Гомолле не оставалось ничего другого, как помочь расфуфыренной трактирщице разогнуться: вот уже несколько лет Анна жаловалась на боли в пояснице. Пришлось ему открыть танец.
Я отступил в сторонку и, прислонившись к стене, стал смотреть на танцующих. Все они были разные: молодые, старые, умные, глупые, гордые и смирные и каждый из них стремился к чему-то своему, каждый почитал за счастье что-то свое. Целый мир отделял Анну от Гомоллы, как целый мир отделял их обоих от Крюгера и его сторонт ников. И вот теперь все они танцевали под одну музы-
ку —вальс «Голубой Дунай» - кружась парами в зале, и это выглядело очень мило. Анна провозгласила классовый мир и настояла на том, что ей представлялось порядочным и благопристойным.
Я посмотрел на Иду, которая с раскрасневшимся лицом суетилась у стойки на другом конце зала, ее осаждали любители пива, и она с трудом управлялась с ними. Но мой взгляд она все же перехватила и подала знак Ирене. Та протиснулась через толпу танцующих ко мне и, как бы приглашая к танцу, слегка подняла руки и улыбнулась. Я покачал головой.
«Что с тобой, Даниэль?»
«Знаешь, в жизни бывают моменты, когда вдруг понимаешь, чему-то пришел конец, навсегда, и теперь начинается что-то новое».
«Не стоит грустить об этом».
«Мне нужно уйти отсюда, Ирена, я уеду, сегодня же ночью».
Она испуганно подняла на меня глаза, я прижал ее к себе и легонько похлопал по спине, мысли мои были уже в пути.
«Не умираю же я, Ирена».
Я поднялся к себе в каморку и собрал свои нехитрые пожитки, их было немного, все уместилось в одном маленьком сундучке.
Было очень холодно, как бывает ночью в конце зимы и в начале весны, когда я покидал дом Анны, который в течение многих лет был для меня пристанищем и родным очагом.
Во дворе меня ждали Ирена с Идой. Сначала я подумал, что они хотят попрощаться со мной, но потом разглядел, что Ирена закутана в шаль, а Ида чуть ли не задыхается в своей облезлой шубе, руки она согревала в муфте. Девица явно снарядилась в дальний путь.
«Мы тебя проводим», — взволнованно, словно школьница, прошептала она и даже заговорщицки подмигнула мне.
Вот старуха!
«Лишь бы Анна ничего не заметила».
Она указала муфтой на освещенные окна зала, там мелькали тени танцующих и в потрескивающей от мороза ночи все еще приглушенно слышалась мелодия «Голубого Дуная».
Я поставил свой сундучок на тачку, которую Ирена вытащила из сарая. Ида вручила мне корзину.
«Дорожный провиант, — шепнула она, — я стащила вино и холодную курицу. — Она вдруг пронзительно рассмеялась, и смех ее прозвучал в ночи зловеще. — Все пойдет за счет Крюгера, ха-ха-ха!»
Чье это там лицо мелькнуло в окне, не Анны ли?
«Открой ворота, Ида».
Мы с Иреной взялись за тачку и двинулись по дороге в деревню, путь нам освещала луна. Ида, волоча на себе свою шубу, засеменила рядом и, чтобы развлечь нас, стала болтать о том о сем, например, что тафта, которую Анна употребила на праздничное платье, не считается дорогой тканью, что она, Ида, предпочитает шелк, что шелк, мол, холодит, да и сам по себе элегантен, но зимой, конечно, шерсть всегда лучше всего.
«Ах мы бедняжки, — сказала она, как обычно, без всякого перехода, — трое в холодной ночи. Святое семейство в бегах».
И она принялась муфтой вытирать глаза.
В этот момент нам действительно показалось, что нас кто-то преследует: позади слышался топот лошадиных копыт, громыханье колес, пощелкиванье кнута. Повозка все приближалась и наконец лихо выскочила на деревенскую площадь. Мы отпрянули в сторону, тень церковной стены прикрывала нас, однако сами мы могли видеть, как повозка замедлила ход и через освещенную лунным светом площадь подкатила к дому Крюгера. Никто и не думал нас преследовать, просто Макс Штефан привез невесту домой. Когда он переносил ее через порог, она смеялась, она умела чудесно смеяться.
Мы пристально смотрели на освещенные окна дома.
«У Макса после земельной реформы осталось пять гектаров, не так ли, Даниэль?»—шепотом спросила Ида.
«Да».
Ида печально кивнула головой и затем сказала:
«А теперь женитьба принесла ему еще двадцать гектаров, лошадей и коров да прекрасный дом. Повезло ему, сел на готовое гнездо. Я от всей души рада за него. — И, тихонько вздохнув, она добавила: — Неприятный человек».
6. В то время нас называли «горе-кооператорами», и все-таки мы утверждали прогресс, ушли-таки вперед по сравнению с крюгерами и прочими хорбекскими единоличниками.
Понадобилось какое-то время, прежде чем мы сумели доказать это, прежде чем у нас, как говорится, тоже завелись деньжата. Гордые сознанием своей власти, мы разместили контору кооператива в Хорбекском замке. Но нашей основной материальной базой была заброшенная усадьба одного зажиточного крестьянина: бывшие владельцы буквально опустошили ее, они обратили все в деньги, даже государственное зерно, и в одну прекрасную ночь со всеми пожитками удрали на Запад. К нам перешли жалкие остатки их имущества, запущенные поля, голые стены усадьбы да целый груз забот.
В ночь свадьбы Штефана, когда мы вступили во двор кооперативной усадьбы, над остроконечной крышей сарая стояла луна и бледные звезды. В их свете каждый предмет резко выделялся на фоне другого, даже чересчур резко. Только теперь мы оценили истинные размеры разрушения: сползшие соломенные крыши, повалившиеся заборы, разбитые стекла окон, покосившиеся двери. У нас было такое чувство, будто мы попали посреди ночи на какой-то населенный призраками двор и табличка с надписью «Светлое будущее» была прибита над входом специально, чтобы посмеяться над нами.
«Вот и пришли».
Я повернул ключ в замке, толкнул дверь, и на нас глянула зияющая тьма коридора.
«Последняя дверь налево, Ида».
Она не решалась войти в дом первая: ей, мол, очень страшно. Тогда вперед пошел я, волоча свой сундучок по темному коридору. Дверь в свою комнату я открыл ногой, замок давным-давно кто-то украл. Я поднял руку к выключателю, и в комнате вспыхнул яркий свет.
«Прошу!»
Женщины робко, как бы с благоговением, вошли в комнату. Она была довольно внушительных размеров, но скудно обставлена, и из-за этого казалась, пожалуй, еще более неуютной и холодной, чем на самом деле. С потолка свисала электрическая лампочка, освещавшая мою нехитрую обстановку: кровать с причудливо выточенными нож-
ками и набалдашниками, стол, стул и шкаф, который с одной стороны стоял на кирпичах. Все это имущество мне удалось добыть за смехотворную цену. Ирена с удивлением осматривала жилье и все глубже куталась в свою шаль, словно ей было холодно. Фройляйн Ида, любившая патетические жесты, разглядывала комнату с полувоздетой рукой, будто она находилась в роскошном зале дворца. Онемев от восторга, она наконец растерянно опустилась на стул. Ирена с улыбкой сбросила шерстяной платок и принялась убирать в шкаф мои вещи.
«Ах, господи! — озабоченно воскликнула Ида, — уж лучше бы ты остался у Анны, Даниэль».
«Здесь теперь моя работа и мой дом, — сказал я. — Постойте, сейчас будет уютнее».
Я притащил два сломанных стула и ногами растоптал их у печки на мелкие деревяшки.
Ирена оттеснила меня в сторону, присела на корточки и ловко развела огонь. Вот уже запрыгали потрескивая языки пламени, сейчас мы согреемся.
«Вы написали над входом «Светлое будущее», — грустно произнесла Ида, — а не лучше ли написать что-нибудь другое?»
«Что?»
«Например: вера, надежда, любовь».
Я презрительно рассмеялся, однако Ида упрямо возразила:
«Человек должен верить в бога, иначе он здесь может пасть духом».
Ирена не сказала ни слова, она все еще сидела у печки. Я присел рядом с ней, и мы стали отогревать окоченевшие пальцы. Немного погодя я сказал:
«Помнишь, ты говорила, что все бросишь и пойдешь за мной? »
Она молча кивнула.
«Видишь, как я живу?»
«Я останусь с тобой», — сказала она.
Мы хотели поцеловаться, но на корточках это было неудобно, тогда мы крепко взялись за руки и помогли друг другу встать.
Мне так хотелось побыть наедине с любимой, мое лицо уже тонуло в ее волосах.
«Ида, — с намеком в голосе сказал я, — сегодня ночью Друскат с Иреной играют свадьбу».
«Как хорошо, что я стащила вино!» — радостно воскликнула старушка.
Она не поняла, что ей тонко намекнули: спокойной, мол, ночи, напротив, она почувствовала себя приглашенной, проворно сбросила шубу и начала приготовления к празднеству. Расщипав курицу на подходящие кусочки и изящно разложив их на салфетке, она до тех пор металась по комнате в непонятных поисках, пока не обнаружила пустые баночки из-под горчицы.
«Вот бокалы».
Потом она откупорила бутылку и позвала нас. Я прилепил к столу два свечных огарка, выключил беспощадно яркую лампочку, и комната сразу стала уютнее. Мы с Иреной сели рядышком на свое брачное ложе и чокнулись с фройляйн Идой.
За мерцающими свечами мы видели, как по ее старческому лицу текут слезы. Быть может, ее тронуло зрелище нашей бедности, а может быть, она завидовала нашему счастью. Она залпом осушила свой стакан и подала мне, чтобы я снова его наполнил.
«Я всегда находилась в тени из-за Анны, — сказала она, — всю жизнь. И мужчин она у меня всегда отбивала, а ведь я намного приятнее ее, сами видите. Если бы ко мне пришел красивый мужчина, я пошла бы за ним на край света, по крайней мере до Нойштрелица. Но он так и не пришел».
Она вздохнула и проникновенно заглянула мне в глаза, не слишком по-матерински, как мне показалось.
«Но этот принадлежит мне». — Ирена встала и, смеясь, потянула меня с кровати.
«Да, — серьезно сказала Ида, — я ведь тоже рада, что ты решила остаться с Даниэлем, так Анне и надо, пусть наконец поймет, что я для нее значу».
Ирена подвела меня к окну. Там в саду стояла яблоня, большая и старая, ее голые черные ветви, словно скрюченные руки, вытянулись на фоне светлой стены сарая. Вид был мрачный. Я испугался, что эта зловещая картина расстроит Ирену, и обнял ее. Она слегка улыбнулась.
«Дома у нас тоже был садик и такая же яблоня».
«Дарю тебе эту яблоню на свадьбу».
Она не восприняла это как шутку и сказала:
«Скоро она зацветет перед нашим окном, летом мы сможем сидеть в тени».
«Иногда, после обеда по воскресеньям», — заметил я.
«Интересно, будут на ней осенью яблоки?»
Я пожал плечами.
«Послушай, — сказал я, — не знаю,, сколько времени понадобится, чтобы привести в порядок наш дом, привести в порядок кооператив, поля, но твой маленький сад, я тебе это обещаю, я приведу в порядок к весне».
Мы оглянулись на Иду, нам хотелось остаться одним — фройляйн сидела, подперев щеки руками, и смотрела на нас.
«У нас в бутылке наберется еще стаканчик», — лукаво заметила она...
«Ида, — сказал я, — хорошая ты моя, как бы тебе это объяснить...»
«Да ухожу я уже, ухожу», — воскликнула она.
Я помог ей надеть облезлую шубу и предложил взять меня под руку, чтобы она могла увереннее ступать но мрачному коридору. Перед выходом из дома — не знаю, что на меня нашло, — я наклонился к Иде и поцеловал ее в щеку. На какое-то мгновение она растерянно уставилась на меня и, задыхаясь, проговорила:
«Боже мой, если бы кто-нибудь это увидел».
Я поцеловал ее в другую щеку.
«Пусть люди болтают, Ида».
Она вдруг обхватила меня руками и зашептала на ухо:
«Для тебя я все сделало, Даниэль. Анна всегда считала, что я ничего не смыслю в любви. Первым делом я сошью занавеску, все-таки будет лучше, когда вы ее сможете задернуть».
Она отпустила меня, сунула руки в муфту и, слегка потупив глаза, спросила:
«Ты ведь понимаешь, что я имею в виду?»
Ах, конечно, я понимал ее.
Теперь мы жили вместе, у нас было много работы. С утра и до вечера мы с Иреной трудились в нашем маленьком кооперативе. Днем нам порой казалось, что мы затерялись в безграничной шири полей, ночью мы лежали в постели, тесно прижавшись друг к другу. А когда яблоня зацвела во второй раз, Ирена выставила в ее тень детскую корзиночку: нас стало трое. Прибавилось и забот, и маленьких радостей. Мы радовались ребенку, скромным
трудовым успехам и тому, что наша комната мало-помалу приобретала обжитой вид. У нас не было времени уверять друг друга в том, что мы счастливы, но если почитать за счастье, что ты не сидишь днем без дела ни минуты, что тебе ночи кажутся слишком короткими, что ты весь живешь в других, весь отдаешься жизни, то мы были счастливы.
Однажды ночью, это было летом, Ирена разбудила меня.
«Ты уже спишь, милый?»
Я смертельно устал и недовольно проворчал что-то. Ирена тихонько рассмеялась.
«Что-то не спится. Просто я хотела, чтобы ты мне что-нибудь рассказал».
Делать нечего, я повернулся к ней и стал рассказывать старую, но всегда новую, всегда сладкую историю. Потом мы еще некоторое время лежали рядом и смотрели на яблоню, она цвела перед нашим окном уже в четвертый раз.
В эту ночь Ирена сказала:
«Сегодня у нашего забора остановилась Хильда. Она подняла на руках своего сына, я - нашу дочь. «Ну и хорошенькая у тебя девочка», — сказала она. А я ответила:' «Ну и крепкий у тебя парень». Она выглядела изможденной, да и нелегко ей приходится. Я подумала: она надрывается у себя на усадьбе, я — в кооперативе. Мы делаем разное дело, но делаем его обе, потому что хотим, чтобы нашим детям когда-нибудь жилось лучше. И я вдруг почувствовала, что она близка мне».
Она говорила о близости, хотя знала, что обстановка в кооперативе не улучшалась из-за того, что Штефан и его компания осложняли нашу работу. Но не говорить же с ней ночью о классовых вопросах? Мне нужно было выспаться. Устало проворчав что-то, я повернулся на другой бок.
Ирена вдруг села на постели.
«Даниэль, когда дети вырастут, что будет тогда?»
Зевнув, я сказал:
«Тогда все давно уже будут в кооперативе, радость моя. Дети Штефана и наши дети. Или кооператива вообще не будет, и мы придумаем что-нибудь получше. Ах, что толковать, увидишь сама».
«Как знать...» — сказала Ирена.
Нет, до этого дня она из-за меня не страдала, это случилось позднее. Она ни словом не намекнула, были вещи, о которых мы не говорили, но порой она так на меня смотрела, что мне казалось:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47