Вложив весь остаток сил в последний рывок вверх по склону, я помчался по бетону, по траве, потом по гравию. Воздух обжигал легкие, тяжесть в ногах казалась самим притяжением земли, исполнением самого сурового и неумолимого ее приговора – закона падающих тел.
Каково же было мое удивление, когда, допыхтев почти до вершины холма, я увидел, что Винни остановилась. На ней был утепленный пуховик «Гор-Текс», и она смотрела на запад. Я не спеша направился к ней. Миновав ряд частных домов, я увидел, почему она вдруг остановилась. Край земли дрожал в темноватой дымке. В нее, словно корабль в пылающее море, погружалось заходящее солнце. Очередной постмодернистский закат, изобилующий романтическими образами. Стоит ли его описывать? Достаточно сказать, что все в нашем поле зрения, казалось, существует л ишь для того-, чтобы накапливать в себе его свет. Впрочем, закат был не из самых эффектных. Раньше бывали и более насыщенные цвета, общая панорама полотна тоже впечатляла сильнее.
– Привет, Джек. Я не знала, что вы сюда ходите.
– Обычно я езжу на путепровод.
– Замечательно, правда?
– Да, очень красиво.
– Заставляет задуматься. Право же заставляет.
– О чем же вы думаете?
– О чем вообще можно думать перед такой красотой? Мне становится страшно, и я это знаю.
– Это еще не самое жуткое зрелище.
– А меня пугает. Ого, вы только взгляните!
– В прошлый вторник видели? Яркий, великолепный закат. А в этом, по-моему, нет ничего особенного. Наверное, они начинают постепенно сходить на нет.
– Надеюсь, что нет, – сказала она. – Без них было бы скучно.
– Возможно, в атмосфере становится меньше ядовитых веществ.
– Есть целое философское направление, и его представители считают, что эти закаты вызваны не остатками облака, а остатками микроорганизмов, которые его съели.
Мы стояли и рассматривали вал ярко-красного света, похожий на пульсирующее сердце в репортаже по цветному телевидению.
– Помните блюдцевидную пилюлю?
– Конечно, – сказала Винни. – Великолепное произведение инженерного искусства.
– Я выяснил, для чего она предназначена. Чтобы решить извечную проблему. Победить страх смерти. Она заставляет мозг вырабатывать ингибиторы страха смерти.
– Но мы все равно умираем.
– Да, все умирают.
– Просто не будем бояться, – сказала она.
– Совершенно верно.
– По-моему, это любопытно.
– Дилар был создан таинственной группой исследователей. Кажется, среди них есть психобиологи. До вас уже дошли слухи о группе, тайно изучающей страх смерти.
– Я обо всем узнаю последней. Меня невозможно найти. А когда все-таки находят, то непременно сообщают нечто важное.
– Что может быть важнее?
– Вы говорите о сплетнях, о слухах. Все это шито белыми нитками, Джек. Кто эти люди, где их база?
– Потому я и погнался за вами. Думал, вам что-то известно. Я даже не знаю, что такое психобиолог.
– Понятие всеобъемлющее. На стыке различных наук. Вся настоящая работа делается не ими.
– Неужели вам нечего мне рассказать?
Что-то в моем голосе заставило ее обернуться. Винни было едва за тридцать, но у нее имелся здравый смысл, а глаз на почти незаметные несчастья, из которых состоит жизнь человека, был наметан. Завитки растрепанных каштановых волос спадали на узкое лицо, возбужденно поблескивали глаза. Длинный нос и впалые щеки придавали ей сходство с огромной болотной птицей. Строгий маленький рот. Улыбка никак не вязалась с ее резким неприятием обольстительного остроумия. Как-то Марри сказал мне, что очень увлекся ею, сочтя ее физическую неуклюжесть показателем стремительного развития интеллекта, и я, кажется, понял, что он имел в виду. Хватаясь за все подряд, она ощупью пробиралась в окружающий мир и порой опустошала его.
– Не знаю, почему вас интересует этот препарат, – сказала Винни, – но я считаю, что избавляться от предчувствия смерти, даже от страха смерти – ошибка. Разве смерть – не та граница, в которой мы нуждаемся? Разве не придает она жизни драгоценную размеренность, некую определенность? Спросите себя, был бы хоть один ваш поступок в этой жизни исполнен красоты и смысла, не знай вы о существовании последней черты, границы, предела.
Я смотрел, как свет проникает в округлые верхушки высоких облаков. «Клорет», «Веламинт», «Фридент».
– Меня считают дурочкой, – сказала она. – Что ж, у меня и вправду есть одна дурацкая догадка насчет человеческого страха. Представьте себе, Джек, что вы, убежденный домосед, тяжелый на подъем, оказываетесь вдруг в чаще леса. Краем глаза вам удается что-то разглядеть. Не успев толком ничего сообразить, вы понимаете, что это очень крупное существо и ему нет места в вашей повседневной системе координат. Изъян в картине мира. Здесь не должно быть либо его, либо вас. И вот это существо с важным видом появляется из-за деревьев. Медведь-гризли, громадный, с лоснящейся бурой шерстью, роняет слизь с оскаленных клыков. Вы же еще никогда не видели крупного зверя в чаще, Джек. Он необычен, он так будоражит воображение, что вы начинаете воспринимать собственную личность иначе, по-новому осознавать себя – в странной и ужасающей ситуации. Вы по-новому, глубже понимаете свое «я». Открываете себя заново. Вам ясно, что медведь сейчас разорвет вас на части. Зверь, вставший на задние лапы, дал вам возможность как бы впервые увидеть себя со стороны – в непривычной обстановке, в одиночестве, отдельного, всего себя целиком. Вот этот сложный процесс мы и называем страхом.
– Страх – самосознание, поднятое на более высокий уровень.
– Совершенно верно, Джек.
– А смерть? – спросил я.
– «Я», «я», «я». Если сможете представить смерть более привычной, чаще упоминаемой, ослабнет ваше восприятие себя относительно смерти, а вместе с ним – и страх.
– Как же сделать смерть более привычной? С чего начать?
– Не знаю.
– Может, надо рисковать жизнью, не снижая скорости на поворотах? Или заниматься скалолазанием по выходным?
– Не знаю, – сказала она. – Хорошо бы узнать.
– Надеть страховочный пояс и взобраться наверх по фасаду девяностоэтажного здания? Что мне делать, Винни? Посидеть в клетке с африканскими змеями, как лучший друг моего сына? Вот чем нынче люди занимаются.
– По-моему, главное, Джек, – это забыть о лекарстве в той таблетке. Там нет лекарства, это очевидно.
Она была права. Все они правы. Надо жить себе дальше как живется, растить детей, учить студентов. Стараться не думать о той неподвижной фигуре в мотеле «Грейвью», лапающей мою жену своими грубыми руками.
– И все-таки мне грустно, Винни, но вы придали моей грусти остроту и глубину, которых ей прежде не хватало.
Она отвернулась, залившись краской.
– Вы больше, чем друг до первой беды, – сказал я, – вы настоящий враг.
Она покраснела до корней волос.
– Блестящие люди никогда не думают о загубленных ими жизнях, – сказал я, – на то они и блестящие.
Я смотрел, как Винни краснеет. Она обеими руками натянула на уши свою вязаную шапочку. Взглянув последний раз на небо, мы начали спускаться с холма.
31

ВЫ НЕ ЗАБЫЛИ: 1) выписать чек для компании «Уэйвформ Дайнэмикс»? 2) указать на чеке номер вашего счета? 3) подписать ваш чек? 4) произвести платеж полностью – частичные платежи мы не принимаем? 5) вложить в конверт ваш подлинный платежный документ, а не копию? 6) вложить ваш документ в конверт таким образом, чтобы в прозрачном прямоугольнике был виден адрес? 7) отделить зеленую часть вашего документа по пунктирной линии и сохранить ее для учета? 8) указать ваш точный адрес и почтовый индекс? 9) если вы планируете переехать, сообщить нам об этом по меньшей мере за три недели? 10) заклеить конверт? 11) наклеить на конверт марку – министерство почт не осуществляет доставку корреспонденции без почтового сбора? 12) отправить конверт по меньшей мере за три дня до даты, указанной в синем квадратике?
КАБЕЛЬНАЯ СЕТЬ: ЗДОРОВЬЕ, ПОГОДА, НОВОСТИ, ПРИРОДА.
В тот вечер никому не хотелось готовить. Мы сели в машину и поехали на торговую улицу где-то в глуши, за городской чертой. Бесконечная полоса неонового света. Я остановился у заведения, где подавали курятину и шоколадные кексы. Мы решили поесть в машине. Машина вполне соответствовала нашим запросам. Нам хотелось есть, а не глазеть на людей. Хотелось набить желудки и поскорей с этим покончить. Мы не нуждались ни в пространстве, ни в ярком свете. И уж совсем ни к чему было сидеть друг против друга за столом и совместными усилиями плести за столом тонкую и сложную перекрестную сеть кодов и сигналов. Мы были согласны есть, глядя в одну сторону, почти ничего не видя дальше своих рук. Все это смахивало на какое-то оцепенение. Дениза принесла еду в машину, раздала бумажные салфетки. Мы начали трапезу. Ели полностью одетые – в пальто и шапках, – ели молча, терзая куриные крылышки и ножки руками и зубами. В напряженной сосредоточенности все помыслы свелись к единственной неотвязной мысли. Я с удивлением обнаружил, что страшно проголодался. Я жевал и глотал, почти ничего не видя дальше своих рук. Вот как голод уменьшает вселенную. Вот он – край зримого мира пищи. Стеффи оторвала от куриной грудки хрустящую кожицу и отдала Генриху. Кожицу она никогда не ела. Бабетта обсосала косточку. Генрих обменялся с Денизой крылышками – большое на маленькое. Он считал, что маленькие крылышки вкуснее. Все отдавали Бабетте косточки – обгладывать и обсасывать. Я отогнал от себя мысленный образ мистера Грея, развалившегося нагишом на кровати в номере мотеля, – картинка нечеткая, расплывчатая по краям. Мы послали Денизу за новыми порциями и молча стали ее ждать. Потом вновь набросились на еду, почти ошеломленные глубиной своего наслаждения. Стеффи негромко спросила:
– Почему астронавты не падают вниз?
Наступила пауза – мгновение, выпавшее из вечности.
Дениза перестала есть и сказала:
– Они легче воздуха.
Мы все перестали жевать. Повисла тревожная тишина.
– Там нет воздуха, – сказал наконец Генрих. – Они не могут быть легче того, чего нет. Космос – вакуум, если не считать тяжелых молекул.
– А я думала, в космосе холодно, – сказала Бабетта. – Если там нет воздуха, как там может быть холодно? Почему бывает тепло или холодно? Из-за воздуха – по крайней мере, так я считала. Если нет воздуха, не должно быть холодно. Это как день без погоды.
– Неужели там совсем ничего нет? – спросила Дениза. – Что-то же должно быть.
– Что-то есть, – раздраженно сказал Генрих. – Тяжелые молекулы.
– Когда не знаешь, надевать ли свитер, – сказала Бабетта.
Вновь наступила пауза. Мы немного подождали, гадая, окончен ли разговор. Потом опять взялись за еду. Принялись молча обмениваться лишними кусочками курицы, совать руки в картонные коробки с жареной картошкой. Уайлдер любил мягкие белые ломтики, и все выбирали их для него. Дениза раздала маленькие пакетики с водянистым кетчупом. Как и все в машине, наши облизанные пальцы пахли жиром. Мы менялись кусочками и глодали кости.
Стеффи вполголоса спросила:
– А в космосе очень холодно?
Мы снова стали ждать. Потом Генрих сказал:
– Зависит от того, как высоко заберешься. Чем выше, тем холоднее.
– Минуточку! – сказала Бабетта. – Чем выше, тем ближе к солнцу. А значит, теплее.
– С чего ты взяла, что солнце находится высоко?
– Как же оно может быть низко? Чтобы увидеть солнце, надо посмотреть наверх.
– А ночью? – спросил Генрих.
– Оно находится с другой стороны земли. Но люди все равно смотрят наверх.
– Самое главное в теории сэра Альберта Эйнштейна, – сказал он, – солнце не может быть наверху, если стоишь на солнце.
– Солнце – огромный расплавленный шар, – сказала Бабетта. – Стоять на солнце невозможно.
– Он же сказал «если». По существу, нет ни верха и низа, ни жары и холода, ни дня и ночи.
– Что же есть?
– Тяжелые молекулы. Весь смысл космоса в том, что там могут остывать молекулы, улетевшие с поверхности гигантских звезд.
– Как молекулы могут остывать, если не существует ни жары, ни холода?
– Жара и холод – всего лишь слова. Считай, что это просто слова. Нам приходится употреблять слова. Не можем же мы только мычать.
– Это называется солнечная королла, – сказала Дениза, затеявшая отдельную дискуссию со Стеффи. – Мы видели ее недавно, когда смотрели прогноз погоды.
– А я думала, «королла» – это машина, – сказала Стеффи.
– Всё на свете – машина, – сказал Генрих. – Нужно понять самое главное: глубоко внутри гигантских звезд происходят самые настоящие ядерные взрывы. Русские баллистические ракеты, которые должны внушать всем такой страх, – полная ерунда. Тут взрывы в сотни миллионов раз мощнее.
Наступила долгая пауза. Никто не произнес ни слова. Вернувшись к еде, мы успели откусить и разжевать только один кусочек.
– Предполагается, что эту безумную погоду нам устраивают русские физики, – сказала Бабетта.
– Какую безумную погоду? – спросил я.
– У нас есть физики, у них есть физики – предположительно, – сказал Генрих. – Они хотят сгубить наш урожай, влияя на погоду.
– Пока что погода нормальная.
– Для этого времени года, – язвительно вставила Дениза.
Как раз на той неделе один полицейский видел, как из НЛО выбросили тело. Это случилось во время обычного патрулирования на окраине Глассборо. Мокрый от дождя труп неопознанного мужчины, полностью одетого, был найден той же ночью, чуть позже. Вскрытие показало, что смерть была вызвана множественными переломами и остановкой сердца, произошедшей, возможно, в результате сильнейшего шока. Под гипнозом полицейский, Джерри Ти Уокер, во всех подробностях оживил в памяти загадочный ярко светящийся неоном объект, с виду похожий на громадный волчок, зависший на высоте восьмидесяти футов над полем. Полицейский Уокер, ветеран вьетнамской войны, сказал, что эта странная сцена напоминает ему, как экипажи сбрасывали с вертолетов людей, подозреваемых в связи с вьетконговцами. Удивительно: наблюдая, как открывается люк и тело камнем падает на землю, Уокер почувствовал, что прямо ему в мозг телепатически передается какое-то страшное сообщение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46