https://wodolei.ru/brands/Grohe/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Она много чего от него видала, бывало, и унижал ее в своей чудовищной самоуверенности и оскорблял. И то верно: никогда ему не удавалось превозмочь себя, ни разу у него язык не повернулся сказать, как сегодня: «Прости».
Но как же ей защититься, как отстоять себя?
Словами его не осилишь, вот она и молчала целыми днями, зная, что это его задевало, ведь он был разговорчив до болтливости. Проку, правда, было мало. Вновь и вновь дурацкой выходкой, шуткой, смешной проделкой, притворным раскаянием, разыгранным перед нею, ему удавалось заставить ее рассмеяться, и в конце концов она, качая головой, говорила: «На тебя невозможно долго сердиться».
Когда же ему это не удавалось, он заболевал, жаловался то на одно, то на другое и, совсем изнемогая, со стоном укладывался в постель — сколько раз она давала себя
провести, сколько раз его состояние казалось ей до того плачевным, что в порыве сострадания она в конце концов принималась за ним ухаживать: «Ну что с тобой на сей раз приключилось?»
Тогда он благодарно брал ее руки, целовал их, прижимал к сердцу: «Мне тебя не хватает, лапочка!»
Вот такими-то шуточками он снова и снова примирял ее с собой.Но в то утро, когда она думала, что вовек не сможет его простить, когда стояла посреди разгромленной комнаты, на том самом месте, где он оскорбил ее, как никогда в жизни, ее потрясло, что этот медвежьей силы человек заплакал. Он повалился грудью на стол, среди бутылок, рюмок и чашек, зарылся лицом в рукав и безудержно, по-детски плакал.
Она ни разу не видела его плачущим.
Что происходило в душе этого человека, ее мужа? Хильда знала его двадцать пять лет, но решила, что больше не знает, п.отому что в этот час он стал ей мерзок и смотреть па пего было невыносимо.
Она твердила себе, что презирает его, и все же ее почему-то тянуло к мужу. Может, ее тронула его беспомощность — прежде-то она ни разу не видела его таким. Хильда боролась с собой, но в конце концов молча погладила его по голове.
Он обхватил ее руками, уткнулся лицом в колени, бормоча:
«Скотина я...»
«Молчи».
Хильда боялась его самобичеваний, ей вдруг расхотелось, чтобы он винил себя, становился еще более жалким, а может, ее злило, что он пачкает ей платье своим окровавленным лицом:
«Успокойся, Макс».
Она помогла ему встать, повела в ванную. Нет, он не был трезв, как ей сперва показалось, его шатало, и Хильде пришлось изо всех сил держать его. Он позволил себя раздеть, она вымыла его и вытерла, словно маленького сынишку.
Потом Хильда уложила его в постель.
Приезд генерала он проспал. «Муж, к сожалению, болен».
«Ну-ну».
«Ему действительно плохо».
Осмотр кооператива тоже пришлось провести без него. Но Макс родился в сорочке, и даже срывы оборачивались для него выгодой. Хильда этому уже не удивлялась.Многие из членов кооператива продемонстрировали свою незаурядность, умно и уверенно держали себя перед генералом и его свитой. К слову сказать, так бывает только на хорошо организованных предприятиях. Л поскольку все привыкли, что Штефан едва ли станет что-нибудь делать без задней мысли, то и начальство решило, что в тени он остался нарочно, чтобы показать гостям замечательный трудовой коллектив Хорбека. Это ему, вне всякого сомнения, удалось. Разве кто мог предположить, что на физиономии силача цвел солидный фонарь, что он потерял передний зуб, что вид у него жуткий, прямо как у пирата после сражения.
Так или иначе шеф бюро секретариата, чистенький и аккуратный молодой человек, вручил Хильде цветы:
«Все прошло безупречно!»
Нельзя ли ему поблагодарить председателя лично? Хильда отрицательно покачала головой, и молодой человек сказал:
«Надо полагать, слегка переутомился во время подготовки».
При этом он так доверительно подмигнул левым глазом, что Хильда посмотрела на него с удивлением и отчеканила:
«Раз я сказала болен, значит, так оно и есть, товарищ!»
Та страшная ночь, когда она убежала от Прайбиш и привела детей домой, — та ночь запомнилась ей во всех подробностях.
Хильда слышала раскатистый хохот Макса, он долго звучал в ее ушах, хотя она уже порядочно отошла от трактира.
В ту ночь она спала беспокойно, ворочалась в постели, то и дело смотрела на часы, видела, что рядом никого нет, до утра всего-то несколько часов, рассветает в три, а вот уже и светло.
Возле дома послышались неверные шаги. Она откинула одеяло, встала и выглянула в щелку между занавесками: пошатывающиеся фигуры, впереди Даниэль с Максом — да еще по-дружески обнявшись.
Даниэль, разумеется, подпирал ее мужа, тот его чуть не надавил. Позади, пританцовывая, будто ряженые, — парни из духового оркестра с инструментами. Макс приложил к губам указательный палец:
«Тихо, тихо!»
Скрипнула калитка.
«Тихо, черт побери!»
Они выстроились полукругом, Макс и Даниэль посредине, прислонясь друг к другу. Даниэль пытался отпихнуть толстяка, схватил его за плечи, широко расставив ноги, если можно так выразиться, отжал Макса от себя, тут требовалась сила, и ему лишь с превеликим трудом удавалось держать толстяка в равновесии.
«Хватит, — попросил он, — отправь парней по домам».
«Тут... тут я начальник, — заплетающимся языком изрек Макс, глядя на пего мутным взглядом. — Я хочу помириться с Хильдхен, и ты обещал помочь. Я требую! Ты у нее в любимчиках ходишь, стало быть, серенаду, ясно? Серенаду для моей любимой, только не какое-нибудь дерьмо — слышь, старина, я раз видал в кино: эдакий птенец, весь из себя занюханный, тощенький, с гитарой под балконом трясся. Запомните: у сильных мужиков и Чувства сильные, потому я и заказал романс для духового оркестра. Заказал или нет? Заказал и заплатил, поэтому начинайте!»
И тут поднялся адский грохот, жуть просто. Так, верно, звучали иерихонские трубы. Если Хильде не изменяет память, от них рухнули стены какого-то города. Вот уже кошка в паническом ужасе зигзагом метнулась через двор, словно за ней собаки гнались, и скрылась в спасительном кустарнике. Хильда рывком отодвинула штору, перегнулась через подоконник: Макс и Даниэль стояли к ней лицом, поблескивающие жерла труб нацелились на нее, точно пушечные дула. Макс попытался было продемонстрировать, как твердо он держится на ногах, но все-таки покачнулся, чмокнул кончики пальцев обеих рук, а Даниэль — и этот туда же! — приложил руку к сердцу и отвесил глубокий поклон, потом, смеясь, запрокинул голову и крикнул, стараясь перекрыть грохот:
«Засим твой муж просит прощения. Я у него ходатай. Хильда, поверь, Макс заслуживает снисхождения».
«Он его получит! Но только если вы немедленно прекратите грохот», — воскликнула Хильда.
Макс тут же махнул рукой:
«Шабаш!»
Компания с топотом ввалилась в дом.
Что Хильде оставалось? У нее весь день был расписан, сон ей необходим, она терпеть не могла, когда порядок нарушался, когда Макс по ночам приводил в дом гостей, когда они шумели и спорили, когда он грубо и бесцеремонно мешал ей спать, а наутро прибавлял работы вдвое. Но сейчас Макс всей душой, притом столь необычайным способом, хотел загладить свою вину, и Даниэль просил за него.
«Мужчины порой как дети, — подумала Хильда, — обязательно им надо посвоевольничать».
Она оделась, торопливо пригладила волосы и со вздохом вышла из спальни.
Из комнаты для гостей выглянула Аня, и мальчик с растрепанными волосами тоже вышел на лестничную клетку.
«Что случилось?»
«Ничего, три часа утра, спите вы, ради бога!»
Положив руку на перила, оца медленно спускалась по лестнице. Внизу с распростертыми объятиями ждал Макс. Даниэль смущенно ухмылялся, а Макс, наверно, считал, что его собственное лицо сияет неотразимой улыбкой победителя. Но в скучном свете утра эта улыбка показалась Хильде скорее глуповатой: глаза отекли, волосы взъерошены — он стоял перед ней, горя желанием заключить ее в объятия, и бормотал:
«Хильдхен, лапочка, любимая, ну что ты скажешь?»
Господи, да что говорить?! Хильда покорно стерпела медвежьи объятия и сочный поцелуй. От Макса несло табаком и шнапсом, и она с трудом подавила отвращение.
«Ладно, Макс, — наконец проговорила она, — я сварю вам кофе. Прошу...»
Она отворила гостям дверь в комнату, прикидываясь, будто не замечает заляпанных грязью сапог. Она знала, сейчас отделают ковер, прожгут сигаретами обивку, но улыбалась, хотя и вы'мученно, или, может, не подавала виду, так как среди гостей находился Даниэль.
«Поможешь мне?»
«С удовольствием».
Даниэль отнес в комнату посуду, смолол кофе, потом придвинул к кухонному столу табуретку и сидел рядом с Хильдой, пока не закипела вода в кофейнике.
За стеной шумели гости.
«Кто сказал, что нет шнапса?» — кричал Макс.
В кофейнике пела вода. Должно быть, они с Даниэлем говорили совсем недолго, каких-то пару минут.
Даниэль вроде и казался трезвым, но говорил слова, которые в других обстоятельствах, вероятно, не сказал бы, а может, она сама подзадорила его. Только чем? Хильда стояла, прислонясь к умывальнику, и смотрела на Даниэля, как он молча сидит и не сводит с нее горящих глаз и странно улыбается.
Она сказала просто так — нельзя же, чтобы на тебя глазели:
«Расскажи что-нибудь».
«Хочешь знать, кап было в трактире?»
Она отрицательно покачала головой:
«Когда я была маленькая, помню, часто приставала к матери: расскажи что-нибудь о прежних временах».
«Рассказать о прежнем? В самом деле?»
«Ну конечно».
«Один мужчина любил одну девушку, давно-давно. Мужчина был очень молод, девушка тоже, а любил он ее так, как, наверно, можно любить только в юности, без оговорок и без оглядки, не думая больше ни о чем: ни о том, что ходит он в лохмотьях, и что тяжко трудится, и что нережил в этой деревне страшное, — все стерлось, мир прекрасен, каждый день хорош, каждый час — ожидание любви».
Кажется, это называется флирт — холодная, ни к чему не обязывающая игра чувствами и ничего не значащими словами; почти каждая женщина владеет ею. Хильде тоже вздумалось было поиграть, и она спросила:
«Он так сильно ее любил?» — и почувствовала, как ёкнуло сердце.
Он, помедлив, кивнул. То, что он рассказывал, могло относиться и к нему самому, и к другому человеку:
«И вдруг ни с того ни с сего все кончилось, словно ножом отрезали».
«Почему, Даниэль?»
«Нашим детям уже не понять этой истории. Она была дочь первого богача в деревне, а он батрак. В один пре-
красный день его послали в партшколу, а по возвращении пришлось взять на себя заботу о покинутой усадьбе. Тогда кое-кто из крестьян подался на Запад — помнишь? — а землю надо было обрабатывать, тоже задачка для парня. Но она... — Он медленно покачивал головой. — У нее духу не хватило ради любви к нему оставить уютный родительский дом, она ведь была наследница, если хочешь знать. Через пару лет тоже вступила в кооператив». — Он засмеялся. Как ей показалось, чуть насмешливо.
«Даниэль!»
«Да?»
«Если он вправду так ее любил, почему не пошел в зятья? »
«Попасть в зависимость от старика?» — Друскат помотал головой.
«Что же с ними стало?»
Он пристально посмотрел на нее, легонько вздохнул и наконец сказал:
«Девушка скоро вышла замуж, причем надо же — за друга молодого человека. Сам он тоже женился, только жена рано умерла. В конце концов он решил: мужчине нужно нечто большее для счастья, чем любовь женщин. Можно любить работу, борьбу, успех, да мало ли что еще. И он научился вновь и вновь начинать с начала, в двадцать, в тридцать и в сорок тоже, все можно начать с начала, Хильда, так остаются молодыми».
«Он хоть изредка вспоминал о ней?»
«Научился вскоре проходить мимо, кивнув или махнув издалека рукой, небрежно, ни о чем не вспоминая и ничего не чувствуя».
Он рассказывал все это как где-то услышанное, рассказывал с улыбкой и легкой иронией: боже мой, до чего банальная история! Друскат даже продемонстрировал ей, как тот мужчина махал рукой через улицу: привет! И вдруг спросил:
«С тобой было так же?»
Она испугалась, не желая, чтобы все стало серьезно, чтобы он узнал о ней слишком много, и вдруг услышала свой голос: «Да».
«С глаз долой — из сердца вон. — Он улыбнулся без тени насмешки. — Но я никогда не терял тебя из виду, и сегодня во время танца... странно... ты вдруг снова ожила в моем сердце, в крови и бог знает где еще. Это ровным счетом ничего не значит, совсем ничего, Хильда, но правда, я так и не смог до конца забыть тебя. Ты мне все еще чуточку нравишься».
Он схватил ее шершавые натруженные руки и поцеловал их голубоватые жилки. Признание Даниэля растрогало Хильду. «Один живет, наверное, тоскует по женщине,— думала она, — но лучше пусть никогда не узнает, о чем я вспоминала, танцуя в его объятиях. У меня сыну пятнадцать лет... кто-то ведь должен в такой ситуации остаться благоразумным...» Позднее она не могла понять, как получилось, что она склонилась к нему, взяла его лицо в ладони и запечатлела на губах легкий, чистый поцелуй.
В коридоре у степы, прикрыв глаза и скрестив на груди руки, стоял Макс.
«Что ты здесь делаешь?»
«Жду».
«Уже готово», — сказала опа, проходя мимо него с подносом.
Даниэль вышел следом.
«Быстро вы», — сказал Макс.
В этот момент она ничего не заподозрила.
Комната была пуста.
«Где же гости?»
«Я их выгнал».
Она поставила поднос на стол, хотела было спросить, как же так и почему, но, обернувшись, увидела, что Макс наступает на Даниэля, неуклюже, шаг за шагом, подняв кулаки для драки... все ближе и ближе к Даниэлю.
Тот не двинулся с места, только сказал, четко и раздельно, точно обращаясь к лунатику:
«Макс, я не стану драться с тобой».
Штефап вдруг словно обезумел, сорвал с гвоздя коврик и со всего размаха ударил им Даниэля по уху — потом еще и еще раз. Даниэль не защищался, только вытянул руки и попятился, стараясь увернуться от безумца и добраться до двери. Макс запер дверь и рванул со стола скатерть вместе с посудой. Сообразив, что противник трезвее, ловчее и на драку не пойдет, он схватил стул, занес его на головой и швырнул в Даниэля. Тот пригнулся — стул угодил в стену и разлетелся на куски. И все это молча. Позднее Хильда вспоминала, что следила за этой призрачной сценой как за чем-то нереальным, словно в
кино — фильм без звука, в замедленном темпе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47


А-П

П-Я