Ну что, разве не смешно?
— Анна! — нетерпеливо сказала девочка.
— Ах, тебе не по нраву? — У Анны Прайбиш словно и настроение испортилось.
— При чем тут мой отец?
— Погоди, дойдем и до этого, — сказала старуха. — Дело было так. По своей воле в имении уж никто не батрачил, в Хорбеке один Макс Штефан еще служил работником, начал-то он в двенадцать лет, чтобы больную мать из лачуги не выгнали, а отец у него давно
помер.
На жатву граф до самой войны нанимал жнецов-поляков; потом пригнали подневольных из Польши и даже из России — они должны были делать самую черную работу. Позади парка построили лагерь, обнесли колючей проволокой; у меня в трактире охранники пьянствовали, а в начале сорок четвертого в Хорбекском замке обосновались эсэсовцы, черт их знает почему. Впрочем, тогда уже
все шло кувырком.То ли в апреле, то ли в марте — русский фронт, как говорили, все приближался — я ненароком зашла в замок, с Идой надо было потолковать. Гляжу: Крюгер бежит, Хильдин отец, запыхался весь — ты ведь знаешь, он был ортсбауэрнфюрером и в нацистах, конечно, состоял, — подбегает, стало быть, в своем коричневом мундире в щелк каблуками, насколько позволяли кривые ноги: «Гос-
ножа графиня, спешу сообщить, в Хорбек беженцы с Волыни идут».
Стояли мы па лестнице замка — графиня, управляющий, дворовые сбежались, Макс Штефан, прямо как сейчас нижу, и Хильдхен — ты, наверно, знаешь, она целый год в Хорбеке отработала. Стоим, значит, на лестнице, а они входят и аллею... Мне сразу вспомнились обрывки стихов, которые мы когда-то в школе учили про армию Наполеона... Лошади едва тащили жалкие колымаги, женщины, дети, старики средь тряпок и узлов — вот так они и пришли: твой отец со своими, с края света... небось пе один год добирались, кто ее знает, где она, эта самая Во-лынь, уж манерно, не близко... небось спелись с нацистами, л потом снялись с места, выгнали поляков с ихних дворов, хотели там поселиться и разбогатеть на чужой земле, да только счастье их недолго длилось, потому что война покатилась из России назад и пришлось им уби-раться восвояси, совесть-то нечистая, да страх по пятам идет: только бы к русским в лапы не угодить — кто этих переселенцев знает, какие делишки за ними водились.
Аня знала, что отец не местный, но никогда не слыхала, что и деревню он пришел в компании людей, над которыми тяготел груз вины.
— Отцу было тогда сколько мне сейчас. В чем он мог быть виноват? Аннаа свысока улыбнулась: — Чем я виновата, что родилась в семье трактирщика, да на сорок лот раньше. А то, глядишь, была бы теперь в вашем правительстве министром потребкооперации или торговли и вообще делала бы кое-что совсем по-другому, будь уверена. Но за всеми что-то тянется из времен отцов, особая судьба или называй это как хочешь. И будь ты хоть десять раз не виновата, люди тебе припомнят, не беспокойся.
Девочка открыла рот, собираясь возразить против странных Анниных речей, но тут в комнату с подносом в руках вошла фройляйн Ида. Одета она была в цветастое летнее платье с рюшками, в седых волосах — шелковая ленточка. Анна неодобрительно скривилась.
— Какая прелесть, что ты к нам зашла, — защебетала Ида, звеня посудой и гремя приборами. Она накрыла на стол, поставила колбасу, хлеб, масло, налила в тонюсень-
кие чашечки кофе, и о себе тоже не забыла. В левой руке она держала блюдце, а правой изящно поднесла ко рту чашку, по пить не стала, сперва по обыкновению завела разговор.
— Жарко, не правда ли? Сама по себе жара — это неплохо. Хотя на улице пыльно, — сообщила она, а потом очень серьезно добавила: — Зато дороги сухие, а это опять же хорошо, не так ли?
Анна закатила глаза к потолку и снова потупилась, потом склонила голову на плечо и искоса посмотрела на сестру:
— Вот рассказываю, как ее отец пришел в Хорбек, в сорок четвертом, помнишь?
— Ах, это очаровательно, — воскликнула фройляйн Ида, хотя вид у нее при этом был несколько сконфуженный.
В сорок пятом в Хорбеке много чего происходило, говорить об этом никто не любил, всем забыть хотелось — и младшая Прайбиш тоже не была исключением. Ида неотрывно глядела па девочку и думала: «Ребенок-то все больше становится похож на мать, та ведь частенько сиживала за этим столом, в сорок пятом и позже, тоже была нежная, худенькая, прямо как спичка, кожа да кости, ей-богу, тяжелая работа не по ней, но хорошенькая, как картинка... Ирена... она приехала с последним эшелоном «рабочей силы» с Востока, ни один хозяин на нее не позарился, тогда Анна взяла ее к себе... Кто знает, откуда она была родом, может, из Польши, может, нет, под конец они кого только ни хватали, прямо па улице, Ирепа рассказывала. Она наверняка была из приличной семьи, во всяком случае, говорила по-немецки, хотя и с легким акцентом, позже он исчез, девочка была способная и не обижалась, что я не смела ее привечать, пока горничной' в Хорбеке служила. Как-никак должность ответственная, а господин граф был то ли штурмбанфюрер СС, то ли штандартенфюрер, не помню уж, кто там главней, он потом в России погиб, госпоже графине очень траур шел... боже мой, Даниэль и Ирена, заброшенные, отринутые, нашли друг друга, но если б не я... ах, мне красивый мужчина так и не встретился, никогда...
В тот день, когда явились волынцы, Ирена крутилась возле замка, я своими глазами видела, как она супула мальчишке-поляку рубашку, Анна ее сшила, а материя
была краденая, за это полагалась смерть, мальчишку-поляка хотели повесить, но он сумел улизнуть. Ирена предупредила, я уверена, а Даниэль оказался замешанным в этой кошмарной истории, боже мой, бедный мальчуган, шестнадцать лет... госпожа графиня кричала, ломая руки: «Довольно, довольно!» — не то бы его до смерти запороли, и никто бы меня не поцеловал... Даниэль единственный мужчина, который целовал меня, хотя всего лишь в щеку...»
- Ах, это очаровательно, — сказала Ида, поставила чашку на стол и указательным пальцем осторожно смахнула с ресниц слезинку.
Аня внимательно посмотрела на старую деву.
— Отчего ты плачешь, Ида? Разве в тот день произошло что-нибудь особенное?
— Что там могло произойти? — Анна не дала сестре и рта раскрыть. — Обычное дело в те времена, беженцы в Хорбеке, ну и что? Беженцы сгрудились во дзоре замка, как назло именно там. Люди выкарабкались из телег, сразу неразбериха. Тогда ведь не то что нынче в кооперативе — на дворе чтоб ни соломинки не валялось, ценили немецкий порядок и дисциплину. А тут, будто цыгане в церковь ввалились, — крик, сутолока; бабы подхватили орущих ребятишек, начали протягивать их графине и попрошайничать, да не просто нахально, а отчаянно и с не-павистыо, они требовали хоть немного молока и хлеба...
Представляешь, спустя сто лет опять к своим пришли, к немцам, вернулись домой в рейх и никому не нужны. Так и стоят у меня перед глазами, точно все это было вчера.
«Странно, — думала Анна, — притащились с края света, и парень с ними. Так он пересек мой путь и путь Ире-ны. Случай, не больше, но он определил судьбу Ирены, да и мою тоже, мою тоже. Кто в тот день мог предположить, что еще случится».
Она опять увидела себя на лестнице... Ирену искала, та побежала сюда, в замок, с этой жалкой рубашкой, и скоро из за клочка бязи повисла на волоске человеческая жизнь. В спешке она не нашла девушку, Да и боялась привлечь к себе внимание, ведь чуть поодаль, за спиной у графини и у этой свиньи управляющего, выстроились эсэсовцы — мундиры в обтяжку, блестящие сапоги. Теперь Липа разглядела бородатого мужчину — старшину бежен-
цев, он растолкал баб, подошел к графине, низко поклонился, почти коснувшись рукой земли, и попросил приюта, хоть па одну ночь, провизии — ради бога! — все запасы съедены.
Графиня сошла с крыльца прямо в толпу, превозмогая себя, погладила по головке замурзанного ребенка, от него, казалось, остались одни глаза, огромные глазищи на изголодавшемся личике. Она обещала еду, посулила даже молока для детей, при условии — тут ее голос зазвучал громко и повелительно — что двор замка немедленно будет очищен. Жилье она, как ни прискорбно, предоставить никак не может — жест сожаления (ах, бедняжки!) и печальные морщинки на лице мадонны. В доме военные, деревня переполнена, польский лагерь возле парка — все это не позволяет им остаться здесь. Недовольство, ропот, даже проклятия среди беженцев; и вновь, перекрывая шум, звонкий, привыкший повелевать голос — графиня была дочерью генерала: па ночь они могут спокойно расположиться в парке, но наутро должны уйти. «Ортсбау-эрнфюрера ко мне!» — «Слушаюсь, госпожа графиня».— «Крюгер, распорядитесь накормить лошадей!» Потом управляющему: «За дело, господин управляющий!»
Чуть в стороне от толпы волынцев стоял бледный чернявый парнишка в изношенном комбинезоне, держа под уздцы красавца коня, благородных кровей — это графиня оценила сразу. Подойдя поближе, она ласково потрепала беспокойного копя, окинула его взглядом знатока и наконец спросила, не продается ли животное.
Даниэль Друскат — так звали парнишку — отрицательно помотал головой. Лошадь — его единственное достояние, он сам беженцам чужой, родители погибли, его взяли в обоз, потому что надеялись на запасную лошадь. Дама еще раз оглядела обоих и, наверно, решила: мальчик миловидный, хоть и оборванный, сгодится... например, в пажи. Она улыбнулась и сказала, что это еще не самое страшное, в Хорбеке и служба найдется, да, кстати, и новая куртка тоже.
Графиня удостоила парня беседой.Это заметила не одна Анна Прайбиш. Управляющий Доббин тоже. «Вперед, вперед!» — пролаял он, бегая возле волынцев, словно собака вокруг стада, и стараясь выпроводить обоз со двора замка; снова крик, визг, господа
офицеры СС, засунув руки в карманы, чуть не падали со смеху.Анна видела, что Доббин хотел было вытолкать молодого Друската, ужо и руку для удара занес, но графиня обняла парнишку за плечи, под защиту взяла. Управляющему, надо думать, это не по нраву пришлось, в деревне всякий знал, что он спит с хозяйкой.
— Нот так твой отец и появился в деревне, — сказала Анна. — А почему он остался, когда волынцы па рассвете ушли, никто точно не знает.
Лучше бы ему уйти, — вздохнула фройляйп Ида. — Бедный мальчик попал под подозрение.
Под подозрение? — изумилась Аня. — Как это под подозрение?
— Да разве отец тебе не говорил?
— Ни слова.
— А тебе непременно надо проболтаться, — рассердилась Анна Прайбиш. — Дура! — И обернулась к Ане. — Ты же знаешь, всегда она все перепутает.
— Как нехорошо, Анна, — оскорбилась фройляйн Ида. — И потом, я не понимаю, почему от нее непременно нужно это скрывать, все равно многие знают: Макс, Хильда и Крюгер, они же все там были.
Анна грозно посмотрела на сестру, по фройляйп Ида только повысила голос.
— Можешь сколько угодно возмущаться, — закричала она, — я все равно скажу. Поляк сбежал. Одни говорили: ему Даниэль помог, по крайней мере весточку в лагерь снес, другие твердили, что эсэсовцы-де — жуть! — спутали его с поляком. Он ведь тоже похож был на поляка. Эх, лучше бы он ушел с этими цыганами, отец-то твой, а тут пришлось ему страдать как поляку. Раздели его при всем честном народе, привязали к козлам и высекли, забили бы до смерти, не вступись графиня фон Хорбек.
— И они все видели, Штефан с женой и Крюгер? — прошептала девочка.
— Беги к ним, — проворчала Анна Прайбиш, — пусть бумажку напишут, а потом дуй в суд: так, мол, и так, от-пустите отца, он антифашист, жертва как-никак. Я еще тогда В толк пе могла взять, отчего он справку не выхло-потал, ведь мог бы куда быстрей других пробиться. «Прекрати»— вот что он отвечал на мои упреки. Позднее-то он и жил у меня, и столовался, эдакиц постоялец для мое-
го заведения не без пользы, а то два раза лицензию отбирали, но это так, к слову.
Старая женщина умолкла; она разволновалась и терла рот платком. Фройляйн Ида не преминула использовать момент и опять вмешалась в разговор. Похоже, ей стоило большого труда сосредоточиться на рассказе об унижении и порке Даниэля, теперь она, как водится, заговорила о вещах, никак не относящихся к делу.
— Хорбекская графиня была красивая женщина, — сказала она и как бы в доказательство прибавила: — Второй муж у нее американец.
— Мерзкая тварь она была, вот кто, — сердито махнула платком Анна Прайбиш. — И с управляющим путалась, и с офицерами. Я почти уверена, что она и мальчишек вроде Даниэля «просвещала».
— А гардероб? — Фройляйн Ида восторженно закатила глаза и знай свое: — Это вот платье — от нее. Несколько смело, не так ли?
— В Писании сказано, — раздраженно заметила Анна, — Вавилон был великой блудницей. Господи, что понимали в таких вещах древние святые, Хорбека они не видали.
Но фройляйн Ида не желала слезать с любимого конька.
— Цветастое, — объявила она, — вообще мне к лицу!
— Ида! — взорвалась Анна.
— Да? — засмущалась фройляйн Ида.
— Надо накормить кур.
— Ах, кур.
Фройляйн' Ида поднялась, с улыбкой посмотрела на девочку, точно говоря: вот видишь, она же не в своем уме. Потом, шелестя рюшками, проследовала к дверям и там остановилась.
— Думаешь, я ничего не понимаю, Анна? А я точно помню, все началось с рубашки. Ты тоже виновата. Вечно норовишь всех перехитрить.
Анна взмахнула рукой:
— Вон!
— Как угодно. — Фройляйн Ида откинула голову, как обиженный ребенок, и оставила их одних.
Казалось, слова сестры задели старуху за живое, она смотрела прямо перед собой, теребя кисти скатерти, потом наконец подняла голову:
— Тут, за этим столом, мы часто сиживали с твоей матерью... Господи, как давно это было...
— В сорок четвертом, — рассказывала Анна Прайбиш, — Гитлер приказал стереть с лица земли город Варшаву, дом за домом. И вот привезли еще один эшелон «рабочей силы»; всех прибывших построили во дворе замка и, как бы это сказать, учинили что-то вроде торгов. Осматривали женщин: крепкие ли ноги? Что они смогут поднять руками? Среди женщин была пятнадцатилетняя девочка, тонюсенькая, никто на нее не польстился, я ее и
ваяла. Звали девочку Сирена, что ли, или как-то похоже, В общем, не выговоришь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47