жабодыщенко с минометом, облизываясь на каждый гриб и ягодку.Радуется летнему отпуску и передышке в боях практичный Сидорчук: ему хорошо уже оттого, что нет ни фашистов, ни комиссаров, ни бесконечной пальбы и взрывов, ни осточертевшего снега. Вот если бы куда-то выкинуть тяжеленный «блин» от миномета – счастье было бы еще более полным.И с ящиком мин замыкает шествие совершенно спокойный Маметов, которому достаточно знать, что где-то есть немцы (но они далеко), а вот есть товарищи (и они близко) и когда-нибудь он попадет домой, в Ташкент, где много солнца, много чая и ласковая мама.Впрочем, эта идиллия продолжалась недолго. На тринадцатой минуте похода по лесу Жабодыщенко резко вырвался вперед и вбок. Его внимание привлек ядовито-желтый громадный гриб шляпкой в полосочку. Он утвердился возле потенциального продукта на коленях и принялся обнюхивать находку. Перукарников заволновался:– Ты гляди его не пробуй, а то нам с Маметовым придется тебя тащить вместе с твоим дурацким минометом!Жабодыщенко испустил тяжкий вздох, какой обычно удается только виноватым слонам:– Та я трохи дывлюся, не бийся.– Знаю я твое «трохи дывлюся», – укорил его Перукарников. – А кто в прошлом месяце гнилой картошки наелся? Бона добра, вона добра, только приморожена – передразнил он. – А потом Салонюк меня заставил тебя выхаживать. Так что гляди мне: чтоб ни-ни, ясно?– Та куда ж яснише! – недовольно пробурчал Жабодыщенко.Он демонстративно поднял голову и стал с преувеличенным интересом разглядывать дальние деревья, дабы пристыдить товарища и показать тому всю напрасность и неуместность подозрений. Да! Он, Жабодыщенко, покушать любит и не видит том ничего зазорного. Таким аппетитом могут похвастаться только люди с чистой совестью. А чистой совести не стыдятся.Вот тут-то и приметил он нечто завлекательное на одной из зеленых веток, а потому со стайерской скоростью рванул в ту сторону, надеясь, что уж эта находка обязательно окажется съедобной.Ошалевший Перукарников устремился следом. Он ничего не понимал, но знал наверняка, что Жабодыщенко с его знаменитым аппетитом может наворотить такого, что потом век не расхлебаешь.Внимание Салонюка, Сидорчука и Маметова привлекли дивные звуки: писк, возня и громкое бегемотье пыхтение, аранжированное людоедским рычанием голодного Миколы.Выскочив на небольшую полянку, они увидели, как трясется густая крона и кренится толстенький ствол, а Жабодыщенко обеими руками вцепился в огромный апельсин (или мандарин – разберешь разве?) и пытается оторвать его от ветки.Мандарин же в свою очередь вцепился в спасительную ветку ручками и ножками и отчаянно кричит:– Я не фрукт, я Хухичета! Пусти, пусти!Багровый от напряжения, взмокший Микола тряс добычу и приговаривал.– Та шо ты кажешь?– Я никогда не обманываю, я настоящий Хухичета! И совершенно несъедобный! – жалобно голосил несчастный «фрукт».– Та мне все одно, яка у тебе назва, мардарин, – брякнул Жабодыщенко.Хухичета обиделся:– Я не мандарин, не мандарин! Пусти – я предскажу тебе будущее– Краще кажи е в тебе кисточки чи ни? – пропыхтел Микола.Салонюк все это время взирал на разыгрывающийся спектакль с разинутым ртом и выпученными глазами. Но наконец гордая казацкая кровь вскипела и забурлила. Командир сверкнул очами и взял себя в руки.– Жабодыщенко! Видставить, видставить! Що це за прохиндейство?! Ти партизан чи хто, не можна живу истоту в рот пхати! Не чуешь – воно росийськой мовой тоби каже, що воно не фрукт. Воно Хухичето.Жабодыщенко, и не думая выпускать из рук оранжево-красного, отбрыкивающегося тоненькой ножкой Хухичету и продолжая тянуть его с ветки, чтобы откусить кусочек, возопил:– Та це месный велетенський мардарин, мабуть, придурюеться, щоб никто не зъив! Хитруе, о!Салонюк потерял терпение– Зараз ты у мене будешь велетенським мардарином, я вже це бачу.Он подхватил с земли увесистую дубинку и решительным шагом направился к проштрафившемуся бойцу. Этот аргумент в отряде понимали все. Главное, было известно, что Салонюк шутить не любит и вполне может употребить палку для большей доходчивости своего выступления. Поэтому Жабодыщенко моментально выпустил аппетитную находку и скрылся в кустах – на всякий случай. Уже оттуда донеслось обиженное ворчание:– Николы спокийно поисти не дасть. Дихтатор!Салонюк, подойдя к дереву и рассмотрев спрятавшегося в кроне Хухичету, рявкнул на Миколу:– Скильки тоби казати – без мого дозволу ничего незнайомого в руки не хапать, нияких фруктив не жраты, хоча б воны не размовлялы росийською мовою? Все одно заборонено.– Во життя! – заворчал тот. – И говорливого мардарина зъисты не можна!– Який ты кровожадный, Жабодыщенко. А ежели вин ядовитый? Що, обузой для всих хочешь статы? Не треба ДЫБИТЬСЯ на мене, як теля на нови ворота. Так и знай: твий труп до сильского кладовища тягты з хлопцями не будемо, поховаемо десь пид деревом, та на могиле напишемо: «Цей чоловик жрав все, що не можна, через те подых не по-людски», и точка!– Свят, свят, свят, – перекрестился Микола.– Наглый, як сто нимецьких танкив. Хоч бы з хлопцами едой подилывся, так ни, все сам зъисты норовит. Ну що ты за людына? Вылазь з кущив, треба дальше идти! – приказал Тарас.Перукарников призвал в крону:– Эй, ты, как там тебя? Ху… Ху… колобок мандаринович! Если ты несъедобный, чего прячешься?– Во бачиш, Перукарников, – назидательно заметил Салонюк. – Тоби теж вид голоду в незнайомой тваринке якись колобки маряться.«Мардарин» на глаза партизанам появиться не решился, но и выдержать такого издевательства не смог:– Я не колобок. Я Хухичета, последний из Хухичет! Мы, Хухичеты, знаем одну вещь, но зато она главная.Он собирался еще добавить, что вообще-то Хухичета – это не хвост собачий, а странствующий дух философии и живое олицетворение народной мудрости. Он появляется там, где его не ждут, и исчезает так же внезапно, как и появился. Дает советы, которых не просят, и предрекает будущее. Впрочем, оранжевое существо не было бы духом философии, если бы не понимало, что пятеро странных людей вряд ли должным образом отреагируют на подобную информацию. И оно замкнулось в гордом молчании.Перукарников, как существо с высшим образованием – то есть философии тоже не чуждое, – не хотел упускать случая поближе познакомиться с таким необычайным незнакомцем. Да и обещание тот произнес заманчивое.– Что ты там про предсказания говорил?! – уточнил он.Когда Хухичет спрашивают, они отвечают в силу врожденного чувства долга и сострадания, даже если обижены на некоторых за несправедливое сравнение с колобком до глубины души.– Всего я вам сказать не могу, – свесился он с веточки. В воздухе повисло многозначительное молчание. – Только самое важное.Чем значительнее артист, тем длиннее его пауза – гласит театральная мудрость. Если это так, то Хухичета гораздо больше годился на роль Ромео, нежели Тарас Салонюк. Во всяком случае, последний и не думал держать какую-то там паузу.– Що-то нас жде? Та не мовчи, кажи як е, мы зрозумиемо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40