Оригинальные цвета, приятно удивлен
У его отца, говорят, в Питере банкирская контора. Он бы давно хапнул, да не знает с какого бока приниматься. А я, Миша, с банковскими кредитами могу и подождать, мне не к спеху.
Мутный взор Кислякова упал на Григория, с недоумением слушавшего хмельные рассуждения Волкова.
— Не понимаю я этого твоего цинизма, Арсений,— сердито сказал Кисляков.— Ну зачем ты клевещешь на себя? Зачем эти твои невозможные поговорки?—Ты, не зависящий ни от кого коммерсант, умница, прекрасный деятель — и такой цинизм!.. Я только одного не могу простить тебе: до сих пор ты ничего не сделал для организации потребительского общества, а ведь это мы поручили тебе еще три месяца назад!
Волков засмеялся:
— Раз Волков сказал,— Волков все сделает, Миша Устав уже утвердили, членские книжки я заказал. Теперь только выбрать хороших людей в правление, а тебя его председателем.
Кисляков застыл от радостного удивления, потом, уронив стул и опрокинув на скатерть соусник, бросился к Волкову, громко поцеловал его в губы:
— Арсений! Бесспорно одно: ты единственный порядочный человек в колонии! Эти невежественные тупоумные толстосумы, вроде Мешкова, способны думать только о своем кармане, только о своем благополучии,
А ты... ты готов забыть о своих делах в заботах о благе русского торгового общества.
Волков осторожно посадил расчувствовавшегося Кис-лякова на стул и, вынув из бокового кармана пиджака пачку бумаг, подал ему:
— Дома вечером прочти, и где нужно, там подбавь и поправь, Миша.— Волков подмигнул ему.— В нынешний раз, я думаю, его высочеству хану хивинскому придется покорежиться...
Волков тяжело поднялся со стула:
— Ну, дамы, вы как хотите, а мы соснем малость. Он положил руку на плечо Григория:
— Вот что, молодой человек, ты мне понравился, Хочешь — обижайся, хочешь — не обижайся, а только звать я тебя буду по-своему, по-простецки — Гришей. Жить будешь у меня в доме, в моем кабинете. Забирай свои вещи и приходи. А завтра — и за работу.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Густое мычание коровы и злой лай цепной собаки разбудили Григория; он открыл глаза. Сквозь щели ставни, прикрывавшей большое окно кабинета, тянулись оранжевые лучи солнца.
Григорий вскочил с кровати и, босиком добежав до окна, |распахнул створки ставни. Солнечный свет широкими полосами лег на желтый пол комнаты; приятный бодрящий ветерок обдал сонное лицо. Со двора донеслось озабоченное кудахтанье кур, слышались неясные женские голоса.
Григорий перегнулся через подоконник. На обвитой густо-зеленым хмелем веранде, примыкавшей к соседнему окну, у столика, заставленного пузырьками, коробочками, кусками ваты и бинтов, сидела Татьяна Андреевна. На полу, у ее ног, расположились несколько узбекских женщин с детьми.
Татьяна Андреевна озабоченно осматривала больного ребенка. До Григория донесся ее голос:
— Опять запустила, Анар. Твой Бабаджан давно не оттягивал бы тебе рук, если бы ты не ленилась ходить ко мне.
Молоденькая мать смущенно оправдывалась:
— Не могла к тебе ходить, душевная моя сестра, побей меня бог, не могла. Муж уезжал, а свекровь злая, как твоя цепная собака.
Татьяна Андреевна взяла пипетку, раствор ляписа обжег глаза ребенка, он закричал, заплакал.Григорий отошел от окна, побежал к душу.Захолодевшая за ночь в цинковом баке вода освежила горячее после сна тело. Григорий обтерся полотенцем и, наскоро одевшись, бегом вернулся в комнату.
Вырезка из газеты, лежавшая на этажерке, возбудила его любопытство. Он взял ее и, присев к столу, быстро пробежал глазами.
В бойкой статье под заголовком «Хивинские дела» автор, скрывшийся за подписью «Старожил», жаловался на хивинского хана. Автор писал, что хан своей неразумной политикой продолжает наносить убытки русским фирмам.
В начале весны хан объявил дехканам, что за двадцать рублей, внесенных в его казну, желающие могут освободиться от повинности по очистке арыков. От этой тяжелой, изнурительной работы откупилось больше половины землевладельцев. Остальным дехканам предложили закончить очистку каналов в обычный срок. Дехкан осталось мало, очистка двигалась медленно. Чтобы ускорить работу, хан приказал чиновнику, надзиравшему за очисткой, выпороть каждого двадцать пятого дехкана и двоих повесить. Жестокая расправа подействовала.
Работу закончили в обычный срок. Но очистка была проведена плохо. Летом каналы часто засорялись, поля получали недостаточно воды, хлопка уродилось мало. Многие фирмы потерпели убытки, дехкане стали их неоплатными должниками. Выиграл один хан: двести тысяч золотых рублей положил^ он в свою казну.
Автор взывал к чувствам генерал-губернатора, приглашал его внимательнее приглядеться к политике хана, предупреждал, что впоследствии придется затратить большие средства на поднятие русской торговли в ханстве.
В коридоре послышались шаги. В комнату вошел Волков. На нем был длинный, до пят, ватный хивинский халат.
Он кивнул головой на приветствие Григория:
— Статейку читаешь, Гриша, ну как?
Григорий не скрыл своего впечатления.
— Жутко читать, Арсений Ефимович. В Ташкенте я воспринимал такие статьи как что-то нереальное, неощутимое, далекое, а здесь, это — сама жизнь. Я этих дехкан вижу каждый день. Хан — настоящий средневековый тиран. Меня поражает смелость автора.
Волков довольно улыбнулся:
— Мне скрывать от тебя нечего, Гриша, это моя статья.
— Ваша?— удивился Григорий. Ему не верилось, что эту статью написал человек, говоривший таким простецким языком.
Волков не обиделся на недоверчивый тон Григория. Он достал из ящика стола копию статьи, написанную его ровным красивым почерком.
— Вот, на, убедись...
Григорий с большим почтением посмотрел на своего улыбающегося хозяина.
Ни одну профессию Григорий не уважал так, как писательство. Писатели, журналисты обладали магической силой. Они могли заставить тысячи людей радоваться и негодовать, могли, как Бичер-Стоу, привлечь внимание миллионов людей к несчастным рабам — неграм. Григорий с большим удовольствием отмечал в биографиях древних царей их особенную заботу об ученых и писателях. И Ануширван, и султан Махмуд Газневийский, и Тамерлан, и Бабур Мирза высоко ценили труд писателей и выделяли им долю захваченной добычи наравне с: военачальниками. Все детские и юношеские годы Григорий мечтало знакомстве с настоящим писателем, с настоящим журналистом.
Волков придвинул к окну мягкое кресло и удобно уселся, вытянув большие босые ноги в ночных туфлях. Почти в тех же тонах, что и Кисляков, он начал рассказывать Григорию о Хивинском ханстве.
Волков хорошо знал узбекский язык, нравы и обычаи. Его рассказы пестрели сочными туземными пословицами, поговорками, меткими словами.
Он говорил о развратнике, сифилитике хане и его огромном, ежедневно обновляющемся гареме, о зловонных тюрьмах, где гнили сотни заключенных, о многочисленной прожорливой армии ханских чиновников. Эти чиновники не получали жалованья, они сами
вознаграждали себя при взыскивании налогов и податей.Волков пояснил это примером. — Вот ты возьми нашего новоургенчского хакима, Хан наложил на его округ сто тысяч рублей в год. А хаким разложил по аксакальствам сто двадцать пять тысяч рублей, двадцать пять тысяч рублей, значит, а свою пользу. А аксакалы разложили на дехкан уже двести тысяч рублей — их ведь много, а хаким один. Это, конечно, по шариату полагается, но если у нас год от году и неоплатные должники среди дехкан прибавляются, то есть над чем и нам призадуматься...
Рассказы Волкова о пытках, применявшихся в ханстве, звучали как страницы садистской книги Октава Гирбо «Сад пыток». Точно новый, неведомый мир открывался перед Григорием.
Газеты и журналы Ташкента, в которых сотрудничали чиновники генерал-губернатора, миссионеры и скучающие любители литературы, никогда не касались темных сторон жизни колонии. В романах и повестях Каразина, Арендаренко жили и действовали блестящие философствующие ханы, храбрые рыцари-джигиты, мудрые старики из таинственной Индии.
Школа в колонии была прочно отгорожена от жизни толстой стеной экзотики и восточной мистики. В ней не изучали ни обширного края, ни народа, его населяющего. Детям внушалось презрение и недоверие к мусульманам-туземцам и уважение к управителям края. Рассказы Волкова расстроили Григория. — То, что вы рассказываете, Арсений Ефимович, ужасно,— взволнованно сказал он, когда Волков умолк.— Почему обо всем этом никто не сообщит нашему правительству?
Волков иронически засмеялся.
— Правительство все это и без нас хорошо знает. Хан — ловкач, умеет подмазать. Подарки-то в Петербурге сильно любят! Об этом, брат, полковник Логофет целую книгу написал — «Страна бесправия». Он ее государственной думе посвятил. Правда, там о Бухаре, но это все равно, порядки-то у них одинаковые. Мы с ханом справимся и без губернатора. Я вот написал как-то про его делишки с персидской контрабандной
торговлей, так из Петербурга ему такой нагоняй дали, еле на троне усидел. С тех пор хан газет побаивается, да и наше правительство с гласностью считается. Га-зета, ведь, и за границу попасть может...
— Скорей бы банк развернул работу!— вырвалось у Григория.— Это избавило бы народ от ростовщиков.
— Что банк? Банк своего не упустит. У банка тоже хозяева есть, им дивиденд нужен... Без нас банк ничего не сделает, а Клингель жмется. Ну, ничего, мы ждать умеем, у нас и другие дела есть. Вот возьмем, например, дело, на которое я тебя нанял...
Волков подобрал под себя ноги, плотно запахнулся халатом, отчего фигура его словно уменьшилась, и закурил папиросу; душистый приятный запах дорогого табака разнесся по комнате.
Толково и обстоятельно Волков рассказал Григорию о конторе гужевых перевозок, которую он намеревался открыть в Новом Ургенче. Он хорошо и детально изучил это дело.
За последние годы Новый Ургенч стал экономическим центром ханства. Грузооборот города сильно возрос. Увеличился вывоз сырья, привоз товаров; открылось много оптовых складов российских торговых фирм. Сюда прибывали и отсюда отправлялись миллионы пудов грузов. Но в городе не было арбакешей-профес-сионалов. Почти все грузы перевозились окрестными дехканами. Было всего два-три хозяина, имевших по четыре арбы, и один, который имел тридцать арб.
Российские транспортные конторы были очень недовольны работой арбакешей. Их было много, тысячи ар-бакешей ежедневно заполняли дворы складов. Конторам приходилось держать особый штат служащих для расчетов с каждым возчиком. Приходилось выписывать тысячи ордеров, накладных, квитанций на прием грузов, на отправку их, на оплату денег.
Обнаруженную после сдачи груза окрайку и бой транспортным конторам приходилось принимать на свой счет — невозможно было разыскать среди тысячи арбакешей виновника убытков. Во время полевых работ и мусульманских праздников арбакеши не выезжав ли на работу. Это приносило крупные убытки фирмам и транспортным конторам, отвечавшим га срочность доставки.
— Я решил взять на себя всю гужевую перевозку,— говорил Волков.— Это и для арбакешей лучше. Транспортные конторы задерживают их с расчетом до ночи, а им возвращаться, глядишь, верст двадцать. Мне от этой затеи прибыли ждать не приходится — свои бы выручить, но зато хорошее дело налажу. С транспортными конторами я договоры заключил, теперь бы только с арбакешами поладить... У меня есть приказчик, да кто его знает, за ним тоже глаз нужен. Народ теперь аховый, зазеваешься — рубашку с плеч стянут...
Григорий вспомнил, что один из знакомых его отца работал в Ташкенте в небольшой артели возчиков. Этот знакомый часто рассказывал об успешной работа артели, о выгодных договорах, которые она заключала с транспортными конторами.
— Арсений Ефимович,— сказал Григорий,— зачем вам возиться с этим делом. Не лучше ли будет организовать арбакешей в несколько гужевых артелей? Я могу это взять на себя...
Волков, слегка сдвинув брови, пристально поглядел в возбужденное лицо Григория.
В открытых глазах молодого человека горело желание быть полезным своему хозяину, помочь ему.
Волков добродушной, сочувственной улыбкой ответил на искренний порыв Григория:
— Люблю таких людей, как ты, Гриша, как Михаил Ильич! Только народ вы несмышленный. Здешние дехкане сообща работать не привыкли. В России и деревня вся в куче, а здесь — от курганчи до курганчи на лошади скачи! Они между собой раз в месяц на базаре встречаются, а ты об артели! Дурака они в старосты не выберут. А дай умному чужую деньгу подержать, так он ее живо в свой карман сунет. А транспортные конторы, — захотят ли они с артелью работать? Они, ведь, и сговориться могут, цены поднять, или забастовку устроить!
— Я бы с арбакешами давно поладил,— продолжал Волков, помолчав,—да Шарифбай мешает. Он и купец, и подрядчик, и хлопком занимается,— везде лезет...
Волков долго жаловался на Шарифбая — знакомого Григорию купца. Он говорил, что Шарифбай пытался сам заключить договоры с транспортными конторами, но они предпочли узбеку русского коммерсанта. Тогда
Шарифбай подбил арбакешей. Они отказались иметь дело с Волковым, и грузы по-прежнему возили сами конторы. Хорошие отношения с агентами контор спасали Волкова от неустойки и разрыва договоров. Но сезон разгорался, и личная приязнь могла уступить место деловым интересам.
Откровенность хозяина льстила Григорию. Он не хотел терять его доверия и потому не сказал ему о своем знакомстве с Шарифбаем.
С большой готовностью принял Григорий предложение хозяина выехать на речную пристань.
— Потолкайся среди арбакешей, с приказчиком поговори. Арбакешам намекни, что хозяин, мол, хочет своих пятьсот арб завести. Дело наладится — и тебе хорошо будет. Я, брат, хозяин такой, не все себе в карман. Это дело что?— маленькое дело. Мне, брат, хлопок. Я бы хлопком занялся, вот кредитов добьюсь, тогда уж, видно...
Дверь открыла горничная:
— Татьяна Андреевна просит к столу.
— Ишь, ты, голопятая!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Мутный взор Кислякова упал на Григория, с недоумением слушавшего хмельные рассуждения Волкова.
— Не понимаю я этого твоего цинизма, Арсений,— сердито сказал Кисляков.— Ну зачем ты клевещешь на себя? Зачем эти твои невозможные поговорки?—Ты, не зависящий ни от кого коммерсант, умница, прекрасный деятель — и такой цинизм!.. Я только одного не могу простить тебе: до сих пор ты ничего не сделал для организации потребительского общества, а ведь это мы поручили тебе еще три месяца назад!
Волков засмеялся:
— Раз Волков сказал,— Волков все сделает, Миша Устав уже утвердили, членские книжки я заказал. Теперь только выбрать хороших людей в правление, а тебя его председателем.
Кисляков застыл от радостного удивления, потом, уронив стул и опрокинув на скатерть соусник, бросился к Волкову, громко поцеловал его в губы:
— Арсений! Бесспорно одно: ты единственный порядочный человек в колонии! Эти невежественные тупоумные толстосумы, вроде Мешкова, способны думать только о своем кармане, только о своем благополучии,
А ты... ты готов забыть о своих делах в заботах о благе русского торгового общества.
Волков осторожно посадил расчувствовавшегося Кис-лякова на стул и, вынув из бокового кармана пиджака пачку бумаг, подал ему:
— Дома вечером прочти, и где нужно, там подбавь и поправь, Миша.— Волков подмигнул ему.— В нынешний раз, я думаю, его высочеству хану хивинскому придется покорежиться...
Волков тяжело поднялся со стула:
— Ну, дамы, вы как хотите, а мы соснем малость. Он положил руку на плечо Григория:
— Вот что, молодой человек, ты мне понравился, Хочешь — обижайся, хочешь — не обижайся, а только звать я тебя буду по-своему, по-простецки — Гришей. Жить будешь у меня в доме, в моем кабинете. Забирай свои вещи и приходи. А завтра — и за работу.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Густое мычание коровы и злой лай цепной собаки разбудили Григория; он открыл глаза. Сквозь щели ставни, прикрывавшей большое окно кабинета, тянулись оранжевые лучи солнца.
Григорий вскочил с кровати и, босиком добежав до окна, |распахнул створки ставни. Солнечный свет широкими полосами лег на желтый пол комнаты; приятный бодрящий ветерок обдал сонное лицо. Со двора донеслось озабоченное кудахтанье кур, слышались неясные женские голоса.
Григорий перегнулся через подоконник. На обвитой густо-зеленым хмелем веранде, примыкавшей к соседнему окну, у столика, заставленного пузырьками, коробочками, кусками ваты и бинтов, сидела Татьяна Андреевна. На полу, у ее ног, расположились несколько узбекских женщин с детьми.
Татьяна Андреевна озабоченно осматривала больного ребенка. До Григория донесся ее голос:
— Опять запустила, Анар. Твой Бабаджан давно не оттягивал бы тебе рук, если бы ты не ленилась ходить ко мне.
Молоденькая мать смущенно оправдывалась:
— Не могла к тебе ходить, душевная моя сестра, побей меня бог, не могла. Муж уезжал, а свекровь злая, как твоя цепная собака.
Татьяна Андреевна взяла пипетку, раствор ляписа обжег глаза ребенка, он закричал, заплакал.Григорий отошел от окна, побежал к душу.Захолодевшая за ночь в цинковом баке вода освежила горячее после сна тело. Григорий обтерся полотенцем и, наскоро одевшись, бегом вернулся в комнату.
Вырезка из газеты, лежавшая на этажерке, возбудила его любопытство. Он взял ее и, присев к столу, быстро пробежал глазами.
В бойкой статье под заголовком «Хивинские дела» автор, скрывшийся за подписью «Старожил», жаловался на хивинского хана. Автор писал, что хан своей неразумной политикой продолжает наносить убытки русским фирмам.
В начале весны хан объявил дехканам, что за двадцать рублей, внесенных в его казну, желающие могут освободиться от повинности по очистке арыков. От этой тяжелой, изнурительной работы откупилось больше половины землевладельцев. Остальным дехканам предложили закончить очистку каналов в обычный срок. Дехкан осталось мало, очистка двигалась медленно. Чтобы ускорить работу, хан приказал чиновнику, надзиравшему за очисткой, выпороть каждого двадцать пятого дехкана и двоих повесить. Жестокая расправа подействовала.
Работу закончили в обычный срок. Но очистка была проведена плохо. Летом каналы часто засорялись, поля получали недостаточно воды, хлопка уродилось мало. Многие фирмы потерпели убытки, дехкане стали их неоплатными должниками. Выиграл один хан: двести тысяч золотых рублей положил^ он в свою казну.
Автор взывал к чувствам генерал-губернатора, приглашал его внимательнее приглядеться к политике хана, предупреждал, что впоследствии придется затратить большие средства на поднятие русской торговли в ханстве.
В коридоре послышались шаги. В комнату вошел Волков. На нем был длинный, до пят, ватный хивинский халат.
Он кивнул головой на приветствие Григория:
— Статейку читаешь, Гриша, ну как?
Григорий не скрыл своего впечатления.
— Жутко читать, Арсений Ефимович. В Ташкенте я воспринимал такие статьи как что-то нереальное, неощутимое, далекое, а здесь, это — сама жизнь. Я этих дехкан вижу каждый день. Хан — настоящий средневековый тиран. Меня поражает смелость автора.
Волков довольно улыбнулся:
— Мне скрывать от тебя нечего, Гриша, это моя статья.
— Ваша?— удивился Григорий. Ему не верилось, что эту статью написал человек, говоривший таким простецким языком.
Волков не обиделся на недоверчивый тон Григория. Он достал из ящика стола копию статьи, написанную его ровным красивым почерком.
— Вот, на, убедись...
Григорий с большим почтением посмотрел на своего улыбающегося хозяина.
Ни одну профессию Григорий не уважал так, как писательство. Писатели, журналисты обладали магической силой. Они могли заставить тысячи людей радоваться и негодовать, могли, как Бичер-Стоу, привлечь внимание миллионов людей к несчастным рабам — неграм. Григорий с большим удовольствием отмечал в биографиях древних царей их особенную заботу об ученых и писателях. И Ануширван, и султан Махмуд Газневийский, и Тамерлан, и Бабур Мирза высоко ценили труд писателей и выделяли им долю захваченной добычи наравне с: военачальниками. Все детские и юношеские годы Григорий мечтало знакомстве с настоящим писателем, с настоящим журналистом.
Волков придвинул к окну мягкое кресло и удобно уселся, вытянув большие босые ноги в ночных туфлях. Почти в тех же тонах, что и Кисляков, он начал рассказывать Григорию о Хивинском ханстве.
Волков хорошо знал узбекский язык, нравы и обычаи. Его рассказы пестрели сочными туземными пословицами, поговорками, меткими словами.
Он говорил о развратнике, сифилитике хане и его огромном, ежедневно обновляющемся гареме, о зловонных тюрьмах, где гнили сотни заключенных, о многочисленной прожорливой армии ханских чиновников. Эти чиновники не получали жалованья, они сами
вознаграждали себя при взыскивании налогов и податей.Волков пояснил это примером. — Вот ты возьми нашего новоургенчского хакима, Хан наложил на его округ сто тысяч рублей в год. А хаким разложил по аксакальствам сто двадцать пять тысяч рублей, двадцать пять тысяч рублей, значит, а свою пользу. А аксакалы разложили на дехкан уже двести тысяч рублей — их ведь много, а хаким один. Это, конечно, по шариату полагается, но если у нас год от году и неоплатные должники среди дехкан прибавляются, то есть над чем и нам призадуматься...
Рассказы Волкова о пытках, применявшихся в ханстве, звучали как страницы садистской книги Октава Гирбо «Сад пыток». Точно новый, неведомый мир открывался перед Григорием.
Газеты и журналы Ташкента, в которых сотрудничали чиновники генерал-губернатора, миссионеры и скучающие любители литературы, никогда не касались темных сторон жизни колонии. В романах и повестях Каразина, Арендаренко жили и действовали блестящие философствующие ханы, храбрые рыцари-джигиты, мудрые старики из таинственной Индии.
Школа в колонии была прочно отгорожена от жизни толстой стеной экзотики и восточной мистики. В ней не изучали ни обширного края, ни народа, его населяющего. Детям внушалось презрение и недоверие к мусульманам-туземцам и уважение к управителям края. Рассказы Волкова расстроили Григория. — То, что вы рассказываете, Арсений Ефимович, ужасно,— взволнованно сказал он, когда Волков умолк.— Почему обо всем этом никто не сообщит нашему правительству?
Волков иронически засмеялся.
— Правительство все это и без нас хорошо знает. Хан — ловкач, умеет подмазать. Подарки-то в Петербурге сильно любят! Об этом, брат, полковник Логофет целую книгу написал — «Страна бесправия». Он ее государственной думе посвятил. Правда, там о Бухаре, но это все равно, порядки-то у них одинаковые. Мы с ханом справимся и без губернатора. Я вот написал как-то про его делишки с персидской контрабандной
торговлей, так из Петербурга ему такой нагоняй дали, еле на троне усидел. С тех пор хан газет побаивается, да и наше правительство с гласностью считается. Га-зета, ведь, и за границу попасть может...
— Скорей бы банк развернул работу!— вырвалось у Григория.— Это избавило бы народ от ростовщиков.
— Что банк? Банк своего не упустит. У банка тоже хозяева есть, им дивиденд нужен... Без нас банк ничего не сделает, а Клингель жмется. Ну, ничего, мы ждать умеем, у нас и другие дела есть. Вот возьмем, например, дело, на которое я тебя нанял...
Волков подобрал под себя ноги, плотно запахнулся халатом, отчего фигура его словно уменьшилась, и закурил папиросу; душистый приятный запах дорогого табака разнесся по комнате.
Толково и обстоятельно Волков рассказал Григорию о конторе гужевых перевозок, которую он намеревался открыть в Новом Ургенче. Он хорошо и детально изучил это дело.
За последние годы Новый Ургенч стал экономическим центром ханства. Грузооборот города сильно возрос. Увеличился вывоз сырья, привоз товаров; открылось много оптовых складов российских торговых фирм. Сюда прибывали и отсюда отправлялись миллионы пудов грузов. Но в городе не было арбакешей-профес-сионалов. Почти все грузы перевозились окрестными дехканами. Было всего два-три хозяина, имевших по четыре арбы, и один, который имел тридцать арб.
Российские транспортные конторы были очень недовольны работой арбакешей. Их было много, тысячи ар-бакешей ежедневно заполняли дворы складов. Конторам приходилось держать особый штат служащих для расчетов с каждым возчиком. Приходилось выписывать тысячи ордеров, накладных, квитанций на прием грузов, на отправку их, на оплату денег.
Обнаруженную после сдачи груза окрайку и бой транспортным конторам приходилось принимать на свой счет — невозможно было разыскать среди тысячи арбакешей виновника убытков. Во время полевых работ и мусульманских праздников арбакеши не выезжав ли на работу. Это приносило крупные убытки фирмам и транспортным конторам, отвечавшим га срочность доставки.
— Я решил взять на себя всю гужевую перевозку,— говорил Волков.— Это и для арбакешей лучше. Транспортные конторы задерживают их с расчетом до ночи, а им возвращаться, глядишь, верст двадцать. Мне от этой затеи прибыли ждать не приходится — свои бы выручить, но зато хорошее дело налажу. С транспортными конторами я договоры заключил, теперь бы только с арбакешами поладить... У меня есть приказчик, да кто его знает, за ним тоже глаз нужен. Народ теперь аховый, зазеваешься — рубашку с плеч стянут...
Григорий вспомнил, что один из знакомых его отца работал в Ташкенте в небольшой артели возчиков. Этот знакомый часто рассказывал об успешной работа артели, о выгодных договорах, которые она заключала с транспортными конторами.
— Арсений Ефимович,— сказал Григорий,— зачем вам возиться с этим делом. Не лучше ли будет организовать арбакешей в несколько гужевых артелей? Я могу это взять на себя...
Волков, слегка сдвинув брови, пристально поглядел в возбужденное лицо Григория.
В открытых глазах молодого человека горело желание быть полезным своему хозяину, помочь ему.
Волков добродушной, сочувственной улыбкой ответил на искренний порыв Григория:
— Люблю таких людей, как ты, Гриша, как Михаил Ильич! Только народ вы несмышленный. Здешние дехкане сообща работать не привыкли. В России и деревня вся в куче, а здесь — от курганчи до курганчи на лошади скачи! Они между собой раз в месяц на базаре встречаются, а ты об артели! Дурака они в старосты не выберут. А дай умному чужую деньгу подержать, так он ее живо в свой карман сунет. А транспортные конторы, — захотят ли они с артелью работать? Они, ведь, и сговориться могут, цены поднять, или забастовку устроить!
— Я бы с арбакешами давно поладил,— продолжал Волков, помолчав,—да Шарифбай мешает. Он и купец, и подрядчик, и хлопком занимается,— везде лезет...
Волков долго жаловался на Шарифбая — знакомого Григорию купца. Он говорил, что Шарифбай пытался сам заключить договоры с транспортными конторами, но они предпочли узбеку русского коммерсанта. Тогда
Шарифбай подбил арбакешей. Они отказались иметь дело с Волковым, и грузы по-прежнему возили сами конторы. Хорошие отношения с агентами контор спасали Волкова от неустойки и разрыва договоров. Но сезон разгорался, и личная приязнь могла уступить место деловым интересам.
Откровенность хозяина льстила Григорию. Он не хотел терять его доверия и потому не сказал ему о своем знакомстве с Шарифбаем.
С большой готовностью принял Григорий предложение хозяина выехать на речную пристань.
— Потолкайся среди арбакешей, с приказчиком поговори. Арбакешам намекни, что хозяин, мол, хочет своих пятьсот арб завести. Дело наладится — и тебе хорошо будет. Я, брат, хозяин такой, не все себе в карман. Это дело что?— маленькое дело. Мне, брат, хлопок. Я бы хлопком занялся, вот кредитов добьюсь, тогда уж, видно...
Дверь открыла горничная:
— Татьяна Андреевна просит к столу.
— Ишь, ты, голопятая!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40