Превосходно. Ко мне вернулось беззаботное настроение. Сознание прояснялось. Я осмыслял каждый свой шаг. С каждым шагом постигал процессы, отдельные детали, взаимосвязь явлений. Вода падала на землю каплями. Я все видел по-новому.
Над служебным входом имелся алюминиевый навес. На двери имелись желобки с маленькими пластмассовыми буквами – составлять объявления. Сейчас объявление гласило: «ЯД НЕПР ГОЛ ЦУП КО».
Тарабарщина, но качественная. Я пошел вдоль стены, заглядывая в окна. План таков: останавливаться у края каждого окна, прижавшись спиной к стене, и, поворачивая голову, осматривать комнаты по периметру. На одних окнах занавесок не было, на других – жалюзи или пыльные шторы. В темных комнатах неясно вырисовывались контуры стульев и кроватей. Над головой грохотали грузовики. В предпоследнем номере очень слабо мерцал свет. Немного не доходя окна, я остановился, прислушался. Повернул голову и краем глаза заглянул в комнату. В низком кресле, глядя вверх, на мерцающий свет, кто-то сидел. Я чувствовал себя частью хитросплетения структур и каналов. Я добирался до самой сути явлений. Готовясь применить насилие, нанести разящий удар, я постепенно уяснял фактическое положение вещей. Вода падает каплями, поверхности отражают свет.
Мне пришло в голову, что стучать не придется. Дверь будет открыта. Я сжал ручку, осторожно открыл дверь, неслышно вошел в комнату. Крадучись. Это нетрудно. Все это вообще не составит труда. Я стоял у двери и оценивал обстановку, обращая особое внимание на атмосферу комнаты, на вязкий воздух. Информация быстро поступала со всех сторон – быстро, но не сразу, небольшими порциями. Разумеется, там сидел мужчина, сидел развалясь, в кресле на низких ножках. Гавайская рубашка, шорты с логотипом «Бадвайзера». На ногах болтались пластиковые сандалеты. Приземистое кресло, смятая постель, ковровое покрытие, обшарпанный туалетный столик, унылые зеленые стены и потрескавшийся потолок. Телевизор висел на металлическом кронштейне, направлен экраном к человеку.
Он заговорил первым, не сводя глаз с мерцавшего экрана:
– Вы удручены или подавлены?
Я по-прежнему стоял у двери.
– Вы – Минк, – сказал я.
Через некоторое время он посмотрел на меня – здоровенного сутулого добряка с незапоминающимся лицом.
– Что это за имя – Вилли Минк? – спросил я.
– Имя и фамилия. Как у всех.
С акцентом он говорит или нет? Странно вогнутое лицо с выпуклым лбом и торчащим подбородком. Телевизор работал без звука.
– Некоторые из этих устойчивых толсторогов снабжены радиопередатчиками, – сказал он.
Я ощущал давление и плотность вещей. Столько всего – и сразу. Я чувствовал, как активизируются молекулы у меня в мозгу, как они движутся по нейропроводящим путям.
– Вы, конечно, пришли за диларом.
– Конечно. Зачем же еще?
– Зачем же еще? Чтобы избавиться от страха.
– Избавиться от страха. Прочистить мозги.
– Прочистить мозги. Именно за этим ко мне и приходят.
Вот каков был мой план. Войти без доклада, завоевать его доверие, усыпить бдительность, выхватить «Цумвальт», трижды выстрелить ему в живот, чтобы агония была максимально долгой, вложить пистолет ему в руку для создания правдоподобной картины самоубийства одинокого человека, написать на зеркале нечто маловразумительное, оставить машину Стовера в гараже Тридуэлла.
– Раз вы вошли сюда, значит, согласились на определенное поведение, – сказал Минк.
– Какое поведение?
– Комнатное поведение. Суть комнат в том, что они – внутри. Ни один человек не должен входить в комнату, если он этого не понимает. В комнатах люди ведут себя совсем не так, как на улицах, в парках и аэропортах. Войти в комнату – значит согласиться вести себя определенным образом. Отсюда следует, поведение должно быть именно таким, какое принято в комнатах. Это норма, не применимая ни к пляжам, ни к автостоянкам. В этом вся суть комнат. Никто не должен входить в комнату, не понимая сути. Между человеком, входящим в комнату, и человеком, в чью комнату входят, существует неписаное соглашение, не имеющее отношения ни к зеленым театрам, ни к открытым бассейнам. Назначение комнаты вытекает из ее особого свойства. Комната находится внутри. Именно об этом должны условиться люди в комнате – в отличие от газонов, лугов, полей и садов.
Я был совершенно согласен. Он рассуждал весьма здраво. Зачем же я пришел, если не присмотреться, сосредоточиться, прицелиться? Я услышал шум – слабый, монотонный, белый.
– Прежде чем приступить к проекту свитера, – сказал он, – спросите себя, какой тип рукава будет отвечать вашим запросам.
Нос у него был приплюснутый, кожа – цвета земляных орехов «Плантерз». Каково географическое происхождение этого вогнутого, как ложка, лица? Быть может, он меланезиец, полинезиец, индонезиец, непалец, суринамец, помесь голландца с китайцем? А может – собирательный образ? Сколько народу приходит сюда за диларом? Где находится Суринам? Как идет выполнение моего плана?
Я изучал усыпанную пальмами ткань его свободной рубашки, бадвайзерский рисунок, многократно повторенный на бермудах. Шорты были ему велики. Глаза полуприкрыты. Волосы длинные, всклокоченные. Он сидел развалясь, в позе застрявшего в аэропорту пассажира, давно отупевшего от затянувшегося ожидания, неумолчного гомона. Мне стало жаль Бабетту. Вот ее последняя надежда на утешение и спокойствие – этот вялый, усталый тип с всклокоченными волосами, превратившийся в обычного торговца наркотой, теряющий рассудок в вымершем мотеле.
Обрывки звуков, клочья, кружащиеся пятнышки. Преувеличенная реальность. Плотность, в то же время ставшая прозрачностью. Поверхности отражают свет. Вода барабанит по крыше сферическими, шаровидными частицами, каплями, которые разлетались брызгами. Все ближе к насилию, ближе к смерти.
– Возможно, домашнее животное, испытывающее стресс, нуждается в строгой диете, – сказал он.
Конечно, он не всегда был таким. Руководитель проекта, энергичный, напористый. Даже теперь в его лице и глазах виднелись чудом сохранившиеся следы былой предприимчивости, проницательности и незаурядного интеллекта. Он сунул руку в карман, вытащил пригоршню белых таблеток, бросил их себе в рот. Одни попали в цель, другие пролетели мимо. Блюдцевидные пилюли. Конец страху.
– Откуда вы родом, Вилли? Можно вас так называть?
Он задумался, пытаясь вспомнить. Мне хотелось, чтобы он почувствовал себя непринужденно, заговорил о себе, о диларе. Часть моего плана. А план мой таков: поворачивать голову и заглядывать в комнаты, сделать так, чтобы он почувствовал себя непринужденно, усыпить его бдительность, трижды пальнуть в брюхо, чтобы боль оказалась максимально эффективной, забрать дилар, свернуть на дорогу, идущую вдоль берега реки, закрыть дверь гаража и под дождем, в тумане, пойти пешком домой.
– Я не всегда был таким, как сейчас.
– Как раз об этом я и думал.
– Я занимался важным делом. Даже сам себе завидовал. Работы было буквально невпроворот. Смерть без страха – явление повседневное. С нею можно свыкнуться. Английский я выучил, когда смотрел американское телевидение. А сексом по-американски впервые занимался в Порт-о-Сэне, штат Техас. Всё, что говорили, оказалось правдой. Вот бы еще вспомнить.
– Вы хотите сказать, что мы не представляем себе смерть без страха. Но люди привыкнут к ней, примирятся с ее неизбежностью.
– Дилар не оправдал ожиданий, как мы ни старались. Но всё непременно образуется. Может, сейчас, а может, и никогда. Благодаря теплу вашей руки золотая фольга все-таки прилипнет к вощеной бумаге.
– То есть, по-вашему, в конце концов появится эффективное средство. Лекарство от страха.
– После чего усовершенствуется смерть. Станет более эффективной, продуктивной. Как раз этого и не понимают ученые, пытающиеся очистить свои рабочие халаты пятновыводителем «Вулайт». Впрочем, с нашей выгодной позиции на самой верхней трибуне стадиона «Метрополитен Каунти» лично я против смерти ничего не имею.
– Вы хотите сказать, что смерть приспосабливается? Что все наши попытки повлиять на нее напрасны?
Нечто подобное сказал однажды Марри. А кроме того, Марри сказал: «Но представьте себе прилив первобытной силы при виде поверженного в прах, истекающего кровью врага! Он умирает, вы остаетесь жить».
Все ближе к смерти, ближе к удару металлических снарядов о человеческую плоть, к приливу первобытных сил. Я смотрел, как Минк принимает новую порцию пилюль – швыряет их себе в лицо, сосет, словно леденцы, не сводя при этом глаз с мерцающего экрана. Волны, излучение, когерентные лучи. Я все видел по-новому.
– Только между нами, – сказал он. – Я ем эту дрянь, как конфеты.
– Я только что об этом думал.
– Сколько вы хотите купить?
– А сколько мне нужно?
– Я вижу, вы грузный белый мужчина лет пятидесяти. Это отражает ваши муки? Я вижу, вы – человек в сером пиджаке и светло-коричневых брюках. Ну, скажите, что я прав. Впрочем, в переводе, так сказать, с Фаренгейта на Цельсий, именно это вы и делаете.
Воцарилась тишина. Предметы засверкали. Приземистое кресло, обшарпанный туалетный столик, смятая постель. Кровать была на колесиках. Я подумал: вот она, сероватая фигура, ставшая источником моих мучений, вот человек, который отнял у меня жену. Катала ли она его по комнате, пока он сидел на кровати и глотал пилюли? А может, каждый лежал ничком на своем краю кровати и, опустив руку, отталкивался от пола? Может, кровать вертелась при любовных утехах, и над маленькими колесиками, вращающимися на шарнирах, вспенивались подушки с простынями? И вот теперь полюбуйтесь-ка на него: светится в темноте, скалит зубы в старческой ухмылке.
– Я едва забыл, – сказал он, – чем занимался в этой комнате до того, как оказался не у дел. Была одна женщина в лыжной маске, только имени ее сейчас не могу вспомнить. Благодаря сексу по-американски, смею вас заверить, я и выучил английский язык.
Воздух был насыщен сверхчувственной информацией. Все ближе к смерти, ближе к ясновидению. К разящему удару. Я сделал два шага вперед, к середине комнаты. У меня был превосходный план. Постепенно продвинуться вперед, завоевать его доверие, выхватить «Цумвальт», выпустить три пули ему в живот, чтобы боль во внутренних органах была максимально мучительной, стереть с оружия отпечатки, исписать зеркала и стены предсмертными откровениями человека, совершившего ритуальное самоубийство, забрать его запас дилара, незаметно вернуться к машине, выехать на скоростную магистраль, направиться на восток, к Блэксмиту, оставить машину Стовера в гараже Тридуэлла и под дождем, в тумане, пойти пешком домой.
Он сожрал новую порцию пилюль, высыпав половину на свои бадвайзерские шорты. Я продвинулся еще на шаг. По всему огнеупорному ковру были разбросаны треснувшие таблетки дилара. Раздавленные, растоптанные. Несколько таблеток Минк швырнул в экран. Телевизор был серебристый, отделан ореховым шпоном. Картинка непрерывно скакала.
– А теперь я беру металлический тюбик золотой краски, – сказал он. – При помощи мастихина и непахучего скипидара сгущаю краску на своей палитре.
Мне вспомнился рассказ Бабетты о побочных эффектах препарата. Я сказал, для проверки:
– Самолет падает!
Он посмотрел на меня, схватившись за подлокотники кресла, и в глазах у него появились первые признаки паники.
– Самолет резко теряет высоту! – сказал я, твердо, властно.
Он сбросил сандалеты и согнулся, приняв позу, которую рекомендуют принимать при авиакатастрофах – низко опустив голову и сцепив пальцы рук под коленями. Этот маневр он проделал машинально, с ловкостью феноменально гибкого акробата, самозабвенно, как ребенок или мим. Интересно. Препарат не только заставляет человека путать слова с явлениями, которые они обозначают; человек и действовать начинает утрированно. Я смотрел, как он сидит, согнувшись и дрожа. Таков мой план. Заглядывая в окна, осмотреть комнаты по периметру, войти без доклада, довести его до дрожи, выстрелить в него максимум три раза, свернуть на дорогу вдоль берега реки, закрыть дверь гаража.
Я сделал еще один шаг к середине комнаты. Картинка на экране дрыгалась, дрожала, запутывалась, а Минк представлялся мне все яснее. Самая суть явлений. Фактическое положение вещей. В конце концов, он с трудом разогнулся и удачно поднялся с кресла, выделившись четким контуром в насыщенном воздухе. Повсюду белый шум.
– Содержит препарат железа, никотиновую кислоту и рибофлавин. Английский я выучил в самолетах. Это международный язык авиации. Зачем вы пришли, белый человек?
– Хочу купить.
– Вы совсем белый, знаете?
– Это потому что я умираю.
– Лекарство быстро восстановит ваши силы.
– Я все равно умру.
– Но это уже не будет иметь значения, то есть будет не так уж важно. Некоторые из этих игривых дельфинов снабжены радиопередатчиками. Возможно, благодаря их дальним странствиям мы узнаем много интересного.
Мое сознание продолжало проясняться. Предметы светились, дышали тайной жизнью. Вода барабанила по крыше удлиненными сферами, каплями, которые разлетались брызгами. Я впервые понял, что представляет собой дождь на самом деле. Понял, что значит вымокнуть. Постиг биохимические процессы, происходящие в моем мозге, постиг смысл сновидений (отработанного материала предчувствий). Повсюду интереснейшие данные, быстро заполняющие комнату – быстро, но не сразу. Насыщенность, плотность. Я верил всему. Я был буддистом, джайнистом, баптистом реки Дак. Единственная печаль – Бабетта, которой приходилось целовать типа со впадиной на физиономии.
– Она приходила в лыжной маске, чтобы не целоваться со мной, говорила, это не по-американски. Я объяснял ей, что комнаты находятся внутри. Нельзя входить в комнату, не согласившись с этим. В этом же вся суть, в отличие от новообразовавшихся береговых линий, континентальных плато. А можно есть натуральную крупу, овощи, яйца без рыбы, без фруктов. Или фрукты, овощи, животные белки без крупы, без молока. Или пить много соевого молока ради витамина В-12 и есть много овощей, чтобы регулировать выделение инсулина, но не есть ни мяса, ни рыбы, ни фруктов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46