ей не двадцать, как я думал, а вот-вот тридцать; тем лучше, девичье неведение предполагает в партнерстве юношескую неопытность, а мне скоро сорок...
Он помог ей перетащить баул, чемодан и большую полотняную сумку, на которой было вышито два слова: «Норвегия» и «Осло».
– Я – Пол Роумэн, а как вас зовут? – сказал он.
– Кристина Кристиансен... Криста...
– Давно из Осло?
– Откуда вы знаете, что я оттуда?
– Я пользуюсь дедуктивным методом Шерлока Холмса.
– Нет, правда...
– А сумка чья? – он кивнул на заднее сиденье. – Там же про вас все написано.
– Так я могу быть из Канады... А сумку просто-напросто купила в Осло.
– Я канадцев различаю за милю, – сказал Роумэн. – У меня есть друг, который воспитывался в Квебеке... Что мне с вами делать? Съездим в вашу страховую компанию?
– А я и не знаю, где она...
– Покажите документы на машину.
– Они остались в ящике.
– Принесите.
И фигурка у нее прекрасная, подумал Роумэн, вот повезло, а? Я ощущаю постоянную пустоту вокруг себя; после того как облегчишься с французскими гастролершами, которые обслуживают иностранцев в «Ритце», делается еще более пусто, хоть воем вой. А с этой веснушкой мне вдруг стало спокойно, я почувствовал себя живым человеком, мне захотелось забыть Брунна, нацистов, Харриса и поехать с ней в деревню, посидеть в маленьком кафе, дождаться вечера, когда люди начнут петь свои прекрасные песни, самому запеть вместе с ними, и ее научить тому, как надо помогать себе слышать ритм, выщелкивая его сухими быстрыми пальцами.
– Вот, – сказала Криста, протянув ему документы. – Я не понимаю по-испански, мы с хозяином гаража объяснялись жестами.
– Здесь это опасно, – улыбнулся Роумэн и включил двигатель. – Особенно с вашей фигурой.
– Я занималась японской борьбой.
– Ладно, продолжайте ею заниматься, – сказал Роумэн, разглядывая помятые бумаги, которые фирма по аренде машин вручила Кристине. – Едем к ним, там все урегулируем. Сколько вы им уплатили?
– За три дня...
– Я спрашиваю про деньги, а не про дни.
– Двадцать долларов.
– Они взяли у вас доллары?
– Конечно.
– Это здесь запрещено. Они обязаны брать только песеты.
– Почему?
– Чтобы укреплять престиж собственной валюты и пресекать спекуляцию на черном рынке... Вы чем занимаетесь?
– Пишу дессертацию.
– О чем?
– О ерунде. Интегральные зависимости...
– Что?!
– Не хочу я об этом говорить! Мне эта математика опротивела, как ромашковые таблетки! Я не желаю помнить о том, чем мне скоро снова придется заниматься.
– Зачем же тогда писать диссертацию?
– Затем, что этого хотела мама. И папа тоже, а он был профессором математики. А я им обещала, когда они были живы. А они приучили меня держать слово.
– Хорошие у вас были папа и мама.
– Очень. А вы чем занимаетесь?
– Бизнесом.
– Вы не англичанин.
– Нет.
– Американец, да?
– Он. Никогда раньше не были в Мадриде?
– Никогда.
– Нравится город?
– Так ведь я с аэродрома – в бюро аренды, оттуда – вам в бампер и после этого в вашу машину. Я здесь всего два часа.
– Устроили себе отпуск?
– Да. Мои друг сказал, что в октябре здесь самые интересные корриды. И билеты не очень дороги.
– Слушайте больше ваших друзей... Билеты всегда стоят одинаково, здесь нет туристов, закрытая страна, цены регулируются властью... Кто только болтает такую чушь?!
– Вы рассердились?
– Ничего я не рассердился, просто не люблю, когда люди болтают чепуху.
– Вы ревнивый?
– А вы наблюдательная.
– Математик, – усмехнулась Криста, – ничего не попишешь, мне без этого нельзя... Как в шахматах... Знаете, как называют шахматы?
– Как?
– Еврейский бокс.
Роумэн снова сломался, даже стукнулся лбом об руль; отсмеявшись, сказал:
– После того как мы все отрегулируем с вашей машиной, я отвезу вас к себе. У меня большая квартира, можете жить у меня.
– Сначала позвоните жене, она может быть против.
– Ладно. Позвоним от меня, она в Нью-Йорке, я спрошу, не будет ли она против, если у меня поживет пару недель очень красивая девушка, вся в веснушках, с длинными голубыми глазами, но при этом черная, как воронье крыло.
– Я крашеная, – сказала Криста. – Вообще-то я совершенно белая. Вы видели хоть одну черную норвежку?
– Где вы так выучили английский?
– Родители отдали меня в английскую школу... Они были англофилами... У нас часть людей любит немцев, но большинство симпатизируют англичанам.
Они приехали в бюро проката, Роумэн зашел к шефу, который дремал за стеклянной дверью, расфранченный, в оранжевом пиджаке, невероятном галстуке, с двумя фальшивыми камнями на толстых пальцах, поросших острыми щетинистыми волосками.
– Хефе, – сказал Роумэн, – ваша клиентка чуть было не погибла в катастрофе. Вы всучили ей автомобиль без тормозов.
– Кабальеро, – ответил шеф, – все мои автомобили проходят самое тщательное обслуживание. За машинами следят лучшие иностранные специалисты. Я не доверяю мои машины испанцам, вы же знаете наш народ, тяп-ляп, никакой гарантии, все наспех, бездумно. Я дал сеньорите прекрасный «шевролете», на нем можно проехать всю Европу.
– Хефе, дрянь этот ваш «шевролете», – в тон хозяину ответил Роумэн, ох уж эти испанцы, они вроде немцев, не говорят «пежо», а «пегеоут», не «рено», а «ренаулт» и обязательно «шевролете», а не «шевроле», тяга к абсолютному порядку, а существует ли он на земле? Мир взлохмачен, безалаберен, может, в этом-то и сокрыта его высшая прелесть. – Давайте уговоримся о следующем: сеньорита не обращается в страховое общество, у нее много ушибов, она может нанести вам серьезный ущерб, «шевролете» стоит возле Сибелес, пусть ваши люди приволокут его сюда и тщательно отремонтируют, а вы предоставите сеньорите малолитражку, если она ей потребуется. Договорились?
– Кабальеро, это невозможно. Мы должны поехать на место происшествия и вызвать полицию...
– Которая выпишет вам штраф.
– Мы с ними сможем договориться по-хорошему.
– «Мы»? Я не намерен с ними договариваться ни по-хорошему, ни по-плохому. – Роумэн достал из портмоне десять долларов, положил на стол хозяина и вышел; Криста включила приемник, нашла музыку, передавали песни Астурии.
– Все в порядке, – сказал он, – мы свободны. Знаете, о чем они поют?
– О любви, – усмехнулась девушка, – о чем же еще.
– Музыка – это любовь, ее высшая стратегия, а я спрашиваю о тактике, то есть о словах.
– Наверное, про цветы что-нибудь...
– Нет, «блюмен» – это немцы, у них все песни про цветы. Испанцы воспевают действие, движение и слово: «о, как горят твои глаза, когда ты говоришь мне про свое сердце, замирающее от сладостного предчувствия»...
– Вы странно говорите... И ведете себя не по-американски...
– А как я должен вести себя по-американски?
– Напористо.
– Вам об этом говорил друг, который знает цены на здешнюю корриду?
– Да.
– Пошлите его к черту. Американцы хорошие люди, не верьте болтовне. Просто нам завидуют, от этого и не любят. Пусть бы все научились так работать, как мы, тогда б и жили хорошо... Мы, может, только слишком пыжимся, чтобы все жили так же, как мы. Пусть и нам не мешают... Плохо о нас говорят только одни завистники... Правда... Вы голодны?
– Очень.
– Город будем смотреть потом?
– Как скажете.
– А что это вы стали такой покорной?
– Почувствовала вашу силу. Мы ж как зверушки – сразу чувствуем силу.
– Уважаете силу?
– Как сказать. Если это просто сила, мышц много, тогда неинтересно... Я же занимаюсь японской борьбой... А если сила совмещается с умом, тогда женщина поддается... Только сильные люди могут быть добрыми. Сильный врач, сильный математик, сильный литератор – они добрые... А те, кто знает о себе правду, кто понимает, что он слабый и неудачливый – хоть и в эполетах, и восславлен – все равно злой...
– Бросайте математику, Криста, – посоветовал Роумэн. – Ваше место в философии... Что больше любите? Мясо или рыбу?
– Больше всего я люблю готовить. Ненавижу рестораны. Если ты не понравилась официанту, он может плюнуть в жареную картошку, ведь никто не видит...
Роумэн снова сломался, постучал лбом о руль, вырулил от Сибелес на Пассеа-дель-Прадо, свернул направо, остановился возле крытого рынка; когда Криста начала закрывать окна, повторил, что здесь не воруют, испанцы народ удивительной честности, взял ее за руку (она была теплая и мягкая, сердце у него остановилось от нежности) и повел девушку в мясной павильон.
– Продаю, – сказал он, кивнул на ряды, полные продуктов. – Выбирайте что душе угодно.
– Не разорю?
– Ну и что? Сколотим банду, начнем грабить на дорогах.
– Тут зайцы есть?
– Тут есть все. При том условии, что у вас есть деньги.
– Я умею готовить зайца. С чесноком, луком и помидорами.
– Мама научила?
Криста покачала головой:
– Тот друг, которого вы сразу невзлюбили.
– В таком случае зайца мы покупать не будем. Что вы еще умеете готовить?
– Могу сделать тушеную телятину.
– Кто учил?
– Вы хотите, чтобы я ответила «мама»?
– Да.
– Бабушка.
– Годится. Покупаем телятину. Умеете выбирать? Или помочь?
– Что надо ответить?
– В данном случае можете отвечать, что хотите.
– Мой друг любит, когда я это делаю сама.
– Знаете что, давайте-ка говорите, где вы хотели остановиться, я вас отвезу в отель.
– Я и сама дойду.
– Чемодан у вас больно тяжелый.
– Ничего, я приучилась таскать чемоданы во время войны.
– Вы зачем так играете со мной, а?
– Потому что вы позволили почувствовать ваш ко мне интерес. Если б вы были равнодушны, я бы из кожи лезла, чтобы вам понравиться.
– Женщина любит, когда с нею грубы?
– Нет. Этого никто не любит... Я, конечно, не знаю, может, каким психопаткам это нравится... Но игру любит каждая женщина. Вы, мужчины, отобрали у женщин право на интригу, вы не пускаете нас в дипломатию, не разрешаете руководить шпионским подпольем, не любите, когда мы делаемся профессорами, вы очень властолюбивы по своему крою, и нам остается выявлять свои человеческие качества только в одном: в игре с вами... За вас же, не думайте...
– Вот хорошая телятина, – сказал Роумэн.
– Я на нее нацелилась. Квандо? – спросила она продавца.
Тот недоумевающе посмотрел на Роумэна, испанцы не понимают, когда на их языке говорят плохо, это же так просто, говорить по-испански.
– Сеньорита спрашивает, сколько стоит? – помог Роумэн. – Взвесьте два хороших куска. Если у вас остались почки и печень, мы тоже заберем.
– Сколько стоит? – повторила Криста. – Очень дорого?
– Нет, терпимо, – он протянул ей деньги. – Купите-ка сумку, они здесь удобны, продают в крайнем ряду.
– Зачем? – девушка пожала плечами. – Я сбегаю в машину, у меня всегда есть с собою сумка, это еще со времен оккупации... Дайте ключ.
– Так я же не запер дверь.
– Да, верно, забыла. Я сейчас, – и она побежала к выходу, и Роумэн заметил, как все продавцы, стоявшие за прилавками, проводили ее томными глазами.
А все-таки мы петухи, подумал Роумэн, настоящие петухи, те тоже очень любят пасти своих куриц и так же горделиво обсматривают соперников, и так же чванливо вышагивают по двору, не хватает мне шпор, честное слово, да еще золотистого гребешка. Самые глупые существа на земле – петухи... Вечером я поведу ее в «Лас Брухас», там поют лучшие фламенко, пусть таращат на нее глаза; это, оказывается, дьявольски приятно... Как это плохо – отвыкать от общества женщин, которым не надо платить, думаешь, как бы это сделать потактичнее, ищешь карман, а у нее нет карманов, в сумку конверт совать неприлично, мало ли что у нее там лежит, противозачаточные таблетки, фотография любимого или аспирин... Черт, неужели я встретил ту, о которой мечтал? Это ж всегда неожиданно, как снег на голову; когда планируешь что-то, обязательно все получается шиворот-навыворот... Но очень плохо то, что я испытываю к ней какую-то хрупкую нежность, я не могу представить ее рядом, близко, моей... Разочарования разбивают человека надвое, – живет мечтою, которая отрешенна, и грубым удовлетворением потребности; переспал с кем, ощутил в себе еще большую пустоту и снова весь во власти мечты, все более и более понимая, что она, как всякая настоящая мечта, неосуществима.
Криста («мне удобнее называть ее „Крис“, – подумал Пол) прибежала с маленькой, но очень вместительной сумочкой; они сложили в нее хамон, овощи, деревенский сыр и желтый скрутень масла из Кастилии – там его присаливают и в коровье молоко добавляют чуть козьего и кобыльего, чудо что за масло („наверняка ей понравится“).
Продавцы снова проводили Кристу глазами; не удержались от прищелкиваний языками; мавританское, – это в них неистребимо, да и нужно ли истреблять?!
– А вино? – спросила она. – Почему вы не купили вина?
– Потому что у меня дома стоят три бочонка с прекрасным вином, – ответил Пол. – Есть виски, джин, немецкие «рислинги» довоенного разлива, коньяк из Марселя – что душе угодно.
– Ух, какая я голодная, – сказала девушка, – наши покупки чертовски вкусно пахнут. Я могу не есть весь день, но как только чувствую запах еды, во мне просыпается Гаргантюа.
– Хамон никогда не пробовали?
– Нет. А что это?
– Это необъяснимо. Деревенский сыр любите?
– Ох, не томите, пожалуйста. Пол, давайте скорее поедем, а?..
Он привез ее к себе, на Серано; в его огромной квартире было хирургически чисто; сеньора Мария убирала у него три раза в неделю; как и все испанки, была невероятно чистоплотна; то, что Лайза делала за час, она совершала как священнодействие почти весь день:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87