А ваш сын Аброр поскупился!
— Не говорите так! В нашем роду нет скупых. Вот сегодня... большого барана, мешок риса... и другие продукты... всего на пятьсот рублей привезли сюда. А помните, вы просили для подарков матери, и мы дали эти четыреста рублей!
— А наряды невесты? Ваши кофты и пальто никуда не годятся! Мы идем вам во всем навстречу, а вы... Вон ваша жена пожелала, чтоб на головном уборе жениха красовались совиные перья,— так наши измучились, пока их отыскали, все улочки Старого города обегали, но нашли наконец, купили — по пятнадцать рублей за пару перьев!
— Будь она неладна, моя старая... вполне могли обойтись без этой совы...
— Нет, не могли. И мы пошли навстречу... А вы обещали, что пригласите знаменитых певцов. Что же оказывается? Мы узнали, ваш сын пригласил ребят из самодеятельного кружка! Это просто издевательство! Чем хуже других девушек моя племянница?
- Тот знаменитый певец, который обещал к нам прийти, заболел. Что нам оставалось делать?
Он разве единственный, других знаменитых певцов нет, что ли? Тот, кто не скупится, находит... Или вам помочь деньгами, ата? Агзам побледнел.
Э-э... Бахрамов, сколько хотите возьмите денег с нас, а оскорблять не надо! Пригласите того певца, которого вы. ждете!
- Если у вас еще есть деньги, отдайте их вашему сыну! Пусть найдет певца сам.
Агазам-ата уже истратил все свои, вчера занял у младшего зятя триста рублей. Подумав о том, что возьмет в долг еще и у старшего зятя, бросил:
— Хорошо! Мы найдем!
— Вечером, когда приедете за невестой,— продолжал приказывать Шерзод,— с вами должны прибыть карнайчи и сурнайчи — и барабаны чтоб были—тоже двое. Иначе не примем жениха! Запомните, ата!
Агзам-ата наконец рассердился. Встал с места, давая понять, что больше говорить не желает.
— Э, сын Ислама, внук Бахрама! Говоришь, словно торгуешь на скотном базаре! Ради своей невестки мы сделаем все, что надо. Агза-мовы не из тех, что дрожат над рублями и тряпками!
Агзам-ата рассказывал обо всем этом Аброру с негодованием и волнением.
— Да плюньте вы на этого Бахрамова! — вспылил Аброр.— Все будет как надо! Все идет хорошо! Пойдемте выпейте с нами чаю.
— Нет, дай мне здесь, на кухне, пиалу холодной воды, да побегу я к старшему зятю.
— Лучше выпейте чаю. Посидите с нами, отдохните. Гость очень хороший человек. Он же слышал вас и видел. Его не надо стесняться.
Аброр взял отца под локоть, привел в гостиную:
— Вот, Павел Даниилович, вы говорили о празднике... о сказке. А мой отец возвращает нас в реальный мир.
И пока Агзам-ата пил зеленый чай, Аброр пересказал гостю, что происходит.
— У нас свадьба... много хлопот, добрый гость,— подтвердил Агзам-ата. Он хорошо все понимал, но говорил по-русски не без труда.— Надо — дом свой заложи, но что просит семья невесты — сделай... Иначе не джигит!.. И карнай-сурнай нужно, артист знаменитый нужно, найдем!
— Но это предрассудок, отец! — возразил Аброр.— Зачем развращать артистов легкими большими деньгами? Тысячи рублей за вечер выбросить! Кто это может? Спекулянты, вообще те, кто с жиру бесятся! Пригласим музыкантов. А певцов знаменитых не надо, отец!..
— Нет, Аброр, я слово дал! Если ты не разыщешь, я сам пойду искать!..
— Хорошо, отец, я постараюсь. Вы успокойтесь, отдохните, посидите вот с нашим гостем.
Агзам-ата выпил еще чаю и тяжело поднялся.
— Мне надо сейчас к сурнайчи, сынок. Не один, оказывается,— пара сурнаев сегодня вечером должна играть.
Еще раз Агзам-ата пригласил Павла Данииловича на вечерний той. И ушел неверным шагом, усталый, измученный. Павел Даниилович сказал Аброру:
— Сказка сказкой, а видно, везде есть корыстолюбцы. Любую прекрасную традицию можно извратить...
— Бахрамов, кажется, не случайно выбрал моего отца своей ми-
шенью. Я теперь боюсь за старика. Ведь Бахрамов только внешне кажется мелким и неопасным. А по сути он тихо подкрадывающийся охотник. Он сумел найти беззащитное звено в нашей семейной цепи и играет на предрассудках.
— Ну теперь, Аброр Агзамович, поедете искать знаменитых артистов-певцов? — спросил Павел Даниилович.
— Не поеду! Не нужен нам этот тысячерублевый предрассудок! Успокоил отца, и ладно. Нехорошо — понимаю. Но уступить Бахрамову — еще хуже! И так уж сколько других излишеств в этой свадьбе вынужден брать я на себя из-за бахрамовского распорядительства!
Узнав, что невеста Шакира приходится племянницей Бахрамову, Павел Даниилович вдруг встрепенулся:
— О, тогда я должен рассказать вам один эпизод... Прилетаю я из Москвы, и тотчас Шерзод Исламович повез меня к себе домой. Прямо из аэропорта. Говорит, тетушка из кишлака привезет свежий кумыс. Когда мы приехали к ним, дверь в квартиру оказалась закрытой. Ключа нет. Оказывается, десятилетняя дочь Бахрамова его потеряла. Старая женщина с цветным мешком сидит на ступеньках лестницы. И девочка сидит. И тетя и девочка друг друга корят. Бахрамов достает из кармана ключ, хочет открыть замок. А ключ не лезет в отверстие. Оказывается, девочка, потеряв ключ, попыталась открыть замок гвоздем. А гвоздь сломался, и часть его осталась в замке... Отец с дочкой разговаривают по-русски, я все понимаю. А старая тетя из кишлака говорит только по-узбекски, жестикулирует, что-то бурно объясняет Шерзоду Исламовичу. Девочка обвиняет ее: это она, мол, заставляла открывать замок гвоздем. А та отнекивается. Потом Бахрамов мне объяснил. Произошло, мол, между ними недоразумение. Девочка не знает по-узбекски, а тетя не знает по-русски. Они и не поняли друг друга... Ну, в общем-то, Шерзод Исламович нашел выход: залез через соседний балкон к себе в кухню, при этом рисковал упасть с третьего этажа на бетонку вниз. Запертую стеклянную дверь Кухни кое-как тоже преодолел, замок открыл изнутри. Вот с такими приключениями мы попали к нему домой. Но я не о них рассказываю. О другом. Ну, сели, попили кумыс — он оказался на редкость вкусным, от него шел удивительный запах трав. А девочка и тетя все дуются и дуются друг на друга. Я знал, что жена Бахрамова тоже узбечка, ну так спрашиваю у него, почему же это дочка, живя в Ташкенте, не знает языка родителей? Тут Шерзод Исламович отвечает: «Мы дома разговариваем только по-русски. Так привыкли». Говорит это Бахрамов и смотрит на меня гак, будто я должен прийти в восторг от его слов. Не знаю, за кого он меня принимал. Русскому человеку приятно видеть, что люди другой национальности наряду с родным языком владеют и русским: говорят, мигают, тянутся к нашей культуре. Вот у вас в семье слышу и узбекскую речь, и русскую. Вы легко, естественно переходите с одной на другую. Я даже удивляюсь этой легкости.
— Да мы и сами не замечаем, как это происходит,— сказал Аброр.- Верней, не задумываемся... Оба языка для нас... ну как две руки.
— Язык своего народа — это вроде ключа от собственного дома,— улыбаясь, продолжал Павел Даниилович.— Потеряешь его — и придется лезть через балкон, как Бахрамов... И смешно было, и в то же время я чувствовал себя тогда с ним неловко. Уж очень льстец большой. Я это сразу понял. И не без корысти, конечно. Я был нужен Шерзоду Исламовичу как сторонник его проекта, так вроде бы считалось. Ну, а после обсуждения он меня уже не узнает.
— Да, Павел Даниилович, мы еще не представляем себе, до какой степени корыстолюбие и эгоизм способны осквернить святые наши понятия. Использовать их то как ширму, то как щит, го как палку, чтобы ударить неугодных людей, а порой и обвинить в чем-либо, например в национальной ограниченности.
— Я про вас, Аброр Агзамович, многое успел услышать хорошего. Мне крепко запомнился утренний наш разговор в машине,— задумчиво сказал Павел Даниилович.— Ну, об антисейсмических поясах ташкентских домов... когда вы сравнили их с прочным как алмаз нравственным «держателем» каждой настоящей семьи.
Вазира заметила:
— Да, это его любимое сравнение.
— Вот и мне оно понравилось, Вазира Бадаловна. Семья... если взять ее пошире... все народы нашей страны живут в единой семье, не так ли?.. Вчера вот гуляю по Ташкенту, по улице Ленина, ну, фактически по бульвару — целому парку в центре города. Там я увидел чорбог. «Четыре сада» буквально, да? Вы знаете, конечно, узбекский чорбог в классическом стиле немного по-другому делался, но здесь взята основная идея. Четыре разновидности сада как четыре стороны света — восток, запад, юг, север. На востоке — японский сад. Я сразу узнал его характерные приметы по каменным завалам, вроде беспорядочным, и струящейся воде. На западе — французский. Он тоже вполне узнаваемо сделан. В северной стороне — русский пейзаж с белой березой. А рядом — узбекский сад с пирамидальными тополями и навесом из виноградных лоз. Чорбог — интересная задумка! Так вот, весь Ташкент — это сад, скрепленный алмазно прочным поясом братства и дружбы... Я хочу выпить, друзья, за Ташкент!
Аброр налил в бокалы игристое шампанское:
— Надо выпить, Павел Даниилович, обязательно надо. Только можно мне, ташкентцу, добавить? Новый Ташкент строила вся страна, каждый народ внес в его сокровищницу свой алмаз, превратив нашу столицу в великий алмазный пояс.
Павел Даниилович поднял бокал:
— Так за алмазный пояс Ташкента!
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
В четыре часа ночи Аброр пробудился от сна: резко и тревожно звонил телефон. Спотыкаясь обо что-то в темноте, он добрался до аппарата на столе, ощупью нашел и снял трубку.
— Аброр-ака... быстрей приезжайте к нам...
— Шакир? Это ты?.. Что случилось? Почему ты так...
— Отец... Был совсем здоров... Вчера даже ходил сторожить... А ночью... внезапно...
Аброр не хотел верить в смерть отца, хотя мысль о смерти молнией пронеслась в еще отуманенном мозгу.
— Доктора вызвали? Или мне привезти доктора? Шакир плакал, уже не скрывая слез от брата.
— Я сейчас... Сейчас!
Проснулась и вскочила с постели Вазира. Включив свет, подошла к мужу и увидела, как мелко дрожит Аброр. Налила ему холодного чая из чайника, смутно догадываясь о случившемся.
— Выпейте... успокойтесь... хоть немного...
Аброр побоялся спросить у брата, жив ли еще отец, но сердце подсказало ему, что произошло самое худшее.
И пока они спешно с Вазирой собирались, пока в темноте шагали к железному гаражу, оставив дома сладко спавших Зафара и Малику, перед внутренним взором Аброра не переставая вспыхивали и гасли кадры: усталый отец на строительстве участка; изможденный отец с винтовкой в сторожевой будке среди большой стройки; бегает-снует отец на свадьбе Шакира... Уже неделя, как отшумела свадьба. Аброр, встревоженный состоянием здоровья отца, хотел показать его докторам, но вновь нахлынули заботы с Маликой. Хотя она последние экзамены сдала прекрасно, опасались первой тройки. Да и Вазира еще толком не оправилась от болезни. И вот только вчера наконец выяснилось: по решению приемной комиссии Малика стала студенткой...
— Все надо было бросать к черту,— говорил сейчас Аброр в горечи и ярости,— а отца везти к докторам!
— Но и сам он мог бы сходить к докторам, просто он их не признает, не любит к ним обращаться.
Вазира говорила о свекре как о живом человеке, и это звучало как-то обнадеживающе. Успокаивает его? А может, и правда еще не поздно?
Однако, вылезая из машины у ворот дома на Бешкайрагаче, они услышали безнадежные рыдания Ханифы.
На свадьбе младшего сына Агзам-ата чувствовал себя очень скверно. Думал, придет в себя, отсидев одну смену в сторожевой будке. Пошел на работу, как обычно, на вторую стройку. «Хватит, отец, хватит, дом-то уже стоит!» — сказал ему вчера Шакир. Отец же ответил: «А долги? Вот рассчитаемся с ними, тут же брошу работу». Вчера ночью, когда обходил стройплощадку, внезапно потемнело в глазах. 11рисел на груду кирпичей, перевел дух. Но тяжелая боль в груди не исчезла. До дома-то от ворот было метров двести всего, но ему не хватало жндуха, и дважды по пути он останавливался, пережидал, когда пройдет острый приступ боли.
Дома не помогли ему ни заботы Ханифы, ни чай. Агзам-ата потерял сознание, и когда Шакир прибежал с врачом, что жил на соседней улице, отец был уже мертв.
- Он сгорел словно свеча.— Врач сокрушенно покачал головой. И добавил, помолчав: — Хорошо жил и умер по-мужски... Не надо горевать и убиваться...
Аброр увидел безжизненное тело дорогого человека, еще вчера ходившего по земле, делавшего столько добра людям, и навзрыд заплакал:
— Отец!.. Я не успел!.. Отец!..
Но и от этих рыданий взрослого сына Агзам-ата ни на одно мгновение не открыл глаза и ничего уже не сказал любимому старшему своему. Отца, мудрого от природы человека, всегда готового помочь каждому, не стало. Ощущение безвозвратной потери, беспощадности, с которой обошлась судьба, постепенно охватывало Аб-рора.
Перед неотвратимостью смерти все житейские заботы казались мелкими и ненужными. Но они были и есть, а теперь еще больше их стало...
К обеду весь двор заполнили люди. По обычаю тело, обмыв, завернули в белый саван, открытым оставили одно лицо. Положили тело на широкие носилки, покрытые материей, а поверх гроба набросили новый бекасамовый чапан. Агзам-ата всего раза два и надевал его. Плач и рыдания женщин взметнулись ввысь, когда гроб на носилках выносили со двора. За гробом шло много людей — больше трехсот человек. Аброр, Шакир, другие самые близкие родственники покойного в тонких летних чапанах, подпоясанных матерчатыми кушаками, шли на десять — пятнадцать шагов впереди гроба. Встречные автомашины и даже трамваи останавливались перед похоронной процессией, неподвижностью и молчанием своим отдавая дань уважения покойному.
Так всю трехкилометровую дорогу от Бешкайрагача до кладбища Кукчи гроб переходил с плеч на плечи, с рук на руки и ни разу не был опущен на землю.
Но вот старики закончили свои обряды. Тело покойного опустили в могилу-нишу. Старший зять собрал в кушак немного земли, раздал тем, кто нес гроб. Потом снова собрал эту землю и высыпал ее на могилу. Чтоб тепло ладоней тех, кто пришел отдать последние почести, перешло земле.
После того как тело было укрыто в нише и вход в нее закрыт кирпичами, могилу, глубиной в рост человека, засыпали землей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39