с картины на Сару взирала женщина в исключительно нескромном платье и с лицом, набеленным до такой степени, что оно превратилось в маску, — и во взгляде ее читался тот же вызов, который Сара видела в зеркале каждый раз, когда только удосуживалась туда заглянуть. Кто это — какая-то ее родственница? Накрашенная женщина сжимала в унизанных перстнями пальцах ключ, кинжал и розу; все эти предметы ни о чем не говорили Саре.
Рука молодой женщины словно сама собою скользнула к груди, но пальцы не обнаружили успокаивающей выпуклости отцовского кольца.
Кольцо!
Мгновенно позабыв обо всех прочих тревогах, Сара принялась перерывать комнату. Она успокоилась лишь после того, как отыскала кольцо в ящичке комода, стоявшего рядом с кроватью. Быстро справившись с хитроумной оправой, женщина повернула черный камень и облегченно вздохнула, когда ее взгляду открылись Королевский дуб и единорог на серебристом поле. Что бы там ни скрывали от нее, но это воспоминание было истинным.
Синяя лента, на которой она носила свой талисман, исчезла. Сара нерешительно принялась примерять кольцо; в конце концов оно подошло на указательный палец левой руки. Ну что ж, по крайней мере это сокровище осталось при ней.
Но откуда у нее подобные мысли? При ней все, чем она владеет, и главное — ее дом, Мункойн.
Сара потерла ноющие виски. Чуждая роскошь соблазняюще смотрела на нее со всех сторон, но жадный взгляд женщины был устремлен к окну, за которым в лучах полуденного английского солнца сверкал изумрудом парк Мункойна, искусно имитирующий лесную глушь.
«Это не настоящий лес. Он поддельный, как все в этом… спектакле!» — хмуро подумала Сара.
Вот именно! Все вокруг было поддельным, ненастоящим: пьеска, которую окружающие разыгрывают для ее блага, но ни один из актеров не верит в истинность происходящего. Все вокруг обращаются с ней с невероятной почтительностью, наделяют ее диковинными титулами… и все это игра!
Но кто ведет эту игру и зачем? Сара смотрела в окно и не видела за огромными стеклами никакого ответа. Ее уверенность начала сменяться беспокойством и смятением. Тут женщина осознала, что из-за массивной дубовой двери, отделяющей ее от окружающего мира, уже несколько минут доносится шум, и шум этот постепенно усиливается.
— К черту ее головную боль — я должен ее увидеть! — выкрикнул незнакомый мужской голос, и в то же мгновение дверь распахнулась.
Сара изумленно взирала на происходящее.
В дверном проеме возник незнакомец с полуночно-черными глазами падшего ангела; его светлые волосы были зачесаны назад и перехвачены на затылке черной лентой. Он был одет в хорошо сидящий камзол из тонкой синей шерсти, белые замшевые брюки и сверкающие сапоги с высокими голенищами — наряд для верховой езды. Незнакомец до сих пор не снял рыжевато-коричневые перчатки; в руках он держал хлыст с серебряным набалдашником, а когда он пошевельнулся, в булавке на галстуке ярко сверкнул драгоценный камень. Сара смотрела на него словно зачарованная — в самом древнем смысле этого слова.
Удивительно, но, увидев ее роскошную, ничего не скрывающую ночную рубашку, незнакомец покраснел и поспешно отвел глаза.
— Я… прошу прощения, леди Роксбари. Я не хотел… мне следовало подождать… умоляю простить меня.
И прежде чем Сара успела окончательно осознать сам факт его появления, герцог Уэссекский отступил в гостиную, быстро затворив за собою дверь.
Уэссекс стоял в гостиной леди Роксбари, пытаясь совладать со стыдом, и у него горели щеки. В среде аристократии были приняты довольно вольные манеры поведения, но с весьма строго очерченными границами. И Уэссекс понимал, что нарушил эти границы, вломившись в комнату к незамужней женщине, которая была не одета, и он даже не представлял, что это так подействует на него.
А удивление леди Роксбари лишь усилило его ощущение вины. Когда он вихрем влетел в ее спальню, маркиза Роксбари стояла, цепляясь за бархатный полог кровати, а ее муслиновая ночная рубашка пыталась соскользнуть с узких плеч. Волосы маркизы рассыпались по плечам, а в лице не было ни кровинки. Она казалась куда меньше, чем запомнилось Уэссексу, и выглядела очень уязвимой.
Нетерпеливо ожидая появления маркизы — а что ему еще оставалось делать, опять вламываться к ней в спальню? — Уэссекс услышал, как отворилась наружная дверь гостиной. В комнату вошла хрупкая старушка — впрочем, ее отличал тот властный вид, что бывает присущ лишь очень высокопоставленным слугам.
— Что вы здесь делаете, сэр? — вопросила старушка с яростью курицы, защищающей своего единственного цыпленка. Уэссекс заметил в дверном проеме двух крепких лакеев, явно надеявшихся, что тут понадобится их помощь.
— Я пришел, чтобы засвидетельствовать свое почтение вашей госпоже, — сказал Уэссекс. — Пожалуйста, узнайте, может ли она принять меня, — вежливо добавил он, словно не говорил с леди Роксбари несколько минут назад. — Скажите, что к ней явился с визитом ее нареченный жених.
Уэссексу неприятно было ссылаться на будущий союз — отчасти потому, что герцог не был уверен, действительно ли он намерен заключить этот брак, — но без этого не обойтись, если он желал поговорить с маркизой. Ему оставалось лишь надеяться, что после столь странного и неудачного начала леди Роксбари, известная своей обидчивостью, все же снизойдет до беседы с ним.
— Я… узнаю, ваша милость, — неохотно произнесла старуха и исчезла за дверью, ведущей в спальню маркизы. Дверь захлопнулась с громким стуком: очевидно, старческая хрупкость служанки была обманчива.
Уэссекс повернулся и закрыл другую дверь перед самым носом у лакеев, а затем, нимало не терзаясь угрызениями совести, приблизился к внутренней двери и попытался подслушать, о чем говорят в спальне. Но попытка оказалась тщетной; дверь была настолько толстой, что до Уэссекса не донеслось даже бормотание.
Когда Гарднер увидела, что Сара встала — хоть молодой женщине и приходилось цепляться за столбик кровати, чтобы удержаться на ногах, — она удивилась почти столь же сильно, сколь и сама Сара при ее виде.
— Госпожа, — произнесла Гарднер, машинально присев в неловком реверансе, — я приведу даму Алекто.
Нет! Вспышка тревоги заставила Сару сделать вид, что она прекрасно себя чувствует, — что, увы, не соответствовало действительности.
— Зачем? — холодно спросила она. — Я уже выздоровела. Скажи-ка мне, няня, что это был за мужчина?
— Я сейчас же отошлю его, — пообещала Гарднер. — Госпожа, вам еще далеко до выздоровления. Потрясение от несчастного случая…
— После него прошло уже несколько дней, — перебила старуху Сара. Молодая женщина по-прежнему мало что понимала в происходящем, но иначе она не могла: она привыкла самостоятельно решать свою судьбу. — И мои… — она заколебалась, но потом нащупала нужную идею. — В конце концов, мои гости хотят видеть меня. Принеси мне одежду.
— Но, госпожа!.. — попыталась возразить Гарднер. Сара ничего не сказала, и через несколько мгновений негодование старой служанки утихло; она смирилась с поражением.
— Хорошо, леди Роксбари. Я пришлю Нойли, чтобы она помогла вам одеться.
Сара победила, но не могла позволить себе такой роскоши — насладиться победой.
— И скажи этому человеку, что я увижусь с ним, как только оденусь, — приказала она няне. Кто бы ни был этот незнакомец, он может владеть ключом к тайне, окружающей ее со всех сторон.
6 — МАСКАРАД В ТЕНЯХ
ПОЛУЧИВ ОТ МИССИС ГАРДНЕР заверения, что маркиза примет его сразу же, как только оденется, Уэссекс позволил дворецкому увести себя в спальню, расположенную в гостевом крыле. Слуга забрал его камзол и сапоги, дабы почистить их, и герцог привел себя в порядок, насколько позволяли время и условия. К счастью, к тому моменту, как он закончил, отражение в зеркале уже значительно больше походило на герцога Уэссекского, чем на этого сорвиголову, шевалье де Рейнара, или на его братьев по духу. Слава богу, что он носил свое кольцо с печатью, как надлежит человеку в его положении, — по слухам, его нареченная невеста очень придирчиво относилась к таким вещам, требуя соблюдения всех формальностей. Уэссекс взглянул на собственное отражение, примеряя его к себе, как любую роль, которую ему доводилось играть в жизни. В его настоящей жизни, как могли бы сказать некоторые.
Герцог машинально погладил массивное кольцо, которое носил на левой руке, и улыбнулся: леди Роксбари никогда не оценит истинного значения этой печатки.
Под уверенным прикосновением его пальцев резной сердолик с изображением коронованной саламандры Уэссексов поднялся и выдвинулся из оправы, обнажая гнездо. Повинуясь герцогу, камень повернулся, открывая эмблему, которую во всем королевстве имели право носить лишь двенадцать мужчин и одна женщина.
Это была изысканная работа по эмали: на серебристом фоне красовался дуб во всем великолепии летней листвы. У подножия дерева, положив голову на землю, спал единорог. А в ветвях дуба сияла корона.
Боскобель — Королевский дуб. Символ верности, которая может оказаться востребованной в любой момент.
Основатель этого союза видел, как его отец, Карл Первый, король Англии, был казнен теми, кем некогда правил; и сам он провел долгие годы в унизительных скитаниях по всем королевским дворам Европы, пока страна, принадлежавшая ему по праву рождения, страдала под железной пятой Кромвеля. Когда же Карл Стюарт вновь вернул себе свои владения, ему пришлось на каждом шагу сталкиваться со своеволием лордов и парламента, возомнивших, что отныне король Англии будет плясать под их дудку, вместо того чтобы поступать по собственному усмотрению.
И Карл Стюарт — Карл Второй, король Англии, Шотландии, Ирландии и Уэльса — плясал, улыбался, кланялся и держал язык за зубами, выковывая тем временем меч, который позволил бы ему при необходимости защититься от Англии. Союз Боскобеля: двенадцать мужчин и одна женщина, ни больше и ни меньше. Каждый в должный час выбирал себе преемника, а король утверждал его. Не важно, к высшим или к низшим слоям общества принадлежали эти люди, — всех их объединяло одно: их верность королю (или королеве) была сильнее верности стране.
И царственный основатель этого союза повелел так: число членов союза не должно увеличиваться; его деятельность должна финансироваться из сумм, предназначенных на личные расходы короля; каждому королю при восхождении на трон следует предоставить шанс — единственный шанс — распустить этот орден. Пять королей предпочли сохранить это тайное оружие, но до нынешнего момента меч оставался в ножнах.
Пока что.
То, чем Уэссекс занимался во Франции, делалось по приказу его начальства из ордена Белой Башни. Но еще до того, как принести клятву верности этому ордену, Уэссекс связал себя клятвой с Союзом Боскобеля, и потому, если его король прикажет, Уэссекс предаст Англию ради английской короны.
Или все-таки не предаст?
До сих пор узы этих клятв не тянули Уэссекса в разные стороны. Служить народу означало служить королю, и в своих нечастых молитвах Уэссекс просил, чтобы такое положение вещей сохранилось навечно.
Но подобная возможность все же сохранялась. Уэссекс стоял между «Башней» и «Дубом» — между двумя священными обетами — и не в силах был избавиться от кошмарного ощущения, что когда-нибудь ему придется нарушить одну клятву ради другой. И когда какие-то проблемы казались герцогу слишком сложными или опасными, он находил некое странное утешение в воспоминании об этом неразрешимом противоречии.
Тут раздался негромкий стук в дверь.
— Маркиза готова принять вас, ваша милость.
За то время, что горничная под присмотром Гарднер помогала Саре одеться, дама Алекто так и не появилась. Зато появился доктор Фальконер и тут же насел на Сару, требуя, чтобы ему разрешили провести осмотр. Пока он прослушивал легкие пациентки при помощи стетоскопа, Сара изучала лицо доктора, напрягая всю свою наблюдательность. Этот человек был ее личным врачом. Почему же он совершенно незнаком ей?
Она вообще его не помнила.
Сара старательно сохраняла невозмутимое выражение лица. Она — маркиза Роксбари. Она находится в Мункойне, у себя дома. Саре вспомнились подробности собственной жизни, но как-то странно, словно обрывки некогда услышанной истории: осиротев еще в детстве, она вела себя исключительно деспотично еще с тех пор, как научилась ездить верхом на своем первом пони; а с шестнадцати лет она стала единоличной хозяйкой собственной судьбы.
— Я не нахожу у вашей светлости ни малейших признаков нездоровья, — неохотно признал Фальконер. — При столкновении вы упали исключительно удачно, и я знаю, что во время охоты вам случалось переживать и худшие падения. Хотя не могу не отметить, что ваш четырехдневный сон внушил мне немалые опасения.
Доктор уставился на Сару; его янтарные глаза горели загадочным огнем.
— Но предупреждаю: когда вы пожалеете о своей сделке, то обнаружите, что ее нелегко расторгнуть.
Он уже второй раз упоминал о какой-то сделке, но Сара не имела ни малейшего понятия, на что же он намекает.
— Всякую сделку нелегко расторгнуть, доктор.
— Тогда это падет на вашу голову, — заявил Фальконер с таким видом, словно он был судьей, а не врачом. Собрав инструменты в саквояж, он быстрым шагом удалился.
«Ну вот. Теперь я его обидела, и даже не знаю, чем именно. Но возможно, будет лучше, если он станет беспокоиться, не обидел ли он меня…»
Чужие мысли лежали на поверхности ее сознания, словно каменные плиты, и Сара переворачивала их, разыскивая мысли собственные, пока не осознала, что горничная давно уже щебечет, предлагая ей различные наряды — совершенно незнакомые самой Саре.
Нойли знала ее. И Нойли была ее личной горничной. Почему же она не знала Нойли?
— …и должна заметить, госпожа, что герцог вполне недурен собой, — только вот ведет он себя слишком вызывающе!
— Он застал меня врасплох, — осторожно произнесла Сара.
— Вломиться к вашей светлости, словно какой-то дикарь! — неодобрительно заметила Нойли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50