Ощущать плоть мужчины, у которого были связаны руки и завязаны глаза, было чем-то вроде операции. Она пыталась вспомнить его одетым, стоящим на шоссе, когда она подсадила его. Но теперь это был другой мужчина.
Хэммонд беспомощно отвечал на ее ласки. Ноги его дергались, член возбудился, спину свело судорогой, дыхание стало неровным. Он облизнул пересохшие губы. Лора смотрела на него, лежащего рядом, под ней, опять рядом. К своему удивлению, она тоже возбудилась. Чувствуя, что Уайлдмен наблюдает за ней, она не знала, позволено ли ей это. Может быть, втайне он именно этого и хотел? Должна ли она показать, что чувствует? Интересно, думала она, зависит ли это все возрастающее возбуждение от того, что за ней наблюдают? Это тоже своеобразное извращение – не подглядывать, а чувствовать, что подглядывают за тобой.
Лицо Хэммонда исказилось от боли. Лоре показалось, что это от удовольствия. Когда она начала ласкать руками его член, его охватило желание. Прикрытые бюстгальтером груди этой женщины касались его лба, еще щек, его губ. Он открыл рот – не для того, чтобы что-то сказать, а чтобы ухватиться за эту теплую тонкую ткань. Он шевельнул губами, но груди отодвинулись. Он застонал, чувствуя, что голова идет кругом. Рука нежно сдавила его яички, чей-то рот мягко обхватил головку.
Уайлдмен схватил Лору за плечи и оттащил ее от Хэммонда. Стоя перед ним на коленях, она повернулась к Уайлдмену. Тот, совершенно голый, стоял перед ней. Она переключилась на него.
От неудовлетворенности Хэммонд чувствовал боль во всем теле. Где этот рай? Он слышал совсем рядом почмокивание, слышал, как стонал мужчина, чувствовал запах мыла Пандоры. Пандора!
– Оставь ее, – выдохнул он. – Свинья! Оставь ее в покое!
Когда Уайлдмен кончил, он сказал одно лишь слово: «Пандора».
Хэммонд бился о пол ящика. Он был в ярости. Уайлдмен трахался с его женой, он знал это. Это не было игрой больного воображения. Это факт! Когда он выберется из этой переделки, он убьет его, убьет этого мерзавца. На этот раз уж точно!
Он что-то кричал, бредил, разинув рот, как безумный. Он почувствовал на своей груди руки Доры. Она склонилась над ним. Он прошептал ее имя. Ее губы коснулись его губ. Затем он почувствовал на ее губах что-то липкое. Она выдохнула это ему прямо в рот. Хэммонд с отвращением сплюнул, но было уже слишком поздно. Он не мог избавиться от этого. Он закричал: «Дора!» и, крича, подавился, а когда подавился, то Уайлдмен вошел ему в горло, а потом постепенно и во все его тело.
4
Итак, Алек все узнал. Вот так. Пандора поняла: он все узнал про нее и того человека из «Бель-Эр». Возмущенный, оскорбленный, преданный, он ушел от нее. Пандора попыталась представить себе его состояние. Он был в отчаянии, не желал ни с кем разговаривать, жаждал мщения. Именно поэтому и не позвонил. Может быть, напился, может быть, пошел с какой-нибудь женщиной. У него были основания. Он обнаружил, что его преданная жена Дора на самом деле – развратная Пан со своим темным и языческим вторым «я». Это ее раздвоенная натура и стала причиной его исчезновения. Пандоре некого винить, кроме себя.
Каким образом Алек узнал, теперь не столь уж важно. Возможно, заметил красное платье, возможно, разговаривал с официантом в «Бель-Эр», возможно, об этом узнала Беверли и от ревности и отчаяния, из-за Джимбо, рассказала ему обо всем. Теперь просто не имело значения, как Алек узнал. Он знал – этого достаточно.
Пандора никогда не жалела себя, и в этом была ее сила. Еще будучи ребенком, она могла заплакать только от сильной физической боли. Но и теперь, когда она была так несчастна, слезы не приходили. Она была виновата, но принимала ответственность за свои поступки. Может, было бы лучше, чтобы ничего не случилось, чтобы она не сделала того, что сделала. Но она это сделала, и теперь ничего изменить уже нельзя. Временами, пытаясь рассуждать трезво, она твердила себе, что Алек тоже должен это принять. Ведь это не конец света! Были моменты в эти дни, после его исчезновения, когда она злилась на него, говорила себе, что его бегство просто трусость. Алеку следовало бы принять все, посмотреть правде в глаза. Вспоминая дни его запоев, она убеждала себя в его слабости, стремлении убежать от реальности. Но подобные рассуждения ей и самой были не по душе. Она понимала, что винить жертву – самый легкий способ избежать собственной ответственности. Дора понимала, что не имеет права так делать, что это чудовищно несправедливо по отношению к Алеку. Она понимала, что обманывает себя. Но тем не менее все время думала об этом. Временами она просто презирала Алека за то, что сделала сама.
Пандоре не с кем было поговорить, и потому она разговаривала сама с собой. Она стала как бы собственным отражением. В течение недели после исчезновения Алека ее единственным собеседником была дочь. Если бы Полетт была хоть немного постарше, она могла бы поговорить с ней обо всем. Полетт очень умненькая девочка и настоящий друг, но ей было всего двенадцать. Ни при каких обстоятельствах не станет Пандора подрывать любовь Полетт к отцу. Алек – хороший отец, хороший муж и хороший человек.
Они обе скучали по нему, особенно когда только вдвоем сидели за завтраком или ужином. Ночи стали невыносимы, сплошная пытка. Пандора пыталась как-то отвлечься, как-то компенсировать его отсутствие. Она проводила много времени на кухне, стряпая что-нибудь необыкновенное. Полетт, разумеется, все замечала. На столе всегда было слишком много еды, а это было тем более заметно, что сама Пандора почти ни к чему не притрагивалась. Она стала пить больше вина, но теперь оно оказывало на нее меньшее действие, чем раньше.
Пандора стирала вещи Полетт, когда в этом не было необходимости. Даже горничная обратила внимание на кучу вещей для глаженья. Теперь у нее по хозяйству было больше работы, чем даже тогда, когда дома был мистер Хэммонд. Пандора начала возить Полетт в школу раньше времени, затем стала и приезжать за ней раньше и ждала в школьном дворе минут пятнадцать, пока отпустят ребят.
Полетт смущали заботы матери, но она терпела. Свою новую роль она видела в том, чтобы стать лучшим другом матери. Были дни, когда ей хотелось убежать и из школы, и из дома, быть с Дэвидом Уингом. Она меньше скучала по отцу, когда думала о Дэвиде, представляя себя с ним вдвоем. Она страстно хотела уехать с ним куда-нибудь, но знала, что это невозможно, особенно теперь, когда нет папы. В глубине души Полетт считала, что папа умер, что с ним произошло какое-то несчастье, и он погиб. Ей было интересно, считает ли так и Пандора, но она молчала. Дэвид посоветовал ей обратиться к одному китайцу-психиатру, другу их семьи, чтобы он чем-то помог. Полетт хотела предложить это Пандоре, но не осмеливалась. Даже теперь, когда мама купила ей книгу об НЛО, которую давно обещал отец, но так и не купил. Мать и дочь все чаще молчали, оставаясь вдвоем. Казалось, им не о чем говорить.
Каждый день Пандора звонила в полицию. Через неделю это стало просто ритуалом. Она спрашивала, нет ли новостей, хотя на самом деле ей хотелось рассказать все, что она знала или о чем подозревала. Как-то проходя мимо местной церкви, про которую Алек однажды сказал, что внешне она похожа на банк, она решила зайти туда. Время от времени у нее возникало желание исповедаться, и несколько раз она была близка к тому, чтобы обо всем рассказать Беверли. Но в душе относилась к ней все же с подозрением. Пандора отказалась от тенниса: в ее сознании Беверли была как-то связана с «Бель-Эр».
Пандора не могла сосредоточиться на чтении. Она принималась за книгу, но, как только дело доходило до любовных сцен, закрывала ее. У нее не было никаких сексуальных желаний. Все исчезло, она была опустошена. В первую неделю Пандора похудела на два с половиной килограмма, и это было заметно. По лицу, плечам, бедрам и, главное, по груди. Бюстгальтеры стали ей великоваты, но она не могла заставить себя пойти и купить новые. Она стала меньше краситься, одевалась очень строго, волосы зачесывала назад. Пандора постарела года на два. Она очень страдала и уже стала думать о себе как о вдове.
Вместо тенниса она стала ходить в стрелковый клуб: чтобы стрелять, компания была не нужна. Поездка в «Шерман Оукс» давала ей какую-то цель в жизни. В клубе она ни с кем не разговаривала и обычно проводила там час или чуть больше и все время стреляла, стреляла, стреляла по загадочным разноцветным кругам. Черные наушники, которые надевались, чтобы приглушить звук, напоминали ей о давнем приступе глухоты. Пандора ждала этих мгновений тишины, но они почему-то так и не наступали.
Сейчас бы они так пригодились ей, чтобы отключиться от действительности.
Однажды утром Пандора проснулась, неожиданно ощутив себя посвежевшей, в гораздо менее угнетенном состоянии. Она практически ничего не ела все эти дни, но сейчас вдруг почувствовала сильный голод. Ей было мало ледяного йогурта, хотелось чего-нибудь настоящего – обеда из трех блюд плюс бутылку вина. Она решила пойти в «Риц» – модный французский ресторан в западной части Беверли-Хиллз. Там она заказала столик на обеденное время, столик на одного. По дороге остановилась и купила книгу – симпатичную, пахнущую свежей краской – роман «Живая природа» Ричарда Форда.
Пандора доедала закуску. Она уже прочитала восемь страниц романа, и ее поразили некоторые совпадения. Она сидела и ела во французском ресторане, а действие романа, который она начала читать, происходило в Новом Орлеане. Странно. Она подняла глаза, ожидая, что рядом стоит официант… Около нее, приветливо улыбаясь, стоял тот человек.
Сердце Пандоры екнуло, волосы, казалось, зашевелились. Этого не может быть! Пока он не заговорил, ей казалось, что это плод ее воображения.
– Добрый день, – сказал он. – Я не хотел вас испугать.
Пандора не могла говорить, боясь, что голос ее подведет, казалось, сознание ее меркнет. Перед глазами замелькали сцены из прошлого, все эти непристойности. «Ради Бога, держи себя в руках». Она заговорила, но не слышала себя. Казалось, ее поглотила тишина. Она смотрела на его лицо, как идиотка, пытаясь по губам прочесть то, что он говорил. Он говорил, но она ничего не слышала. Он вопросительно посмотрел на нее. Что он спрашивает? Она не слышала его вопроса, поэтому и не смогла ответить. Теперь она не только оглохла, но и онемела. Это был какой-то кошмар. Пандора молила, чтобы к ней вернулся слух. Она хотела слышать шум и гул ресторана. Они пришли к ней вместе со звуками его голоса:
– С вами все в порядке?
– Да, все прекрасно.
– Вы кого-то ждете? – Нет, я одна.
– Не будете возражать, если я присяду?
Она покачала головой, пытаясь улыбнуться. Уайлдмен непринужденно уселся за столик напротив нее.
– Как поживаете? Все еще играете в теннис в Бель-Эр?
Ей надо было придумать, что отвечать на его вопросы. Теперь она чувствовала себя испуганной, растерянной девчонкой. «Скажи хоть что-нибудь, просто говори, Бога ради! Все что угодно!»
– Вы были правы насчет того платья: оно действительно мне идет.
– Отлично. Я так и думал. – Он помолчал, раздумывая над тем, стоит ли рискнуть и сделать следующий шаг. Рано или поздно ему все равно придется это сделать, так почему же не теперь?
– Послушайте, меня зовут Чарльз. Чарльз Уайлдмен.
Пандора вдруг осознала, что до этого никогда даже не пыталась дать ему какое-нибудь имя, даже не старалась угадать или придумать его. Она думала о нем как о человеке без имени. Просто – мужчина. Мужчина со шрамом.
– Меня зовут Пандора. Пандора Хартен. Почему она сказала так? Она ведь не пыталась скрыть свою настоящую фамилию, фамилию Алека, девичья фамилия как-то сама естественно слетела с губ. Хотя это-то как раз и было неестественно: она никогда не пользовалась своей девичьей фамилией. Неужели это значит, что она не хочет быть замужней женщиной, женой Алека? Она что, стыдится Алека? Или это как-то связано с ее поездкой домой, в Нью-Хэмпшир?
Уайлдмен удивился. Почему она назвалась не своим именем? Он видел, что она крутит на пальце обручальное кольцо. Кто такой Хартен? Может быть, она была замужем до этого? Может быть, это ее девичья фамилия? Он всегда думал о ней только как о жене Хэммонда. Но, что бы там ни было, это хороший признак: он говорил правду, а она что-то скрывала. Это давало ему преимущество.
– Пандора – необычное имя.
– Мой отец был… Он специалист по древним культурам. Это он придумал такое имя.
– Пандора в греческой мифологии – это как Ева в иудаизме.
Пандора вспомнила книги по древнегреческой культуре, которые она видела в бунгало. Странно, но это их как-то сближало.
– Мне тоже здесь нравится, – сказал он. – Я оценил кухню французских переселенцев, когда работал в Луизиане.
– Я никогда не была в Луизиане. – Она не осмелилась спросить его, что он там делал.
Он видел, что она хочет узнать о нем побольше, и дал ей пищу для размышлений.
– Я был в Новом Орлеане и Батон Руж, делал фотографии для журнальной статьи.
– Про кухню французских переселенцев?
– Нет, это был репортаж о старых публичных домах.
– Как интересно! – Она поерзала на стуле – упоминание о сексе смутило ее. Он знал, что так и будет.
– Что вы заказали?
– Копченую лососину.
– Прекрасная идея. – Уайлдмен подозвал официанта и заказал то же. – Интересно, я заметил, что копченая рыба входит в моду. Еще несколько лет назад мы бы отослали ее обратно на кухню, решили бы, что она пережарена.
– Не хотите ли вина? – осторожно спросила она.
– Спасибо. – Он попросил официанта принести еще рюмку и продолжал: – Знаете, это ведь так странно, что мы встретились. Я на днях думал о вас.
– Да? – Этого она и боялась. Не нужно было позволять ему садиться за свой столик.
– Я видел женщину, которая напомнила мне вас. В «Шерман Оукс».
– А, возможно. Это могла быть и я. Это было в пятницу?
– Кажется.
– По пятницам я езжу в свой стрелковый клуб. Он находится в «Шерман Оукс».
– Стрелковый клуб? Так вы снайпер? – Он засмеялся.
– Я бы так не сказала.
– Нам всем нужны свои цели, – сказал он.
– Да, пожалуй.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39