С тяжелым вздохом Вазира присела на стул около телефонного столика. Долго рылась в записной книжке и, найдя клочок бумаги, на который Малика записала ей номер телефона подружки, нервно стала его набирать.
— Алло!.. Извините, пожалуйста... Это квартира Дильдоры?.. У вашей дочери сегодня день рождения? Поздравляю!.. Я мама Малики... Дочь моя у вас?.. Поздно уже, и мы беспокоимся. Ну конечно, конечно... Спасибо вам! А вы не могли бы Малику к телефону позвать?..
Трубку взяла Малика, и тогда Вазира уже больше не смогла сдержаться:
— Я тебе что сказала?.. Что значит «рано, мамочка»? Десять часов для тебя рано! Как это — не отпускают? Пять часов уже прошло. Хватит с тебя. Сейчас же собирайся!.. А это меня не касается! Хватит! Немедленно домой!
Со стуком бросила трубку на рычаг. Аброр стоял, опершись о косяк, и не узнавал жену.
Ханум, такая резкость может дать обратный результат. У Малики переходный возраст.
Значит, надо потакать и уступать ей?
Я тоже за строгость. Но разумную. Крайность способна вызвать другую крайность... Сегодня вечером мне звонила ее классная руководительница, Сабирова.
У Сабировой тоже есть претензии к нашей дочери?
Видишь ли, Малика осмелилась выступить на каком-то собрании с критикой своей учительницы. Педагоги требуют от учеников скромности, воспитанности, но это не значит, сказала наша Малика, что учащиеся должны придерживаться отсталых взглядов. Сабирова же мне говорит с тревогой, что за пределами школы образуются какие-то компании, некоторые мальчики и даже девочки их школы курят, пьют вино.
— Ну, она сейчас появится, и мы узнаем, какие это компании! — раздраженно ответила Вазира, уходя к себе в спальню переодеться.
Все тело ныло от усталости. Сменив платье на легкий халат, она решила чуточку прилечь, подождать дочь. Вот-вот раздастся звонок... Но нет, звонка не было, Прикрыв глаза, она почувствовала, как неприятно кружится голова, а в ушах стоит долгий глухой гул. Перед глазами мелькают круги, и в них, будто на размытых фото, вставленных в круговые рамки, мелькали обрывки пережитых за день встреч.
Наконец раздался звонок. Дверь пошел открывать Аброр. Вазира с трудом поднялась с кровати и, застегивая на ходу халат, вышла в прихожую.
Малика почти вбежала домой, щеки у нее раскраснелись, глаза возбужденно блестели. От быстрой ли ходьбы или от чего-нибудь горячительного?
— А ну, иди сюда,— бросила Вазира и повела ее на кухню.
В гостиной Зафар продолжал смотреть телевизор. На кухню — оттуда менее слышно будет. Вазира привела сюда Малику, села на табурет, другой поставила напротив. Вскоре появился на кухне отец, прикрыв за собой дверь. Малика почувствовала, что собирается гроза над ее головой; не присев, сбивчиво заговорила:
— Я давно собиралась уйти, а Дильдора не пустила. Шурпу поздно приготовили. Потом шашлык... А плов только готовить начали. Без плова, как положено, не отпускали, и все тут.
— Зачем же вам, девчонкам, шурпа, и плов, и шашлык — такое обильное угощение, да еще в поздний час?
— Мы это говорили маме Дильдоры. А она все твердила и твердила: обычай такой.
— И мальчики, конечно, были?
— Да, одноклассники наши... Я хотела уйти. Но все Дильдора... «Обижусь, говорит, всю компанию расстроишь!»
— Ах, у вас компания! — Вазира потянула дочь за руку, рывком усадила ее на табурет. Почувствовав запах не то вина, не то табака, спросила: —И понемножку курили? И выпивали, наверное?
Малика призналась не сразу:
— Нет, не курили и не выпивали.
— Не ври! Я знаю!
— Ну... шампанского чуточку-чуточку, мама. На десять человек одна бутылка... Капелька досталась...
— «Капелька!» С нее-то все и начинается. Капля камень точит!
— Но я уже не маленькая, комсомолка. Папа! — Малика стала искать защиты у отца.— Разве я не имею права в день рождения подруги...
— Погоди, погоди, Малика,— как можно мягче начал Аброр,— комсомольцы помнят не только права, тем более такие сомнительные,— они помнят и обязанности. Ты на наш обычай ссылаешься: мол, не отпускают без плова. Но есть еще более важный обычай: сдержать слово. Ты обещала маме вернуться к десяти. А сколько сейчас? Ты подругу обидеть не решилась, а нас с мамой заставила ждать и нервничать. А пить вино — разве у наших девочек бывал такой обычай? А курить?
Малика молчала.
— Сколько было мальчиков? Честно отвечай! — Лицо Вазиры мрачнело все больше и больше.
— Четверо.
— А девочек?
— Тоже четверо.
— Значит, парами собираетесь. Вы и к другим ученикам вашей школы всей компанией в гости ходите?
— Но ребята у нас хорошие... Мы вместе с комсомол вступали.
— Наверное, домой нам все время звонят они же, кто-то из этих парней? — спросил Аброр.
Малика покраснела, опустила глаза.
— Выходит, и на переменках вы той же восьмеркой уединяетесь, чтобы посмеяться над отсталыми учителями?
— Что ж теперь, совсем не разговаривать?
— Кто от тебя этого требует? — оборвала Малику мать.— Ты пока лишь восьмой класс заканчиваешь! Если с этих лет начнешь компании заводить, на вечеринках посиживать, вино пить, что с тобою дальше будет?
— Никаких компаний я не завожу! — вдруг взорвалась Малика. Губы ее задрожали, запрыгали, на лице выказалось настоящее страдание.— Вы ничего не понимаете! Мы все просто дружим. Почему дружить девочкам с мальчиками считается зазорным? Почему?
— Кто это считает зазорным? — спросил Аброр. В глазах у Малики заблестели слезы.
— Учительница наша, Карима-апа... На собрании Дильдору стала осуждать ни за что ни про что.
— А ты стала защищать подругу и критиковать учительницу?
— Стала! Зачем она пережитки старого защищает?
— Какие, например? — продолжал допытываться Аброр.
— Ее дочь с нами учится. И вот девочка чего-то там не сделала, ей мама велела, или по-своему сделала, так Карима-апа зашла на перемене в наш класс и при всех дала дочери пощечину. Весь класс остолбенел... И нас она запугать хочет. Разве под страхом можно заставить уважать старших? Разве такое «уважение» не пережиток прошлого? Я и сказала об этом на собрании в нашем «клубе девочек».
Натра совсем не ожидала от дочери такого гнева. Замолчала, все смотрела и смотрела на нее, дивилась. Ее Малика, ее девочка стала выступам, на собраниях, отстаивать справедливость! Значит, она и становится взрослой, серьезной. Но тут же вспомнился Вазире брат, его самоуверенные речи о «пережитках», эгоистические рассуждения о перенаселении Земли... Дай сейчас Малике волю, не дойдет ли постепенно и она до подобных «теорий»? Нет, нет, тотчас предупредить, пресечь это своеволие.
— Ты прежде всего о себе, о своем поведении думай! — сказала она.— Если Карима-апа в чем-то ошиблась, то директор школы есть, чтобы ее поправить, на недостатки ее указать. Педсовет существует. А ты всего-навсего ученица восьмого класса, и тебе еще рано о старших судить, тем более учительницу осуждать! Выступать на собрании, подрывать ее авторитет — это невоспитанно и бестактно!.. Ну, а за то, что ты сегодня вернулась домой позже дозволенного тебе времени, да еще и вино пила, я должна тебя наказать. Ни на какие дни рождения к подругам больше не пойдешь! И ребятам, что звонят нам домой, передай: пусть тебя больше не тревожат. Раз пошли среди людей разговоры, значит, есть на то причина. Дыма без огня не бывает! И эта компания, чувствую, до добра тебя не доведет!
— Вы почему каким-то посторонним верите? Почему не хотите мне поверить? Кариму-апа слушаете, а меня не хотите! — готовая вот-вот расплакаться, воскликнула Малика. Потом, снова обращаясь за поддержкой к отцу, спросила: — Как можно запрещать дружить?
Аброр не успел ничего сказать, как Вазира резко оборвала дочь:
— Тебе мало того, что я сказала?! В твоей компании еще и курят. Заразишься еще этим поветрием!.. Дай тебе волю... Нет, больше никаких вечеринок с мальчишками, ни единой! А попробуешь пойти хоть раз, в наш дом можешь не возвращаться! На порог не пущу — иди тогда куда хочешь!.. А сейчас ступай к себе! Все!
Малика вышла из кухни вся в слезах.
Побледнев, Вазира схватила пиалу и наполнила ее прямо из крана холодной водой. Аброр с нарастающей тревогой глядел, как дрожали у жены руки, когда она подносила пиалу ко рту, как лихорадочно блестели глаза.
— Что с вами, Вазира?.. И зачем так грубо вы обошлись с Мали-кой? Она же не понимает ваших опасений, она же еще ребенок.
— Не защищайте ее!.. Я сегодня сыта по горло «проблемами молодежи». Моего брата Алибека так избаловали... Мама теперь просто погибает от его распущенности и своеволия. Я сама увидела сегодня, до чего доводит родительская снисходительность. Сердце у меня кровью обливается.
— Что случилось-то? — уже не на шутку встревожился Аброр. И Вазира стала сбивчиво рассказывать мужу, что у матери на
глазу бельмо и она почти ничего не видит... что брат разрушил свою семью и катится по наклонной... что она готова была увезти Зумрад Садыковну к себе. В рассказе жены беды наслаивались одна на другую, приобретая размеры непоправимой катастрофы. Вазира сидела опустив руки, глаза ее уставились в одну точку — полное отчаяние, изнеможение, обессиленность. Она почти прошептала:
— Что же делать, Аброр? Ах, если б мама могла быть построже с ним!.. Так нет, она все еще защищает и заступается за этого нахала и наглеца.
Аброр молча шагал по кухне из угла в угол...
Так решительно отправилась к матери за помощью себе, а вернулась еще более расстроенная и подавленная. Теперь, наверное, поняла его, Аброра, правоту и не будет мешать ему временно приютить родителей. Но только убедил ее не он сам, а жестокосердие Алибека. Не
хочет быть она похожей на своего брата. И еще Вазира знала, что без помощи Аброра не выручить ей матери из беды. Да и за брата она в ответе не меньше, чем мать,— ведь она старшая сестра. С кем же делиться ей горестями, если не с мужем?
Аброр уже не чувствовал раздражения против Вазиры, все утреннее, неприятное выветрилось, и ему стало Вазиру жаль.
И Вазира почти не помнила утренней их размолвки... В конце концов, не на всю жизнь приедут к ним свекровь и свекор!.. И разве не прав Аброр и в том, что резко обошлась она сейчас с Маликой, слишком строга была с ней, а девочка у них растет хорошей, честной и чистой...
Из глубины смятенного ее сознания выплыло вдруг, будто и не к месту совсем, воспоминание о встрече с Наби Садриевичем и... с Шерзодом. Его предложение ей стать соавтором проекта, который идет явно вразрез с замыслами Аброра. Она пыталась усилием воли отогнать это воспоминание от себя, чтобы оно не усугубляло и без того сложного, смятенного состояния ее души. Но воспоминание зацепилось за что-то такое в ней, чего она стыдилась...
После довольно долгого молчания Аброр как бы про себя сказал:
— Да, беда и впрямь не ходит одна... Но почему же вы не поговорили с дружками Алибека?
— До них ли мне было?! И говорить с ними очень уж неприятно. Слишком они развязны.
Аброр вспомнил, как сам однажды попробовал поговорить с ними у Алибека. Даже стакан портвейна выпил, хотя крепленого вина и не любил. Большинство дружков — разведенные. От жизни хотят только брать и ничего не хотят ей давать...
«Ну ладно,— думали вместе и Вазира и Аброр,— корни тут глубокие, а что сейчас вот делать, как вырвать Алибека из этой компании? Скажи-ка попробуй: «Дружки у тебя плохие»,— так он сразу на стену полезет. Слова тут не помогут».
— Может быть, его в Фергану или Самарканд отправить с женой, ну, найти повод... чтобы как-то оторвать от дружков? — неуверенно спросила Вазира.
А я вот думаю, сначала с Насибой нужно поговорить,— тоже бы размышляя вслух, сказал Аброр.— Раз они в ссоре и разводиться собираются... сперва этот узел как-то развязать. Или подтянуть как и сказать...
Дома у нее телефона нет. Но я Насибу разыщу.
Решили позвонить Насибе завтра на работу. А с утра съездить к руководительнице Малики — и этот узел ждет, чтобы к нему прикоснулись чьи-то здравые руки... Да, еще Вазира с утра маму к врачу должна повезти.
Аброр мысленно добавил к перечню дел и заботы своих стариков: они ждут его. Он должен помочь им найти подходящий участок дома... Пошла сумасшедшая какая-то полоса жизни, когда запутанные узлы все множатся. И среди них еще споры его с директором - Рахмановым. Аброр уже набросал черновик письма начальнику главного управления, думал завтра, в субботу, посидеть над ним, подумать, переписать набело. Но, видно, завтра часть дня уйдет по графе «семейные заботы». Остается для дела только ночь.
И Аброр направился в кабинет, включил настольную лампу, найдя в себе силы думать, писать, одним словом — работать.
Вазира решила не ужинать, есть совсем не хотелось. Она приняла душ, выпила холодного кефира. Устала, конечно, очень, выдохлась за день, но спать не хотелось. Стиркой она занималась обычно по субботам. Но на этот раз, зная, что суббота уже вся расписана, она отобрала часть белья и стала стирать. Спать легла уже после полуночи...
Утром в субботу Аброр отвез тещу в поликлинику на консультацию. А оттуда завез Зумрад Садыковну, а потом Вазиру домой. Теперь очередь была за его родителями.
День становился все жарче. Вишневые «Жигули» все раскаленней — и от знойных лучей солнца, и от расплавленного асфальта. Аброр гнал на большой скорости; нагревались шины, источая запах горелой резины.
С особой силой этот запах ударил Аброру в нос, когда он, почти в полном изнеможении, остановил машину у отцовской калитки, в тени деревьев, которые некогда посадил Агзам-ата. От Бозсу на этот раз не веяло прохладой и свежестью: запах резины победил все другие.
Рассиживаться было некогда. Аброр наспех поел маставы. Этот кисловатый суп хорошо утолял жажду. Посадил в машину отца и младшего брата. Помчались в квартал Шофайзи, расположенный за старым ташкентским районом Кукчи на северо-западной окраине города. Здесь их ждал толстый высокий человек; он знал местность, в которой хотел приглядеть себе участок Агзам-ата. Машина заметно осела, приняв еще одного пассажира, ее рессоры заскрипели. И все же — давай, давай! — снова помчался вишневый, вроде и устали не ведающий «жигуленок».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39