Командир сотни любезно здоровался с промышленниками и предлагал им проходить в михманхану.
Большая гостиная, ярко освещенная несколькими висячими лампами, гудела от сдержанного говора коммерсантов, ожидавших выхода генерала. Здесь собрались все видные коммерсанты колонии: местные русские и хивинские промышленники, иранцы-торговцы зеленым чаем, и представители иностранных и российских компаний. Угроза нападения туркмен объединила враждующих конкурентов. Они дружески обсуждали меры защиты города, методы успокоения населения, Абдурахманбай и хаким горячо убеждали коммерсантов во вредности реформ, которые с момента восшествия на трон хана, с 1910 года, собирался проводить его великий визирь. Они говорили, что и духовенство и сам хан против всяких новшеств, но великий визирь хочет непременно провести их. Волков поддержал хивинцев.
— Весь бунт от этих реформ,— подтвердил он.— Одно непонятно, почему хан не сменит великого визиря.
— Он же тесть хана и двоюродный его брат,— понизив голос, сказал Абдурахманбай.— Его и в Петербурге знают...
Волков засмеялся.
— Старого хана в Петербурге тоже знали и поддерживали, а вот сынок-то убрал же его. Захочет, так и тестя уберет.
Клингель вскрикнул от удивления.
— Арсений Ефимович, неужели это верно? Хан убрал своего отца?! Что же он убил его?
Волков обнял Клингеля за талию.
— Пока генерала нет, пойдем сядем вон в том угол-
ке и попросим Михаила Ильича рассказать. Он этим делом когда-то занимался, в газеты писал, да только не напечатали.
Кисляков охотно отозвался на приглашение Волкова и вполголоса рассказал Клингелю о том, как нынешний хан Асфендьяр умертвил своего отца.
В 1910 году хивинскому хану Мухаммед-Рахиму, побежденному в 1873 году царскими войсками, исполнилось 63 года. Старик был полон сил и здоровья и надеялся прожить еще не один десяток лет. Его третий сын Асфендьяр, за почтительность и строгое благочестие назначенный им и утвержденный царем наследником, нетерпеливо ждал смерти отца. По его наущению главный казий ханства, поздравляя Мухаммед-Рахима с годовщиной рождения, почтительно заметил, что 63 года — возраст, в котором умер пророк Мухаммед. Мухаммед-Рахим набожно провел руками по лицу и ответил главному казню, что судьба человека отмечена в книге судеб, он чувствует себя бодро и, надеясь на милость аллаха, собирается пожить подольше. Асфендьяр решил все же добиться смерти отца.
Вскоре после того, как Мухаммед-Рахим пышно отпраздновал свое 63-летие, ему в подарок кто-то принес блюдо черного тута. Хан сидел во внутренних покоях со своим десятилетним внуком — сыном Асфендьяра и стариком сановником. Около них в большой золоченой клетке сидел любимый попугай хана. Этого попугая Мухаммед-Рахиму подарил турецкий султан Абдул-Гамид, Попугай умел сорок раз без передышки говорить по-арабски:
— Ля-иля иль алла.
Мухаммед-Рахим чрезвычайно любил плоды черного тута, но в этот день у него болел живот. Он предложил старику сановнику угощаться плодами. Сановник из этикета не стал есть и сказал, что у него тоже болит живот. Плодами тута стал лакомиться внук хана. Несколько штук проглотил попугай. Этот попугай вдруг свалился с жердочки, забился в судорогах и сдох. Не успел хан выразить огорчения, как громко закричал, заплакал его внук, жалуясь на сильные боли в желудке. Поспешно вызванный врач констатировал отравление сильным индийским ядом. Попытки спасти внука были напрасны,
врач не знал противоядия. Мальчик в страшных муче-ниях к вечеру умер.
Мухаммед-Рахим вызвал великого визиря и приказал ему под страхом казни найти виновника покушения на его жизнь. Великий визирь на другой же день осторожно сообщил ему, что черный тут был послан из дворца его наследника Асфендьяра. Мухаммед-Рахим накрыл голову полой халата и долго плакал, жалуясь на вероломство своего почтительного сына и наследника и приказал не разглашать этого случа'я. Он принял строгие меры к ограждению своей жизни. Пищей его стали простые лепешки, которые собственноручно пекла ему его старуха жена, а питьем—-зеленый чай, который подавал один из любимых слуг. Но Асфендьяр-хан не успокоился, он сумел подкупить слугу и тот подсыпал в чай его отца стрихнин. Мухаммед-Рахим умер в возрасте пророка Мухаммеда...
Едва Кисляков успел досказать широко известный в ханстве случай с отравлением старого хана, как все собравшиеся зашевелились и встали. В михманхану, сверкая серебром погон и орденов, вошел генерал Гнилицкий.
Коммерсанты, один за другим, подходили к нему и, уважительно кланяясь, пожимали холодную мягкую руку.
Только недавно они презрительно отзывались об умственных способностях этого офицера-чиновника, исподтишка смеялись над его выпученными глазами, взъерошенными рыжими усами и длинной фигурой. Теперь они с почтением слушали громкий, уверенный генеральский голос.
— Я подавил бунт и сурово наказал зачинщиков. Господа купцы, вы можете совершенно спокойно заниматься вашими делами.
— Ваше превосходительство, чтобы эти беспорядки не повторялись, надо поискать корни их в Хиве среди сановников,—сказал Сыщеров.
Генерал с высоты своего роста, презрительно сощурившись, поглядел на приземистого кривоногого зятя Мешкова.
— Кто вы такой?
— Зять Мешкова, Сыщеров, ваше превосходительство,— почтительно кланяясь, ответил тот.
— А-а, это у вас я был на свадьбе, помню, помню..,
Я выслал из Хивы двух ханских министров... Но главная причина волнения—это, конечно, реформы великого визиря, на этот счет я уже договорился с его высочеством. Но, господа, надо бы и вам более осмотрительно, и я б сказал осторожно, работать с дехканами, избегать резких методов наживы. Хивинский крестьянин, знаете, плохо понимает законы коммерции и, неся убытки от своего плохого хозяйствования, склонен, конечно, не* справедливо обвинять в трудностях жизни коммерсантов... Уверяю вас, мне часто приходится принимать особые меры для разряжения недовольства дехкан.
— Извините, Владимир Павлович,— сказал Волков,— но из ваших слов можно подумать, что мы тоже в чем-то виноваты. А виноват хан и его чиновники... А потом и другую причину вам скажу, наедине...
Генерал пристально поглядел в желтые хитрые глаза Волкова, потом, повернувшись к Клингелю, протянул ему вскрытое письмо.
— В Петро-Александровской почтово-телеграфной конторе случайно обнаружена вот эта пасквильная статья. Ее написал ваш служащий. Я думаю, что вы откажетесь от его услуг, со своей стороны я приму меры к его изоляции...
Клингель схватил письмо, нервно выдернул из конверта статью и взглянул на подпись. Лицо его налилось кровью: под статьей стояла подпись Григория. Он молча показал Волкову на подпись.
Генерал не дал Волкову прочесть статьи, повел его в другую комнату.
Он плотно закрыл за собой дверь, защелкнул ее на замок и остановился против Волкова.
— Ну, станишник, выкладывай.
— Помните, Владимир Павлович, два месяца назад в Хиву к хану приезжал из Ташкента начальник охранного отделения?
—Ну, помню, он приезжал для переговоров с ханом об учреждении в ханстве районного охранного отделения. Волков покачал головой.
— Только ли за этим, Владимир Павлович? Он приезжал, чтобы секретно расследовать вашу работу. Вот прочтите-ка, что против вас показал хан...
Волков вынул из кармана вчетверо сложенный большой лист бумаги и подал Гнилицкому. Не отрывая глаз
от бумаги, генерал подвинул к себе кресло и опустился в него. Волков встал позади и, облокотившись на спинку, через плечо генерала читал знакомые строчки. Эту бумагу он добыл от переводчика хана за крупную сумму, но Волков в таких случаях никогда не жалел денег.
«Объяснения хана хивинского Сеид-Багадур Асфен-дьяр-Хана, данные начальнику Туркестанского районного охранного отделения на аудиенции в г. Хиве 15 и 16-го октября. Многие восстания в моем ханстве были направлены не против меня, а против моего великого визиря, который, нарушая законы ислама, с согласия министров великого белого царя, начал проводить в моем ханстве реформы. А все вооруженные выступления против меня являлись результатом постоянного возбуждения из личных выгод генералом Гнилицким населения, то при помощи моих некоторых сановников, то при помощи туркменских вождей.
Но если бы генерал Гнилицкий желал бы предотвратить народные бунты, то не было бы никаких беспорядков.
Мой министр Мадвафа Бакалоз, вскоре после приезда в ханство генерала Гнилицкого, доложил мне, что генерал желает получить выгоду от своего пребывания в г. Хиве, куда он прибыл для усмирения бунтовщиков. Так как я считал генерала Гнилицкого представителем Туркестанского генерал-губернатора, то я сказал, что все его желания готов удовлетворить с удовольствием.
Все произведенные мною выдачи генералу Гнилии-кому происходили в те моменты, когда в ханстве возникали беспорядки. Они записаны у меня без обозначения точного времени этих выдач. Я продиктую вам их в том виде, как это отмечено в моих записях.
Выдано генералу Гнилицкому в начале года через
министра Бакалова 5000 рублей.
Еще раз через него же 5000 рублей.
После возвращения генерала из Ташкента через
начальника диван-хане 5000 рублей.
Потом лично я дал ему через десять дней 50000 рублей.
Вследствие доклада Бакалова о желании генерала получить от меня лошадь, я приказал показать ему всех моих лошадей. Он взял себе двух лошадей, 1000 рублей.
Для себя и жены он взял у меня две шубы и бриллиантовые серьги 8000 рублей.
Потом мой министр сказал, что генерал не удовлетворяется мелкими суммами и желает получить больше сразу. Я вручил ему 20000 рублей. Затем он вновь через брата Бакалова Абдурахманбая напомнил мне о желании иметь выгоду от своего пребывания в Хиве и получил 30000 рублей».
Генерал перестал читать длинный список, спокойно посмотрел на часы.
— Уже девять!—Он неприятно поморщился.—Поздно, уже поздно...
— Почему поздно, Владимир Павлович?—недоумевая, спросил Волков. Генерал встал с кресла.
— Скоро узнаешь... Если бы я имел это показание час назад, я бы сумел одного болвана заменить другим.
Он не договорил, аккуратно сложив бумагу, спрятал ее в карман.
— Ты не возражаешь, Арсений Ефимович?
— У меня есть копия...
Генерал засмеялся, похлопал Волкова по плечу.
— Предусмотрительный! Эх, станишник, брал я, не отказываюсь, но не все же себе.
Он расстегнул пуговицу мундира, достал из внутреннего кармана бумажник.
— Вот, смотри, квитанции почтово-телеграфной конторы. Читай: «Туркестанскому генерал-губернатору Мартсону десять тысяч рублей». «Военному губернатору Сыр-Дарьинской области генералу Галкину пять тысяч рублей». И еще есть... Вот прочитай-ка справку твоего директора банка.
«Восемнадцатого августа от хана хивинского переведено г-же Сухомиловой сорок тысяч рублей».
— Это за то, что военный министр приказал отпустить хану винтовки и орудия для вооружения нукеров и походов на мирные туркменские племена...
Генерал выпрямился, оправил мундир.
— Его высочество в обиде — много беру, но я не один, черт возьми! Но смотри, станишник, — генерал погрозил ему пальцем,— не болтать! Между собою мы как-нибудь сладим и с ханом помиримся...
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
После аудиенции у генерала Волков повез Клинге-ля к себе. Он попросил Татьяну Андреевну подать ужин в кабинет, собираясь наедине с директором банка ознакомиться с перехваченной статьей Григория.
Сильный стук в ворота прервал чтение статьи. Перепуганный сторож прибежал к хозяину и сказал, что вооруженные люди требуют пропустить их во двор.
Встревоженный Волков схватил револьвер и побежал к воротам.
Это был переводчик генерала с двумя сопровождающими его казаками. Он передал Волкову записку от Гнилицкого и тотчас же уехал.
Волков вернулся в кабинет и торопливо развернул записку, молча показал ее Клингелю. Генерал писал:
«Арсений Ефимович! Сегодня в девять часов вечера неизвестными злоумышленниками в г. Хиве убит великий визирь. Мой отряд сейчас форсированным маршем уходит в г. Хиву для предотвращения могущих возникнуть беспорядков. Прошу вас вместе с директором банка, как представителей русской колонии, немед-ленно выехать в Хиву для выражения соболезнования хану...»
Волков дважды прочитал записку, досадливое восклицание генерала стало ему понятно: он знал о предстоящем убийстве великого визиря!
— Конец всяким реформам теперь,— сказал Волков, бросая на стол записку.— Не столько дела, сколько разговора с ними было. За все годы только одно медресе и выстроили...
— Но ведь ты тоже был горячим сторонником реформ,— возразил Клингель.— Ты писал в газеты, жаловался, что хан их не проводит. И меня ты чуть не сделал сторонником их. Из-за тебя я получил большую неприятность из Петербурга.
Волков захохотал:
— Надо было, я и писал!.. Постой-ка, у нас дела поважней есть. Я попрошу Татьяну Андреевну распорядиться приготовить мне чемоданчик, а пока до отъезда займемся статьей.
Татьяна Андреевна с помощью горничной быстро собрала вещи мужа и пошла предупредить его. Подходя к двери кабинета, она внезапно услышала громкий, оправдывающийся голос мужа:
— ...мне самому Кисляков рекомендовал, а я уж тебе. Ты меня не вини, Самуил Федорович. Григорий приехал-то ничего, уважительный, думал, хороший работник выйдет, а он вон Лазарева предостерег от ареста, статьи пишет. Генерал обещал по возвращению из Хивы увезти его в Петро-Александровск...
Клингель раздраженно бубнил о необходимости очистки города от вредного элемента. Татьяна Андреевна постучала в дверь и передала мужу чемоданчик. Они тотчас же стали готовиться к отъезду. Едва казанский тарантас выкатился из ворот, как Татьяна Андреевна распорядилась конюху сейчас же подать экипаж и не мешкая поехала на квартиру Григория.
Григория дома не было. Татьяна Андреевна велела кучеру подъехать к квартире директора банка и прошла в комнату Елены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40