Корабли в Нарвике теперь подолгу простаивали под погрузкой в ожидании, пока подойдут новые эшелоны. Запасы руды, целые горы драгоценной руды, которая должна была перелиться в орудийные стволы, танковую броню и солдатские шмайсеры, - эти запасы не успевали вывозиться с рудничных дворов. Эшелоны теперь по-черепашьи переползали границу, выставив впереди себя - перед паровозом - несколько лишних платформ, груженных песком, на которых сидели штрафные солдаты...
Однажды фон Герделер разговорился в кафе с пожилым шведским шахтером.
- Вы знаете, кто такой Сверре Дельвик? - спросил он его.
- Знаем, - ответил швед. - Он - настоящий парень!..
Обидно было еще и то, что завистники, которых он нажил в "политише абтайлюнге", конечно, воспользуются этим моментом, чтобы прижать его к ковру лопатками. И фон Герделер не ошибся в своем предположении: в середине ноября он получил официальное уведомление о том, чтобы приготовить дела к сдаче их другому представителю. Затем последовал приказ: инструктор по национал-социалистскому воспитанию переводился в распоряжение ставки горноегерской армии генерала Дитма.
Это был уже конец, это был фронт!..
Оберст никогда не думал, что может испытывать такой отчаянный страх. Ведь он всегда хвалился умением прекрасно владеть собой. Но сейчас его просто зазнобило от ужаса, что вот это его тело, такое здоровое и сильное, которое он так берег и лелеял, - это тело может быть разорвано на куски, что его можно проткнуть штыком, что рваный горячий осколок может войти в это нежное красное мясо и, вкручиваясь в него, раздирать его страшной болью...
"Я просто устал, - решил фон Герделер, наливая себе полный стакан коньяку. - Надо как следует встряхнуться". Одевшись попроще, чтобы его не узнали, он забрел на окраине города в шахтерский клуб. У стойки он выпил сразу три стаканчика русской водки и пригласил танцевать девушку.
- А ты мне нравишься, - сказал он ей и провел рукой по ее пухлому заду.
Какой-то парень в рабочей куртке, тоже крепко подвыпивший, выволок фон Герделера за дверь. Кулак шахтера больно треснул полковника в щелкнувшую челюсть, и он откатился к забору.
- Поддай ему еще, Альф! - крикнул чей-то голос...
Вмешивать в это дело полицию было глупо. Отряхивая свой костюм от грязи, фон Герделер побрел дальше - на самый конец города. В потемках высились слабо освещенные рудничные копры, среди догорающих навалов шлака проносились резко кричащие паровозы.
На задворках одного из бараков он нашел то, что искал.
- Вы не разделите со мной одиночества? - спросил он пожилую костлявую проститутку.
Она провела его в свое убогое жилье, где над смятой постелью висели знаменитости нашего буйного века: рядом с Гитлером - портрет американского боксера, рядом с Гретой Гарбо - испанский тореадор.
Фон Герделер, присев на стул, признался:
- Ты обожди... Я не могу.
Проститутка сказала:
- Я была в Германии. Вот где умора! Там солдаты прямо с фронта. Так и кидаются на нас. И тоже ничего не могут.
- Я не был на фронте, - ответил оберст, - но я там буду. И буду скоро...
Через неделю он сдал свои дела майору интендантской службы, крепко искалеченному под Сталинградом.
- Что-то я не замечаю на вашем лице особой радости по поводу того, что вы отправляетесь на фронт! - ядовито сказал ему этот майор на прощание.
- А я, - резко ответил оберст, - что-то не замечаю на вашем лице особого огорчения по поводу того, что вы остаетесь в тылу!..
Ему удалось оттянуть фронт еще на две недели - он уехал отдыхать на курорт.
Глава вторая.
Начало дня
Сережка с детства отличался самостоятельностью. Однажды отец за какую-то провинность оттаскал его за уши. Сережка даже не пискнул при этом, а на следующий день принес откуда-то медицинскую брошюру, которая называлась "Почему вредны телесные наказания". В этой брошюре, которую Рябинин тут же прочел, было сказано буквально следующее: "Нельзя драть детей за уши. Механические раздражения ушной раковины вызывают прилив крови к голове и могут вредно отразиться на умственных способностях вашего ребенка".
Рябинин вспомнил этой случай потому, что жена сегодня утром ему сказала: "Я уйду в экспедицию, ты останешься один, ради бога, следи за Сережкой, он еще очень неустойчив... Такой возраст, сам знаешь, за ним нужен глаз да глаз!"
Капитан "Аскольда" выбивает в иллюминатор трубочный пепел, его брови хмуро сдвинуты.
- Че-пу-ха! - раздельно произносит он и сильно дует в одну из переговорных труб.
В другом конце корабля на слуховом раструбе откидывается клапан, и раздается протяжный свист. Штурман "Аскольда" Андрей Векшин поспешно вскакивает с койки. Он уже знает - это Рябинин: только у него одного такие могучие легкие, что могут продуть всю трубу на целую полсотню метров и еще откинуть клапан.
В слуховом раструбе перекатывается звенящий бас капитана:
- Штурман, на минутку...
Больше с тех пор он ни разу не дотронулся до ушей своего сына. И сейчас с нежной усмешкой думает о нем: "Хороший растет парень. Такой не пропадет. А вот скрипку свою, негодник, забросил. И неплохо играл ведь..." Потом его мысли снова возвращаются к жене.
Сегодня она сказала ему вот что:
"Я всегда гордилась тобой, а теперь буду гордиться еще больше. Но ты не забывай: если с тобой что-нибудь случится, это будет для меня непоправимым горем. Ты мне так нужен, так нужен... Помни об этом, ради бога".
Капитан "Аскольда" четкими шагами расхаживает по каюте. Пушистый мат из очесов манильского троса глушит его увесистые шаги. Если бы только кто-нибудь знал, какая большая и давняя дружба связывает его с этой женщиной! Когда он впервые поднял на мачту передовой вымпел флотилии, некоторые капитаны говорили: "Рябинину - легко: у него жена научный работник, уж конечно, она ему подскажет такое, о чем нам своим умом допирать надо. Муж и жена - одна сатана!.."
Да, она ему помогала. Глупо отрицать это. Но не больше, чем другим. Зато, когда он замерзал на мостике, сутками не уходя в каюту, она, казалось, тоже стояла рядом, они вместе, казалось, ломали голову над картой, и в сумбуре штормовых ночей - казалось ли это? - он видел, как ее тонкий палец тянулся в сторону его мечты - тянулся на восток, туда, где еще никто не забрасывал трала.
И он пошел на восток, даже не сказав ей об этом, он впервые снял небывалые "урожаи" на той самой банке, которая носит теперь его имя! Да, конечно, муж и жена - одна сатана: пусть же половина его успеха всегда принадлежит ей. Что у него было до знакомства с этой женщиной? Одни сильные руки, с детства привычные к морскому труду. У нее - все остальное. И, может, не будь у него Ирины, он никогда не был бы тем, кем стал...
В каюту постучали - очень вежливо: одним пальцем. И по этому стуку капитан узнал штурмана - самого вежливого человека на корабле.
- Входи, входи, Векшин.
- Разрешите? - спросил штурман, открывая дверь.
- Давай, давай.
- Я к вашим услугам, Прохор Николаевич!
- Если хочешь, садись.
- Благодарю вас...
У Векшина изящные, даже несколько жеманные движения. Он не спеша выпрямляет на брюках складки, которые должны лечь ровно посреди колен, потом откидывает голову назад, уставив на Рябинина продолговатые темные глаза.
- Сегодня встаем в док, - говорит капитан, и Векшин согласно кивает головой. - У входа в док на грунте лежит разбомбленная немцами барка. Без буксира туда не сунешься. Можно шутя обрубить винт.
- Позвольте заметить, Прохор Николаевич, что в док вообще рекомендуется втягиваться с помощью буксиров.
- Знаю. Так вот. Сходи к диспетчеру порта. Потребуй пару буксиров. Скажи: неотложное дело, корабль готовится к войне...
В дверях уже стоял салогрей Мордвинов.
- А тебе что?
- Куда жиротопку девать? - спросил матрос.
- А куда ты ее думаешь деть?
- Куда?.. А вот выволоку на палубу и спихну за борт. Надоела она мне, проклятая. Я весь уже провонял из-за нее...
- Нет, так нельзя, - возразил Рябинин. - Надо сдать ее в порт под расписку. Отвезти и сдать, как положено.
- Я не лошадь, - сказал Мордвинов, - чтобы котлы на себе таскать.
- А ты найди лошадь.
- А где я возьму денег на лошадь?
- Позвони в порт. Ты же грамотный... Кстати, постой, - остановил его Рябинин. - Я, конечно, понимаю, что дипломат из тебя не получится. Но только надо быть немного повежливее. Вот вчера ты пришел ко мне...
- А там какой-то фраер сидел, - перебил его Мордвинов. - Он мне сразу вопрос: "Ты кто такой?.." А я не люблю, когда со мной так разговаривают.
Рябинин весело рассмеялся:
- Ну ладно. Иди, дорогой товарищ Мордвинов. Только учти: мы становимся людьми военными - теперь от тебя вежливости будет требовать устав...
После салогрея пришел тралмейстер Платов.
- Тралы сдавать? - спросил он.
- Да, в такелажные мастерские.
Платов неловко топтался на месте, комкал в руках зюйдвестку, не уходил.
- Ну, чего вздыхаешь?
- Ох, до чего же мне жалко расставаться с ними, с тралами-то, - начал тралмейстер. - Такие уловы брали - и вдруг... Ведь вся страна ждала от нас трудовых подвигов, ведь мы горели, товарищ командир, желанием выполнить...
Рябинин резко оборвал его.
- Уходи отсюда! - сказал он. - Я громких слов не люблю!..
Сердце боцмана, хватившее горя на своем веку с избытком, умело чувствовать заранее. Точно так же, как предугадывали плохую погоду его больные ноги, чему немало удивлялся штурман: "Антон Захарович, опять точно по барометру!.." Вот и сегодня, когда вызвал его к себе Рябинин, Антон Захарович сразу почуял приближение какой-то беды. А когда услышал от капитана первую фразу, то долго сидел молча, опустив худые плечи: "Вот она, беда-то! Подошла!.."
- Это что же, Прохор Николаевич, - глухо сказал он наконец, - не доверяете, стало быть?
- Нет, боцман, я тебе всегда доверял. Ты всегда мог заменить меня на палубе, ты боцман хороший...
- Да я ведь... Прохор Николаевич, небось сами знаете... Каждую фитюльку, каждое весло облизать готов. У меня ведь дома такого порядка никогда не было, какой я на "Аскольде" держал... Или я уж... Эх, вы! Старика обидеть нетрудно...
И его голова опустилась еще ниже. Он весь как-то обмяк, осунулся, постарел. В заскорузлых пальцах вертел папиросу, и пальцы его дрожали, осыпая табак.
Рябинин подошел к боцману, положил ему на плечи свои тяжелые руки, отчего старик сгорбился еще больше:
- Антон Захарович, корабль-то теперь будет военным. Ведь загоняем мы тебя окончательно. Ты старше всех на "Аскольде".
Боцман жадно затянулся цигаркой, слезы обиды блеснули в стариковских глазах.
- На покой, значит, пора? Так, так... Дослужился, что не нужен стал. Ну что ж, уйду. Только такой обиды, товарищ капитан, я еще ни от кого не видывал.
И Мацута ушел, хлопнув дверью, чего никогда бы не сделал раньше.
"Вот ведь какая чертовщина, - думал Рябинин. - Жалко старика, хороший он человек... Обиделся... Да, скверно получилось..."
Через полчаса вернулся из порта штурман. Раздраженно стал жаловаться:
- Насажали там в диспетчерскую каких-то... простите, идиотов. Я им говорю, что корабль вступает в строй действующего флота, а они: "Вставайте в очередь"...
- Вот потому, что корабль вступает в строй действующего флота, ты, штурман, привыкай докладывать вначале суть дела. А остальное расскажешь за обедом.
- Есть, товарищ капитан! Порт нашу заявку на плавсредства выполнить не может.
- Почему?
- Нет свободных буксиров.
- Из двенадцати - ни одного?
- Да. Пять из них разогнало штормом, и они по сей день где-то в море, четыре буксира тянут баржи с углем.
- А резерв?
- В резерве имелось три. Но один недавно потерпел аварию во время бомбежки, а два выручают союзный транспорт.
- Тоже последствие налета?
- Никак нет! Диспетчер рассказал, что мой английский коллега по какой-то причине принял Кольский залив за Темзу на подходах к Лондону и посадил коробку на мель.
- По какой-то причине... Тоже мне скажут! Причина одна: наездился рому до цветных шариков! Вот вам и на мели все десять тысяч тонн!
Штурман рассмеялся:
- Разрешите повторить заявку на завтра?
Рябинин разложил на столе карту, стукнул по ней кулачищами.
- Не умеем работать! - сказал он. - Все эти портовики, черт бы их брал, - где только они учились?
- Есть, товарищ капитан, особый институт, где их готовят, - услужливо подсказал Векшин.
- Институт... На логарифмической линейке они мастера щелкать. А вот не могут догадаться спустить водолазов и оттащить эту баржу на глубокое место. Драть надо за такие вещи! За уши драть! И чтобы все видели, как их дерут...
- Что прикажете делать?
- Пока ничего. Будем вставать в док своим ходом.
- Да, но там эта... баржа! Вы же сами сказали, что можно обрубить винт. Можно свернуть руль...
Рябинин набил табаком трубку, она засопела в его зубах.
- И винт. И руль, - недовольно сказал он. - Можно и голову свернуть с такими помощничками... Вот что: на штурвал поставь рулевого с хорошими нервами, а я попрошу боцмана возглавить людей на полубаке. Тут самое главное - чтобы нам не помешали. А на мачту поднимем "мыслете"...
Он снял телефонную трубку.
- Лобадин? Слушай, механик, готовь котлы к действию... Что? Да, снимаемся с якоря... Сейчас...
На палубе к Рябинину подошел боцман Мацута:
- Прохор Николаевич, я там это... тово... Погорячился как бы... Вы уж это... тово... Не сердитесь...
Капитан "Аскольда" крепко обнял старика.
- Дорогой боцман, - сказал он, - как мне тяжело с тобой расставаться! Ведь я десять лет знал, что где ты - там и корабль. Но тебе надо уйти. Мы люди здоровые, сильные, впереди у нас тяжесть, которую мы-то одолеем, а ты можешь надорваться...
Мацута громко высморкался в клетчатый платок - подарок родной Поленьки.
- Прохор Николаевич, как же мне жить-то без "Аскольда"? Позвольте, хоть в док его поставлю...
- Я сам хотел попросить тебя об этом, - ответил Рябинин.
Из люка машинного отделения показалось потное усатое лицо механика Лобадина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21