Есть множество соображений, которые никак не связаны ни с ветром, ни с его направлением.
Над верхней ступенькой появилась голова Бабетты. Она сказала, что, по словам соседки, утечка составляет тридцать пять тысяч галлонов. Людей в тот район не пускают. Над местом аварии повисло перистое облачко дыма. Кромe того, она сказала, что девочки жалуются на потные ладони.
– Уже внесли поправку, – сообщил ей Генрих. – Скажи им, что их должно выворачивать наизнанку.
Над домом к месту катастрофы пролетел вертолет. Голос по радио произнес: «В течение крайне ограниченного времени прилагается бесплатный жесткий диск на один мегабайт».
Голова Бабетты скрылась из виду. Я посмотрел, как Генрих липкой лентой цепляет на два подкоса карту дорог. Потом спустился на кухню оплатить кое-какие счета, сознавая, что где-то справа и за спиной кружатся крошечные разноцветные пятнышки.
– Из чердачного окошка видно перистое облачко? – спросила Стеффи.
– Это не облачко.
– А нам придется покинуть дома?
– Конечно, нет.
– Откуда ты знаешь?
– Знаю и все.
– Помнишь, мы не смогли пойти в школу?
– Тогда это произошло в помещении. А сейчас на улице.
Мы услышали, как взвыли полицейские сирены. Я посмотрел на Стеффи – она шевелила губами, неслышно подражая этому вою. Увидев, что я смотрю, она улыбнулась так рассеянно, словно ее мягко вывели из приятного забытья.
Вытирая руки о джинсы, вошла Дениза.
– Пролитое вещество засыпают чем-то из пневматических снегоочистителей, – сказала она.
– Чем именно?
– Не знаю, но после этого вещество должно стать безвредным, а вот что они делают с облачком, так и не ясно.
– Следят, чтобы оно не увеличивалось, – сказал я. – Когда мы будем есть?
– Я не уверена, но, по-моему, если облачко хоть немного увеличится, оно доберется досюда даже без ветра.
– Не доберется, – сказал я.
– Откуда ты знаешь?
– Не доберется и все.
Она посмотрела на свои ладони и пошла наверх. Зазвонил телефон. На кухню вошла Бабетта и взяла трубку. Слушая, она смотрела на меня. Я выписал два чека, время от времени поднимая голову и проверяя, не отвела ли она взгляд. Казалось, она изучает мое лицо в поисках скрытого смысла услышанных слов. Я поджал губы, зная, что такую гримасу она не любит.
– Это Стоверы, – сказала она, повесив трубку. – Они обратились прямо в метеоцентр под Глассборо. Там больше не называют это перистым облачком.
– Как же там это называют?
– Вздымающимся черным облаком.
– Определение более точное, а значит, там вплотную занялись этой проблемой. Отлично.
– Это еще не все, – сказала она. – Предполагается, что из Канады сюда движутся какие-то воздушные массы.
– Сюда из Канады постоянно движутся воздушные массы.
– Это верно, – сказала она. – Ничего нового в этом, конечно, нет. А поскольку Канада на севере, то вздымающееся облако унесет прямо на юг, и оно пройдет мимо на безопасном от нас расстоянии.
– Когда мы будем есть? – спросил я.
Мы вновь услыхали сирены – на сей раз более продолжительные, не имеющие отношения ни к полиции, ни к пожарным, ни к «скорой помощи». Насколько я понял, то был сигнал воздушной тревоги, и звучал он, по-видимому, в Сойерзвилле, небольшом поселке к северо-востоку от города.
Стеффи вымыла руки под кухонным краном и ушла наверх. Бабетта принялась доставать продукты из холодильника. Когда она проходила мимо стола, я схватил ее за бедро с внутренней стороны. Она очаровательно поежилась от смущения, держа в руке коробку мороженой кукурузы.
– Наверно, вздымающееся облако должно вызывать у нас большее беспокойство, – сказала она. – Это при детях мы постоянно твердим, что ничего не случится. Не хотим их пугать.
– Но ведь и вправду ничего не случится.
– Я знаю, что ничего не случится, ты знаешь, что ничего не случится. И все же, честно говоря, на всякий случай нам следует об этом подумать.
– Подобные происшествия опасны для бедняков, живущих в незащищенных районах. Общество устроено таким образом, что во время природных и промышленных катастроф больше всех страдают бедные и необразованные люди. Жители низин страдают от наводнений, люди, ютящиеся в лачугах, – от ураганов и смерчей. А я – профессор колледжа. Ты видела когда-нибудь, чтобы во время какого-нибудь наводнения, показанного по телевидению, профессор колледжа плыл на лодке по собственной улице? Мы живем в чистом, уютном городке, возле колледжа с необычным названием. В таких местечках, как Блэксмит, ничего страшного не происходит.
Бабетта уже села ко мне на колени. По столу были в беспорядке разбросаны чеки, счета, анкеты и купоны для участия в конкурсах.
– Почему тебе так рано захотелось поужинать? – спросила она сладострастным шепотом.
– Я не обедал.
– Хочешь, пожарю курицу с чили?
– Блестящая идея.
– А где Уайлдер? – хрипло спросила она, пока я проводил руками по ее груди, пытаясь сквозь блузку зубами расстегнуть бюстгальтер.
– Не знаю. Наверно, его Марри похитил.
– Я отутюжила твою мантию, – сказала она.
– Здорово, здорово.
– Ты заплатил за телефон?
– Не могу найти счет.
Мы оба уже заговорили хрипло. Сидя у меня на коленях, Бабетта скрестила руки, и я смог прочесть советы хозяйке на коробке дробленой кукурузы, которую она держала в левой руке.
– Давай подумаем о вздымающемся облаке. Хоть немножко, а? Возможно, оно опасно.
– Опасно все, что перевозят в цистернах. Однако вредное воздействие, в основном, проявляется далеко не сразу, и нам остается только ждать и не лезть на рожон.
– Только ни в коем случае нельзя об этом забывать, – сказала она, встала и несколько раз изо всех сил ударила ванночкой со льдом по краю раковины, выбивая из ячеек сразу по два и по три кубика.
Я посмотрел на нее, поджав губы. Потом еще раз поднялся на чердак. Уайлдер был там, вместе с Генрихом; тот бросил на меня быстрый взгляд опытного обвинителя.
– Это больше не называют перистым облачком, – сказал он и отвел глаза, словно не желая видеть моего замешательства.
– Я уже знаю.
– Теперь это называют вздымающимся черным облаком.
– Хорошо.
– Что же тут хорошего?
– Это значит, что они уже более или менее трезво оценивают ситуацию. Они в курсе дела.
С усталым, но решительным видом я открыл окошко, взял бинокль и вылез на карниз. На мне был теплый свитер, и на холодном воздухе я почувствовал себя довольно уютно, однако не преминул всем своим весом навалиться на стену дома, да и сын, протянув руку, схватил меня за ремень. С его стороны я чувствовал поддержку моей скромной миссии, даже обнадеживающую уверенность в том, что сведения, полученные им только путем наблюдений, мне удастся дополнить здравыми, тщательно продуманными суждениями. В конце концов, это входит в родительские обязанности.
Я поднес бинокль к глазам и вгляделся в сгущавшуюся тьму. Внизу, под облаком испарившихся химикатов, царили суета и оперный хаос. Сортировочная станция была залита светом прожекторов. Поодаль друг от друга в воздухе зависли армейские вертолеты, тоже освещавшие место происшествия. В этих широких лучах то и дело мелькали цветные огоньки полицейских мигалок. Цистерна твердо стояла на рельсах, из отверстия – видимо, образовавшегося с торца, – в воздух поднимались испарения. Судя по всему, дыра была пробита сцепным дышлом другой цистерны. В некотором отдалении стояли в ряд пожарные машины, еще дальше – кареты «скорой помощи» и полицейские фургоны. До меня доносились сирены, усиленные мегафонами крики, потрескивание атмосферных помех, которые слегка искажали звучавшие в морозном воздухе голоса. Люди сновали между машинами, распаковывали оборудование, таскали пустые носилки. Другие, в ярко-желтых костюмах из милекса и противогазах, медленно двигались сквозь ярко освещенную дымку с приборами для измерения смертоносности. Пневматические снегоочистители опрыскивали цистерну и близлежащий ландшафт каким-то розовым веществом. Этот густой туман образовывал в воздухе арки, напоминая тучи сластей, разбрасываемых на концерте патриотической музыки. Снегоочистители такого типа обычно используют на взлетно-посадочных полосах, а полицейские фургоны такого типа предназначены для перевозки пострадавших во время общественных беспорядков. Из лучей красного света дым перемещался во тьму и вновь возникал в широких бесцветных лучах театральных прожекторов. Люди в костюмах из милекса двигались с осторожностью космонавтов, ступивших на поверхность Луны. Каждый шаг был проявлением смутного беспокойства, не подкрепленного природным чутьем. Угрозы пожара или взрыва в данном случае не было. Смерть здесь, вероятно, проникала, просачивалась прямо в гены, укоренялась в телах, которые еще не появились на свет. Люди двигались так, словно под ногами была низина, покрытая лунной пылью, двигались неуклюже, шатаясь, в плену неверных представлений о природе времени.
Я не без труда вполз обратно.
– Ну, что скажешь? – спросил Генрих.
– Облако висит на том же месте как привязанное.
– Значит, по-твоему, сюда оно не доберется.
– Ты говоришь таким тоном, будто знаешь то, чего не знаю я.
– Так доберется оно сюда, по-твоему, или нет?
– Ты вынуждаешь меня сказать, что оно и за миллион лет сюда не доберется, а потом наведешь критику при помощи парочки фактов. Давай, не тяни, рассказывай, что передали по радио, пока я стоял на карнизе.
– От этого не бывает тошноты, рвоты и одышки, как говорили раньше.
– Что же тогда бывает?
– Учащенное сердцебиение и ощущение дежа вю.
– Дежа вю?
– Яд воздействует то ли на ложную часть человеческой памяти, то ли еще на что-то. И это еще не все. Это больше не называют вздымающимся черным облаком.
– Как же это теперь называется?
Он внимательно посмотрел на меня:
– Воздушнотоксическое явление.
Эти слова Генрих произнес четко, по слогам, с тревогой в голосе, словно ощутив угрозу в терминологии, выдуманной властями штата. Он по-прежнему внимательно смотрел на меня, вглядывался в мое лицо в надежде увидеть хоть какую-то уверенность в отсутствии реальной опасности – уверенность, которую он тотчас же счел бы неискренней. Его любимый тактический ход.
– Название не имеет значения. Самое главное – местоположение. Все происходит там, а мы – здесь.
– Из Канады сюда движутся крупные воздушные массы, – сухо сказал он.
– Я уже знаю.
– Ты же не будешь утверждать, что это не имеет значения.
– Может, имеет, а может, и нет. Смотря по обстоятельствам.
– Погода скоро изменится! – чуть ли не выкрикнул он голосом, задрожавшим от горького волнения, характерного для мальчишек его возраста.
– Между прочим, я не просто профессор колледжа. Я возглавляю кафедру. Не могу представить себя в роли человека, спасающегося бегством от какого-то воздушнотоксического явления. Это удел людей, живущих в автоприцепах в убогих районах округа, там, где рыбопитомники.
Мы смотрели, как Уайлдер пятится вниз по ступенькам чердачной лестницы, самой высокой в доме. За ужином Дениза то и дело вставала из-за стола и, зажав рот рукой, неуклюже семенила в уборную в конце коридора. Время от времени мы молча солили еду и жевали, слушая, как она там безуспешно тужится. Генрих сообщил Денизе, что у нее обнаруживаются устаревшие симптомы. Она посмотрела на него, прищурившись. То был период взглядов, быстрых и пристальных, период полного взаимопонимания, одного из многочисленных проявлений восприимчивости, которыми я обычно дорожу. Тепло, шум, свет, взгляды, слова, жесты, личные выпады, уступчивость. Беспросветно глупые разговоры, превращающие семейную жизнь в уникальное средство чувственного восприятия, к которому, как водится, примешивается искреннее удивление.
Я наблюдал затем, как девочки украдкой переглядываются.
– Не рановато ли мы сегодня ужинаем? – спросила Дениза.
– Что такое, по-твоему, рановато? – спросила ее мать.
Дениза взглянула на Стеффи.
– Может, дело в том, что мы хотим побыстрее освободиться? – спросила она.
– С какой стати нам этого хотеть?
– Мало ли что может случиться, – сказала Стеффи.
– Что, например? – спросила Бабетта.
Девочки снова переглянулись, и этот долгий обмен многозначительными взглядами означал: подтверждаются некие смутные подозрения. Вновь зазвучал сигнал воздушной тревоги – на сей раз так близко, что потряс и встревожил нас. Мы перестали смотреть друг на друга, не желая подавать вида, будто происходит нечто из ряда вон выходящее. Звук доносился из нашего краснокирпичного пожарного депо, чьи сирены не опробовались, по меньшей мере, лет десять. Они издавали пронзительный визг, подобный крику какой-нибудь птицы, обитавшей здесь в мезозойскую эру, плотоядного попугая с размахом крыла, как у самолета ДС-9. В резком визге, которым огласился весь дом, было столько животной агрессии, что казалось, того и гляди рухнут стены, так близко, наверняка почти у порога. Просто поразительно, что это акустическое чудовище так долго скрывалось неподалеку.
Мы продолжали есть – тихо и аккуратно, выбирая кусочки поменьше и вежливо прося друг друга что-нибудь передать. Все стали тщательно подбирать слова, держались более скованно, а хлеб намазывали маслом, как реставраторы фрески. Однако ужасающий пронзительный визг не умолкал. По-прежнему избегая смотреть друг на друга, мы старались не звенеть посудой. Вероятно, у всех теплилась робкая надежда: только так и можно остаться незамеченными. Казалось, сирены возвещают о появлении некоего сдерживающего механизма – такого, который нам лучше не раздражать своей сварливостью и разбросанной по столу едой.
Лишь в тот момент, когда сквозь ритмичный вой мощных сирен послышался другой звук, мы решили, что истерический припадок благовоспитанности пора прекращать. Генрих подбежал к парадной двери и открыл ее. Вместе со свежим воздухом в дом разом ворвались все вечерние звуки. Осознав, что новый звук – усиленный громкоговорителем голос, но не разобрав слов, мы впервые за долгое время переглянулись. Генрих вошел неестественно размеренным шагом, степенно, почти бесшумно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46