Они мне не по карману. Я бедняк...
— Бедность не порок. Но быть бедным душой, нищим духом — это страшно! Алмазы, о которых я тебе говорил,— их не купить. Их добывать по крупицам надо, всю жизнь.
— Это не для меня! Понятно вам или нет? — Алибек отбросил свою мнимую невозмутимость, повысил голос.
— Понятно! Но что ты понимаешь, если говоришь, если смеешь говорить, что не сделал ничего плохого ни Насибе, ни родной матери! — Аброр тоже почти закричал.
— Ну, а что же я сделал плохого? Маме, например?
— А что хорошего ты сделал для своей матери?! Отпустил бороду? Отрастил ноготь... я вижу, ты все время заботишься о чистоте своих длинных ногтей...
Вскинулась Вазира:
— Я вчера говорила, убеждала тебя: давай переведем маму в эту комнату, где ей спокойнее жить. Сегодня прихожу, вижу — ты не желаешь уступить тихую комнату. Это разве не доказательство, что ты больше заботишься о своих отполированных ногтях, чем о матери!
Алибек вскочил с места:
— Вы все против меня! Хватит! Мне надоело! Я ухожу! — И выбежал из комнаты.
Аброр развел руками. У Зумрад Садыковны задергалось лицо, пошло вдруг пятнами. Вазира растерянно кусала губы, не зная, что теперь делать.
Медленно привстала Насиба.
— Раз не действуют слова,— глухо проговорила она,— давайте... будем действовать. В этой квартире я тоже прописана. По закону одна из этих трех комнат принадлежит мне. Маму, Зумрад Сады-ковну, я беру сюда, в эту комнату. Шумная пусть будет в резерве.
— Все правильно! — воскликнула Вазира.— Вот эта комната, где мы сейчас сидим, пусть и останется за Насибой. Сейчас же мы переведем мать сюда! —И тут же встала из-за стола.
— Думаю, решили правильно,— поднялся и Аброр.
Алибек, сидевший в соседней комнате, слышал все. Он вынул из кармана новую пачку жвачки, разорвал целлофановую обертку и начал яростно жевать.
— Как бы хуже не стало! — робко сказала Зумрад Садыковна.
— Раз большинство пришли к такому решению... Хватит уже колебаться, мама! — сказала, словно отрезала, Вазира.
Они быстро отодвинули диван в угол, внесли в комнату кровать Зумрад Садыковны.
Алибек громко расхаживал по спальне. Вазира обратилась к нему через приоткрытую дверь:
— Эй, свободный человек! Магнитофон сам заберешь или занести? Алибек подошел к двери и начал кричать:
— Почему вы тут хозяйничаете?! Идите к себе домой и там наводите порядок!
Аброр ответил настойчиво-громко, будто вколачивал гвозди:
— Мы не хозяйничаем. Мы помогаем Зумрад Садыковне и Насибе. Мы защищаем закон. А он защищает справедливость... Севшую на мель лодку надо с нее стащить!
— Тогда я уйду отсюда! Найдутся девушки! Даже с квартирами!
— Циник, дрянь! — крикнула Вазира.— Если тебе не стыдно продаваться за квартиру, убирайся!
Алибек ворвался к ним, пробежал по комнате, ногой распахнул дверь, миновал коридорчик, открыл наружную дверь. Потом с силой хлопнул ею и исчез.
— Вай, Вазира-джан, зачем мне нужен этот скандал? Лучше жить спокойно впроголодь, чем со скандалами сытым...
— Будьте тверже, мама!
— А если твой брат что-нибудь сделает над собой?
— Алибек сделает, да? — со злостью засмеялась Вазира.— Самовлюбленный эгоист, которому ноготь дороже всего на свете?
Насиба усмехнулась горько-горько:
— Сейчас побежит к собутыльникам. Портвейн вернет ему душевное равновесие... Давайте откроем и вон ту дверь.
Отодвинули шкаф в спальне, открыли дверь (еще отцовскую) в коридор. С двух сторон занесли в Алибекову комнату («Нашу спальню»,— горько подумала Насиба) вещи непутевого сына и мужа, снова задвинули шкаф — в обеих комнатах получились теперь отдельные входы. Удивительно быстро. Да и много ли вещей было у Алибека...
Вазира обняла невестку, прижала к себе:
Насиба-хон, милая! Маму свою доверяю вам. Защитите ее, умоляю
Горько было на душе Насибы, горько. Алибек ушел к своим собутыльникам. Это еще полбеды. Но есть ведь и девушки, ни перед чем не останавливающиеся. Угроза Алибека не пустая. Сойдется с какой-нибудь из них. Тогда что будет делать она, брошенная мужем Насиба?
— Вазира-апа, кажется, мы с вашим братом не помиримся,— сказала она.— Вся моя надежда была на вас. И на заводе в свое время пытались добрые люди его уму-разуму научить. Но без пользы. А теперь и вас он не послушался. Видно, к разводу... лодку нашу несет.
Насиба посмотрела на Аброра. Вазира тоже. Зумрад Садыковна тихо, ни на кого не глядя, плакала.
— А если его уговорить работать в другом городе? — как-то безнадежно спросила Вазира.
— По своей воле Алибек ни за что не поедет в другой город,— ответил Аброр.— Да и вообще не захочет менять свой образ жизни. Снова сюда вернется и будет портить всем жизнь... Один только выход я вижу — надо, чтобы его призвали в армию! Воинская дисциплина — великое начало — научит уму-разуму. Я помню: в армии мы не таких «героев» видали — ой-ей-ей, а после пяти-шести месяцев службы и они начинали задумываться и тосковать по дому. Вот так постепенно начинали понимать кое-что в жизни...
Аброр говорил, а думал о том, что же он скажет в военкомате, где ему покажут прошение об отсрочке от призыва.
— С военными людьми разговаривать нелегко, но попробую. Если я скажу, что невестка будет ухаживать за матерью, они ведь потребуют доказательств. Пойдете в военкомат, Насиба-хон? Не станете возобновлять свою просьбу, Зумрад Садыковна? В одной лодке надо всем держаться вместе, дружно.
— Насибе не стоит ходить туда,— сказала Вазира.— Алик узнает, трудно им будет потом помириться.
— Тогда принесите мне свой паспорт, Насиба-хон, и если есть какая-нибудь справка с места работы, прихватите тоже.
Насиба, преодолевая предательскую дрожь в коленях, открыла сумку и протянула Аброру и паспорт, и удостоверение с места работы. Она рисковала, но выхода другого не видела.
А она еще любила непутевого Алибека.
В кабинете Садриева за длинным столом, установленным вдоль стены, собрались специалисты. Во главе стола место было свободно, рядом сидел внушительных габаритов человек в очках — один из руководителей городского управления по благоустройству. Аброр занял место неподалеку от него. Собрались обсудить спорные вопросы, возникшие между Агзамовым и Рахмановым. Правда, сам Сайфулла Рахманович прибыть на дискуссию не смог, прислал вместо себя Яминова, своего заместителя,— толстоватого, лысеющего и, судя по тому, как он сейчас рылся в бумагах, весьма нервозного человека лет пятидесяти. Рядом с Яминовым сидела Вазира. Поддержав предложения Шерзода Бахрамова, она сумела на сей раз помочь и Аброру. Это по ее просьбе Наби Садриевич прочел соображения, изложенные Аброром в специальной докладной записке, и решил их сегодня обсудить.
За своим небольшим рабочим столом Садриев закончил телефонный разговор, плавно положил трубку на рычаг, так же спокойно нажал кнопку селектора:
— Антонина Ивановна! В течение получаса прошу никого ко мне не пропускать. И по телефону ни с кем не соединять.
Садриев подошел к длинному столу, сел в свое кресло, придвинутое к торцевой части продолговатого стола.
— Ну что ж, начнем... Товарищ Яминов, вы представитель дирекции института, в то же время один из соавторов институтского проекта. Прошу. Коротко, суть дела.
Яминов начал со значения перестройки Ташкента, с высокой оценки, которую получила их работа в Москве, с высказываний представителей различных стран о центре Ташкента. Бумаг перед ним лежало много, читал он медленно.
— Эти размышления оставьте для какого-нибудь торжественного собрания,— прервал его Садриев,— пожалуйста, переходите к существу обсуждаемых вопросов.
— Тут вот... товарищ Агзамов предлагает внести в наш проект значительные изменения,— запинаясь заговорил Яминов.— Если мы примем его предложения... то на площади Ленина... то есть предложение увеличить посадки деревьев местных видов. Они, Агзамов говорит, дают больше тени... Такие деревья в каждом кишлаке, в каждой махалле растут. А наша центральная площадь, это уже товарищ Рахманов говорит, должна быть особенной, во всей Средней Азии не будет подобной! Мы должны руководствоваться этой, как вы сказали... сутью. Поэтому я не могу присоединиться к Агзамову.
— Просьба к вам — покороче! — сказал Садриев, предоставляя затем слово Аброру.
— После землетрясения вдоль Аллеи парадов были высажены чинары. Посмотрите сейчас: за какие-нибудь семь лет они вымахали под стать двухэтажным домам, дают вокруг себя густую тень. Еще через несколько лет, когда чинары эти дорастут до нормально зрелого возраста, они станут величественными деревьями, достойными нашей центральной площади. Почему, спрашивается, мы не должны высаживать их и дальше? Только потому, что они «местный вид» флоры?
— Я не чинары называл «местным видом»! — покраснев, бросил реплику Яминов.— Я имел в виду тополя и тальник.
— Не надо пренебрегать и тополями, и тальником. В России чаще всего — это заросли мелкой вербы, ивняк; у нас они бывают довольно высокими,— продолжал Аброр.— В кишлаках, махаллях, вдоль дорог — у нас эти неприхотливые деревья всюду, они шли, можно сказать, испытание временем. Пять-шесть лет назад мы перестали сажать тополя из-за их пуха, видите ли. Воздали должное туе. Конечно, эти благородные деревья нам очень нужны.
Но пока они подрастут до того, как начнут давать густую тень, десять — пятнадцать лет. Кроме того, саженцы дуба и чинары очень нежны, чуть больше припечет солнце, они засыхают. А тополь растут очень быстро. Некоторые породы—по пять метров Чем плоха тень тополей и верб, особенно пока ждать приходится, вырастут чинары и дубы?.. Поэтому я и предлагаю: в той час и площади, которую наш институт сейчас проектирует, кроме красивых елей высадить и чинары, и плакучие ивы, и лучшие сорта. Пусть не пустует и прибрежная часть площади, примыкающая. Ведь людям везде кислород нужен!
Садриев слушал и утвердительно кивал головой. Аброр решил сказать и о скамейках — ясный, кажется, вопрос, да вот директор поднял его на высоту «принципиальных» разногласий. Он, Аброр, недавно был свидетелем необычного явления. Кто не знает в Ташкенте площадь Иски Джува, ту, где установлен памятник Михаилу Ивановичу Калинину? Место высокое, прохладное, ветерок продувает, место тенистое, ну потому и стояло там несколько скамеек. Ничем не примечательных. Но достаточно удобных и, главное, нужных. Пенсионеры, рабочие после смены сидели отдыхали на них, беседовали, читали газеты, просто дышали свежим воздухом... Недавно Аброр проходил по этому скверику. В самое жаркое время дня. И видит — старые люди прислонились к стволам деревьев, сидят прямо на земле. Скамеек нет. Заметно по развороченной почве, что железные ноги скамеек выдирали^ большим трудом. Аброр обратился к двум старикам, что сидели у подножия чинары, подстелив под себя газеты: «Что случилось, куда скамейки девались?» Оказывается, какие-то пьяницы по ночам облюбовали эти скамейки для своих попоек, шумели, нарушали, словом, общественный порядок. Участковый несколько раз гонял их оттуда, но сие мало помогало. И тогда прибыл автокран, скамейки выдрали «с корнем». Так вот за безнравственность некоторых были наказаны... скамейки... и наши уважаемые старики. Все рассмеялись.
— Послушайте, что дальше было,— продолжал Аброр.— Хорошие люди, привыкшие отдыхать на этих скамейках, пошли с жалобой в райисполком. «Разве это называется борьбой за порядок? — спросили они.— Вместо забулдыг наказали нас!» Вскоре по распоряжению райисполкома скамейки привезли обратно и даже покрасили заново... Какой вывод следует из этой эпопеи? Комментариев, вероятно, не надо.
Аброр заметил, что его слова многим пришлись по душе. Почувствовал это и Яминов, лихорадочно зашуршал бумагами, не зная, как возразить, чем возразить, если уж к рахмановским «идейным мотивам» тут, оказывается, не прислушались.
— У меня к Яминову, представляющему проект в целом, есть такой вопрос,— сказал Садриев.— Если принять предлагаемые Агза-мовым изменения, то насколько увеличатся расходы при осуществлении проекта?
— Точного расчета еще нет. Приблизительно...
— Приблизительно нам не нужно.— Садриев обернулся к Аброру: — Вы, Агзамов, инициатор, вы подсчитали?
— Да, расходы по составлению рабочих чертежей уточненного проекта в среднем увеличиваются на пятьсот рублей.
— А по строительству?
— Расходы по осуществлению проекта уменьшатся. Это объясняется тем, что предусматривается сохранить определеннное количество старых деревьев, дубов преимущественно, имеющих очень глубокие корни и не нуждающихся в орошении. К ним не надо прокладывать трубы.
Садриев посмотрел на сотрудницу, которая вела протокол,— успевает ли она записывать. Потом медленно произнес:
— Итак, вывод напрашивается следующий: проект Аллеи фонтанов на площади Ленина, представленный институтом, принимаем. С изменениями и уточнениями, которые предлагает архитектор Аг-замов.— Увидел, как помрачнел Яминов. Спокойно, доброжелательно добавил, что в основе своей общий проект не меняется, что касается «зеленого обрамления», то пусть будут и ели, и сосны, и плакучие ивы, и чинары, и дубы. В тенистых местах площади, своеобразных островах для отдыха населения, безусловно, нужно установить удобные скамейки.— Я согласен, что деревья, подобные карагачу и тополю, нельзя считать «кишлачными». Вдоль канала площадь, с архитектурно-градостроительной точки зрения, еще не освоена. Имеет смысл высадить здесь ряды тополей. У них есть еще своя особенность: когда воздух раскален и неподвижен, ветви деревьев замирают, не шелохнутся. Кроме тополей! Даже когда солнце в зените, листья тополя потихоньку колеблются...
— Народ так и называет тополь — «дерево, притягивающее к себе ветерок»,— произнес кто-то за столом.
— Вот именно,— подтвердил Наби Садриевич.— На листья тополя не садится пыль, они узкие и гладкие, сами себя очищают. Поэтому в тени тополя человек отдыхает спокойно, с наслаждением... Но, конечно, и тополь надо сажать разумно. Тут Яминов в принципе прав.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39