А что касается мечтаний принца о героических сражениях против врагов Англии…
Джейми повернулся к Бруммелю, не замечая в запале, что потрясает портретом принцессы.
— Конечно, мужчине и принцу подобает жениться — но мне же еще нет двадцати! В этом возрасте еще так много предстоит сделать! Ну почему папа так настаивает, чтобы свадьба состоялась именно сейчас? Помолвка и сама по себе отлично послужила бы политике мистера Питта, а мне бы жилось намного лучше.
— А что, если ваше величество убьют в сражении? — поинтересовался Бруммель с вкрадчивой наглостью, являвшейся одновременно и его личной маркой, и его привилегией. — Если корона перейдет к старшей из ваших сестер?..
— А, этой зануде Марии! — без обиняков выпалил принц, взмахом руки отметая саму мысль о старшей сестре (она вышла замуж за какого-то чрезвычайно неприятного немецкого князька). — Ну а мне-то как быть? Ведь нельзя же замыкать меня, запирать, держать под замком — лишать права на приключения, которое от рождения имеет каждый мужчина!
— Конечно-конечно, ваше высочество, — со вздохом отозвался Бруммель. — Никак нельзя.
Он пересек комнату следом за своим неугомонным подопечным и, сняв с вешалки камзол из бутылочно-зеленой парчи с отделкой из шелка того же цвета, попытался набросить его на плечи принцу.
— Вы опоздаете, ваше высочество, — спокойно сказал Бруммель. — Вам лучше бы пойти и еще раз изложить отцу свои доводы.
Джейми размашистым шагом вышел из комнаты истинный принц с головы до пят. Принц, но очень юный и столь же безрассудный, как и любой из его предков, проживших непростую жизнь. К несчастью, Джейми находился в том возрасте, когда мир становится тесен, а безрассудства любого рода кажутся серьезнейшим на свете делом. Бруммелю оставалось лишь надеяться, что его господин усвоит этот урок… в свое время.
— Но, папа!.. — попытался возразить Джейми.
— Довольно! — рявкнул король Генрих. Генрих стал королем Англии в тридцать лет, после того как его отец, Карл Пятый, — столь же веселый, как и Карл Второй, но куда более безрассудный — погиб на поле боя в Нидерландах. Вместе с короной Генрих унаследовал сеть союзов, меняющих свои цели в зависимости от обстановки, политические связи с Европой, которая, казалось, местами только-только вышла из темных веков, и блестящего, ненасытного, непримиримого врага — Наполеона Бонапарта, Великого Зверя, поселившегося в Европе.
Возвысившись от первого консула до императора, злобный Корсиканский Гений выигрывал битву за битвой, передвигал войска по шахматной доске, в которую он превратил Европу, и претендовал на целые страны, как на шахматные клетки. Бонапарт желал заполучить и Англию, а Генрих намеревался противостоять тирану, даже если ради этого пришлось бы довести до нищеты все королевство и продать в рабство всех своих детей.
Союз с Данией был для Генриха даром Господним: он должен был лишить Бонапарта плацдарма для вторжения в Шотландию, страну, которая исторически больше тяготела к Франции, чем к Англии. Шотландцы так до конца и не признали союза с Англией, заключенного после того, как Яков Шестой, король Шотландии, после смерти великой королевы Елизаветы стал Яковом Первым, королем Англии, и этот неуправляемый народ мог отнестись к французским войскам как к союзникам, а не как к противникам.
Если такое случится, Генрих получит Корсиканского Зверя, притаившегося на его северной границе, — а Север, как, к величайшему прискорбию, всегда было известно их семейству, — это тлеющий трут, и довольно малейшей искры, чтобы вспыхнуло пламя войны, обращенной против короля в Лондоне.
Но если принцесса Стефания станет женой наследника английского престола и будет подписан датско-английский договор — заставляющий Данию присоединиться к борьбе России, Пруссии и Англии против Бонапарта и дающий английским судам свободный доступ в датские порты, — еще одна брешь в броне острова будет заделана, и король Генрих сможет от бесконечной защиты перейти к подготовке наступления.
Но русский царь Александр и прусский король Вильгельм не разделяли оптимизма Генриха. Они подозревали, что союз с Данией сорвется в последнюю минуту или что чересчур нейтральная Дания сумеет извернуться таким образом, что этот союз пойдет на пользу только ей, но никак не Англии. А если вдруг Англия падет и Тройственный союз рассыплется, России и Пруссии придется принять на себя всю тяжесть ответного удара Наполеона.
— Но, папа, я… — предпринял еще одну попытку Джейми, но король оборвал его:
— Я сказал — нет, и не желаю больше об этом говорить…
— Я не прошу у тебя офицерского патента, — с горечью произнес наследник короля. — Я отлично знаю, что ты не дашь мне такого шанса отличиться! Все, чего я прошу, — это позволения поехать туда, чтобы понаблюдать за ходом боевых действий, — ведь дедушка часто так делал…
— Ага, и кончилось это для него просто распрекрасно! — огрызнулся Генрих.
Юный принц в изумлении воззрился на отца; король не часто бывал с ним так резок.
— Я принял решение, Джейми, и я его не изменю. Я запрещаю тебе покидать Англию. Здесь, дома, можешь устраивать со своим полком какие хочешь учения — или найди себе другую забаву. Но я не допущу, чтобы тебя прикончили где-то в чужой стране.
На миг принц застыл в оскорбленном молчании, потом отвесил преувеличенно вежливый поклон и, не проронив ни слова, вышел.
Король вздохнул. Он мог бы вернуть Джейми и потребовать, чтобы тот извинился, но он слишком хорошо знал, как раздражали юношу эти ограничения. Наследники царя и прусского короля — оба они находились в действующей армии — постоянно настаивали, чтобы Генрих прислал своего сына в штаб союзных войск, дабы тот занял подобающее ему место. Но хотя это место располагалось вдали от поля боя, Генриху крайне не хотелось отпускать своего сына и наследника из Англии, обеспечивающей хотя бы относительную безопасность. Французские корабли рыскали по Ла-Маншу, словно голодные акулы, а бонапартовские методы ведения войны на суше не отличались честностью. И уж вовсе неоспоримым доводом оказывался тот факт, что подписание договора с Данией было приурочено ко дню свадьбы Джейми. Не будет принца — не будет и договора.
Но встречи с отцовскими министрами, как бы они ни были важны для управления страной, проигрывали в сравнении с романтикой сражений. Король должен разбираться в дипломатии; она — основа искусства управления государством.
К несчастью, король зачастую должен разбираться и в войне.
Но не сейчас. О Господи, только не сейчас!
За последние две недели Сара узнала многое — в том числе, насколько скандальны все ходящие по Лондону слухи о маркизе Роксбари. Кажется, раньше она этого не замечала — по крайней мере, она не походила на человека, проведшего последние несколько лет в эпицентре скандалов, — но факт был неоспорим. Благовоспитанные девушки не живут в своих городских домах почти что без присмотра старших. Благовоспитанные девушки не держат собственных экипажей. Благовоспитанные девушки не катаются в Грин-парке в не подходящее для светских прогулок время в сопровождении одного-единственного грума.
Благовоспитанные девушки посещали «Альмэкс», закрытый клуб любительниц вальса, на Кингз-стрит. А леди Роксбари не посещала.
Не то чтобы она не удостаивалась приглашений на светские приемы. С самого приезда в Лондон не проходило дня, когда леди Роксбари не казалось бы, что ее жизнь перенасыщена разнообразными визитами. Сара была совершенно уверена, что если бы не укрепляющее лекарство, которое Нойли добросовестно скармливала ей по утрам и вечерам, она бы не выдержала этого бесконечного светского раута.
Но чутье Сары, столь же безошибочное, как у лесного охотника, подсказывало: эти приемы, несмотря на весь их блеск, были «не теми» — не теми, которые давали самые респектабельные дамы высшего света.
Сара не была уверена, что ей так уж хочется бывать на «тех» приемах, — чем благонравнее вечеринка, тем она скучнее, не так ли? — но вдовствующая герцогиня Уэссекская прилагала все усилия, чтобы укрепить репутацию Сары в глазах драконов, стороживших высший свет. Вскоре Сару должны были официально представить королю Генриху во время дворцового приема, и вечером того же дня герцогиня намеревалась дать блестящий бал. Бал должен был состояться в Херриард-хаусе, поскольку в городском доме самой герцогини не имелось достаточно просторного бального зала, и обещал стать чрезвычайно респектабельным; туда наверняка явятся и дамы из «Альмэкса».
Сара могла лишь восхищаться подобной решимостью и энергией — особенно потому, что ей не удавалось найти действенного способа прекратить все это. Молодая женщина послушно заказала платье для представления ко двору и бальный наряд и тихо надеялась, что ей все-таки удастся придумать, как выбраться из этого водоворота, пока не стало слишком поздно.
По крайней мере, Уэссекс не навязывал ей больше знаков внимания, — хотя, если говорить честно, Сара не могла не признать, что чрезмерного внимания он не проявлял к ней никогда. Это, на ее взгляд, было неприятнее всего: мужчина, которого она подозревала в честных намерениях, до сих пор не сделал ей предложения, чтобы она наконец-то могла отказать ему по всем правилам.
А она непременно ему откажет, поскольку у нее нет ни малейших причин принимать это предложение. Подобно самому Уэссексу, Сара никак не могла понять, почему сейчас, в просвещенном тысяча восемьсот пятом году, кого-то должно волновать соглашение между семьями, заключенное тогда, когда объекты этого соглашения были еще детьми. Ну да, конечно, позднее последовала официальная помолвка; предположительно, она, еще когда ей было шестнадцать лет, пообещала выйти замуж за Уэссекса… «Но почему же тогда я не помню ни этой помолвки, ни его самого?»
Но ответа не было. Ну что ж, помнит она это или не помнит, но она откажет Уэссексу, как бы вдовствующая герцогиня ни старалась всучить ей своего внука. А потом, дождавшись окончания светского сезона, она вернется в Мункойн, и…
И что?
Внезапно Сара ощутила леденящее присутствие опасности. Девушке показалось, будто она застыла на краю утеса: любой неверный шаг может оказаться роковым, и размеры бедствия превысят все ее представления. Но что это за бедствие? Сару посетило непрошеное воспоминание о существе, с которым она встретилась в парке Мункойна в ночь бала-маскарада. Девушка была убеждена, что эльфов просто не существует на белом свете, — и так же твердо была уверена, что они существуют. Здесь.
«Но где это „здесь“? И что такое „здесь“ как не то место, где я родилась?» — спросила себя Сара, окончательно потеряв терпение.
— Госпожа! — донесся у нее из-за спины обеспокоенный голос Нойли, и Сара сообразила, что стоит, рассеянно созерцая шумную Лондон-стрит. Это называется — она пошла прогуляться, чтобы развеяться после хитросплетений прошлого вечера!
Сара стояла перед зелено-золотой двустворчатой дверью книжного магазина Хэтчарда на Пикадилли. Пребывание в Лондоне было связано по крайней мере с одним неподдельным удовольствием: она могла часами напролет изучать каталоги и посещать книжные лавки, скупая все книги, какие только душа пожелает. Каждую среду Сара навещала Хэтчарда, чтобы изучить новые поступления; эти часы, проведенные в тишине книжного магазина, были одними из счастливейших на ее нынешней недолгой памяти.
Вообще, она действительно счастлива. Герцогиня Уэссекская была не какой-нибудь людоедкой, а просто старой женщиной, безвременно утратившей мужа и ребенка, и теперь от всего сердца стремилась обеспечить счастье своему единственному внуку — ну, может, прилагая к этому чрезмерно много усилий. Только и всего.
Расправив плечи, Сара толкнула дверь и вошла в магазин. Внутри царили прохлада и безмятежность; сквозь стеклянный потолок лился золотистый свет. В центре находился круглый прилавок, а во все стороны от него протянулись ряды книг; это зрелище подействовало на Сару успокаивающе. Не останавливаясь, чтобы проверить, прибыл ли ее заказ, девушка двинулась меж полок и начала изучать корешки книг в переплетах из телячьей кожи и с разноцветной позолотой.
Сара с головой погрузилась в это приятное занятие, но через несколько минут почувствовала, что в нескольких шагах от нее появилась какая-то молодая женщина, и взглянула на нее из-под полей шляпки, пытаясь сообразить, чем незнакомка привлекла ее внимание.
Девушка была одета с квакерской простотой; на ней было свободное платье из однотонного муслина цвета лаванды — такое обычно носят, только-только сняв траур. Но когда она подняла взгляд, присматриваясь к очередной книге, Сара поняла, что в данном случае любые украшения были бы излишни: незнакомка оказалась потрясающей красавицей; Сара в жизни не видала никого, кто мог бы сравниться с этой девушкой.
Ее светлая кожа оттенка слоновой кости была безукоризненно гладкой, а глянцевитые волосы, волнами ниспадавшие на плечи, — настолько черны, что на щеках девушки играли едва заметные синеватые отсветы. Длинные темные ресницы — явно никогда не знавшие туши — обрамляли поразительно зеленые глаза: такой цвет можно увидеть лишь в коробке с красками или на витрине ювелирного магазина. Одним словом, юная леди была истинным совершенством. Сара даже на миг решила, что такая красавица не может быть респектабельной. Но маркиза сразу же отказалась от этой мысли. В этой девушке все — от скромного наряда до торчащей рядом горничной, особы средних лет, — недвусмысленно свидетельствовало о респектабельности. На самом деле — подумала маркиза Роксбари, решительно возвращаясь к выбору книг, — эта леди куда респектабельнее ее самой.
И это — поняла Сара — всего лишь расплата за те годы, которые маркиза Роксбари потратила на развлечения, совсем позабыв о своем положении и своей ответственности. На мгновение Сара потянулась рукой к груди, где под защитой муслина, шелка и клееного холста корсета покоилось отцовское кольцо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50