Смертоносная игла находилась в нескольких сантиметрах от бурого бритого бедра, когда лопнуло разбитое окно, и сама Брижит Бардо запрыгнула в палату в ореоле стеклянных брызг, а за ней – толпа разъяренных активистов. Пока две стороны обменивались плевками и пощечинами, в двух кварталах от места сражения судья подмахнул прошение адвокату Брижит Бардо, и тот очертя голову прибежал в клинику, рванул за шиворот начальника полиции и ткнул ему в лицо официальный документ… Короче, к тому времени, когда туристическая группа прибыла в Сан-Тропез, «маленький негодник», как Белфорд начал мысленно называть Андрэ, был временно помилован. Узнав об этом, Белфорд не удержался и в полный голос прокричал: «Аллилуйя!»
– Я ведь всегда любил животных, господин следователь. Не могу спокойно смотреть, когда обижают собачку или кошечку. Эта французская обезьянка была такой милой! Жизнь обошлась с ней несправедливо… В общем, я нанял переводчика и пошел в городскую управу, затем в полицию, затем в суд – и везде требовал, чтобы Андрэ отдали мне на поруки. Я хотел увезти его в Америку, в колыбель гражданской доблести, свободы и демократии.
(Боже, думаете вы, какой стыд, какая пошлость!)
Сперва они даже слушать не хотели, но я был настойчив. Я ведь профессиональный продавец, настойчивость и вежливость – наш девиз. Моя группа уехала в Испанию, а я остался, чтобы изо дня в день ходить по кабинетам местных бюрократов и повторять свою просьбу. Не знаю, что в конце концов сыграло роль, давление прессы или моя настырность, но однажды, после месяца упорнейшего лоббирования, начальник полиции пригласил меня в свой кабинет и на безупречном английском произнес: «Если сумеешь вывезти эту чертову тварь из страны до завтрашнего вечера, она твоя». Так прямо и сказал. Конечно же, я с радостью согласился.
Следователь хмурит брови:
– Выходит, что ни вы, ни этот француз не поставили американские власти в известность?
– Да, господин следователь. Может, я был не прав, но поймите: я хотел дать бедному животному шанс, хотел, чтобы оно начало новую жизнь. К чему было тащить в Сиэтл его прошлое? Видите ли, я верил, что смогу его перевоспитать. И не ошибся! Мисс Мати может подтвердить.
Следователь бросает на вас быстрый взгляд, как бросают монетку прокаженному. И снова поворачивается к Белфорду:
– Почему же вы уверены, что не ошиблись?
– Да потому, что после шести-семи месяцев – ибо на такие вещи нужно время, вы ведь понимаете, – так вот через несколько месяцев я мог спокойно оставлять россыпи фальшивых драгоценностей на столе или в любом другом месте, и Андрэ к ним даже не притрагивался! Более того, когда я подносил к его носу стеклянный браслет, он с криком убегал из комнаты.
(Может, он кричал, потому что возмущался твоей глупостью, думаете вы. Уж наверное, обезьяна сумеет отличить стекло от бриллианта!)
Как мне это удалось, спросите вы? Ну, отчасти это была обычная дрессировка, что, конечно, требует терпения. Однако главное – моя вера. Я имею в виду молитву. Господь свидетель, я молился без устали за несчастную обезьяну! Я даже самого Андрэ научил молиться. Да, можете смотреть на меня как на сумасшедшего, но вот уже на протяжении полутора лет он каждый вечер становится рядом со мной на колени и отбивает поклоны. Люди могут сказать: простое обезьянничанье, однако я искренне убежден, что дело гораздо глубже. Андрэ обрел веру! Именно! Видели бы вы, как этот маленький негодник тянется к иконам! Конечно, я понимаю, он всего лишь глупое животное, но разве у животного не может быть души? Маленькой обезьяньей души? Безусловно, Андрэ переучился; более того, я готов утверждать: Андрэ переродился.
Прокашлявшись, следователь опускает глаза и спрашивает об обстоятельствах исчезновения обезьяны.
– Это случилось вчера утром, когда я был на работе. Он отпер замок и просто ушел. Даже не предупредив!
Следователь объясняет, что в случае поимки Андрэ полиция не имеет права его задерживать. Более того, животное не совершило никаких противозаконных действий, и поэтому единственное, что он может сделать, – это разослать предупреждение, имеющее статус уведомления. Все патрульные машины будут оповещены, что на свободе находится сбежавшая обезьяна. После этих слов следователь извиняется и уходит к себе в кабинет, покачивая головой, как священник, который только что исповедал целое общежитие студенток-первокурсниц, истекающих весенними гормонами.
– Да уж, – вздыхает Белфорд. – Все без толку, зря сходили.
– Я же говорила, надо было намекнуть ему на взятку. Это бы его взбодрило.
11:30
На улице заметно потеплело. В воздухе висит дымка, пахнет кислой капустой. Городской озоновый слой вибрирует, как крысиный студень. Вулкан Рейнер практически не виден, хотя в небе по-прежнему ни облачка, – гора превратилась в привидение, в размытый конический силуэт. Солнце тоже стало призраком; яростные бескрайние океаны термоядерной энергии не в силах справиться с испражнениями десятков тысяч маленьких японских машин.
– Не вдыхай этот воздух, – говорите вы. – Мало ли где он побывал?
Черты городского пейзажа проступают сквозь капроновый чулок смога, как черты грабителя.
– Я помню время, когда в Сиэтле не было смога, – отзывается Белфорд. – Еще совсем недавно.
– Грех жаловаться. Это ведь запах денег.
Мелкая радость: Белфорд платит за парковку. Вот такая теперь жизнь, нужно считать копеечки. Тоска! Почему-то вспоминается длинноволосый урод из «Быка и медведя», сказавший, что концерт только начинается. «Харборвью», – шепчете вы с отвращением. Белфорд, думая, что речь идет о мясоликой тете из полиции, торопится добавить:
– Мы, наверное, показались ей немножко чокнутыми. Бедняжка!
Проехав вдоль воды по Эллиот-авеню, вы удачно избегаете пробок, вызванных чествованиями Ямагучи. Эти чествования похожи скорее не на парад, а на митинг в центре города возле торгового центра «Вестлейк». Мэр торжественно вручает доктору ключи от Сиэтла. Больные раком, съехавшиеся из пяти окрестных штатов, неистовствуют, требуя благословения. Добрый доктор обещает журналистам и толпе, что в понедельник на пресс-конференции огласит некую важную информацию, – и прибавляет, застенчиво улыбаясь и сопровождая каждое слово постукиванием зажигалкой по зубам, что родители послали его учиться в Хьюстон лишь по одной причине: название местного университета, «Райс», ласкало слух рисолюбивых азиатов. На вершине Куин-Энн-Хилл вы опрометчиво спрашиваете Белфорда, не приходила ли ему мысль, что Андрэ могли похитить? Сначала он энергично трясет головой, отрицая такую возможность, однако уверенность быстро сменяется паникой, когда вы развиваете тему:
– Я имею в виду заговор. Работу профессионала. Подумай, воры всей Европы знают об Андрэ и его талантах. Может, кто-то его выследил здесь, в Америке? Конечно, они не умеют им управлять, не знают специальных команд. Но ведь Конго ван ден Босс мог их научить! Допустим, он продал инструкцию кому-нибудь из сокамерников или проговорился, не выдержав побоев. А может, он был досрочно освобожден? Как-никак уже три года прошло. В Америке ранние освобождения практикуют сплошь и рядом, почему бы французам не делать того же? Что, если Конго сейчас в Америке? Что, если…
– О боже, – стонет Белфорд. – Боже, боже, боже! Почему я об этом не подумал?
Он настаивает, чтобы вы немедленно развернули машину и ехали обратно в полицию – следователя надо предупредить! С огромным трудом вы убеждаете его, что задачу можно с тем же успехом решить и по телефону.
– Позвонишь сразу, как приедешь домой. И поспи хотя бы пару часов, в самом деле! Расслабься, выпей стакан вина. На тебя страшно смотреть, сплошные нервы!
Наверное, следовало быть чуть поласковей, но вы и так все утро посвятили Белфорду в ущерб собственным делам. А между тем вам просто необходимо встретиться с Кью-Джо до того, как она уйдет. Волшебная колода Таро поджидает у нее на столе, призывно играя пестрыми цветами и неоднозначными картинками, – изысканная, заткнутая жеваной бумагой замочная скважина в дверях храма разрушенной удачи.
11:50
Подруги дома нет. Ее встреча с огородницей назначена на полдень, и похоже, в кои-то веки она решила не опаздывать. Однажды Кью-Джо, узнав, что ваше жизненное кредо всегда было «вовремя», процитировала высказывание Оливера Голдсмита: «Воспитанной женщине не свойственна пунктуальность». Вы скептически оглядели вульгарные воланы танцующей плоти – кто бы говорил о воспитанности! – но не нашли ничего лучшего, чем промямлить: «Ранней пташке и бог подает», чем весьма насмешили подружку.
Так или иначе, сегодня Кью-Джо почему-то вовремя отправилась на работу – если, конечно, можно назвать работой эту чушь: играть в единственном числе роль благодарной аудитории, выслушивая скучные рассказы о туристических вояжах.
Почти десять лет назад, во время поездки на автобусе, Кью-Джо игрою случая впихнула тектонические плиты своей туши на сиденье рядом с тщедушной (повезло) старушкой, которая, как оказалось, только что вернулась из тура в Грецию. Старушка достала из сумочки потрепанные фотографии, продемонстрировала их толстопопой попутчице и, уловив в ее глазах проблеск вежливого энтузиазма, предложила: «Давайте зайдем ко мне, посмотрим семейный альбом. Я заплачу вам десять долларов». Кью-Джо согласилась – отчасти из сострадания, отчасти потому, что не прочь была заработать десятку. Позже до нее дошло, что мир полон людей с похожими нуждами: одинокие старики, чудаковатые отшельники, неисправимые хвастуны, горькие неудачники, не решающиеся доставать друзей дурацкими фотографиями, – их всех объединяло стремление рассказать кому-нибудь о своих поездках. Подробно, в мельчайших деталях. И Кью-Джо взялась за работу, которая заключалась в том, чтобы терпеливо, час за часом высиживать в гостиных, спальнях, кабинетах, реже – в роскошных будуарах, просматривая школьные и свадебные фотографии, восхищаясь слайдами и видеозаписями, читая вслух записи в дневниках, листая курортные буклеты и путеводители – и при этом выказывая живое любопытство и одобрение. Она быстро усвоила: чем больше задаешь вопросов, тем больше платят чаевых (хотя спрашивать следовало лишь то, на что клиент мог легко ответить). Чего только ей не приходилось обсуждать! От семейного обеда в Айове до кабаре «Фоли Бержер» в Париже, от легендарных диснеевских мышей до кабульских крыс-мутантов – и зачастую по нескольку раз подряд. Клиенты в большинстве своем путешествовали редко, многие всего раз в жизни, и Кью-Джо нередко приглашали в один и тот же дом дважды, а то и трижды.
Вы часто пытались убедить подружку, что занятие это пустое, хотя и хитроумное, и серьезных денег не принесет. Кью-Джо неизменно отвечала, что вспомогательный доход не повредит, гадальное ремесло – вещь нестабильная, зависит от расположения планет (скорее от состояния экономики, возражали вы). Во всяком случае, добавляла она, бедняжки на меня рассчитывают – утверждение, отчасти созвучное пафосному Белфордову человеколюбию, над которым вы обе неоднократно подтрунивали.
Ну, бог с ним. Так или иначе, Кью-Джо ушла на работу как раз в тот момент, когда вы на нее рассчитывали. Однако, подойдя к дверям своей квартиры (она у вас побольше и получше, чем у подружки), вы обнаруживаете, что Кью-Джо оставила записку.
11:53
Подсунутый под дверь маленький квадратик рисовой бумаги содержит следующие слова, написанные серебристыми чернилами:
Малышка Гвен!
Как жаль, что мы разминулись! Я вернусь в три часа. Карты у меня на столе. Я перетасовала их, медитируя о вопросах, которые, наверное, тебе не терпится задать. Зайди ко мне, выбери карту, подумай о ней. В общем, ты знаешь, что делать. Чмоки-чмоки!
Толстушка Кью.
Она предлагает вам выбрать карту. Так это обычно и происходит. Теперь, когда вы хорошо знаете друг дружку, гадать стало сложнее: личные чувства, надежды и опасения наводят помехи. Кью-Джо говорит, что Таро имеет множество смыслов; если гадать для друга, то подсознательное желание оградить, защитить от судьбы искажает объективную картину, смещает ее в позитивную сторону. В результате друг получает ложный прогноз, а репутация гадалки страдает. Гадать для незнакомца – все равно что переспать с первым встречным: одновременно и опаснее, и честнее, чем с постоянным партнером.
Вспоминая свой первый сеанс, вы не можете не согласиться. Это было почти три года назад: вы только что переехали на новую квартиру, купив ее у Белфорда Данна, а незадолго до этого устроились на работу в «дискотеку» Познера. Очевидно, карьерно-бытовая неопределенность вкупе с амбициями подвигла вас постучаться к экстравагантной соседке. (Хотя Кью-Джо считает, что сыграли роль совсем другие факторы.)
Вашингтонский университет был единственным учебным заведением, согласившимся принять вас в аспирантуру; фирма «Познер, Лампард, Мак-Эвой и Джейкобсен» – единственной брокерской конторой, согласившейся вас нанять. Бог свидетель, сначала вы сунулись в большие компании. Конечно, блестящей студенткой вас трудно было назвать, однако диплом вы заработали честно, если не считать некоторых вполне объяснимых и простительных случаев списывания, – и разумеется, имели все основания рассчитывать на успех. В конце концов, не об этом ли вы мечтали всю жизнь? К сожалению, начать пришлось с конторы поскромнее. Но это даже к лучшему: проще стать первым в провинции, а потом приехать в Рим, чем с непривычки затеряться в брокерском мегаполисе. Правда, вас слегка покоробила позиция Познера, в первый день заявившего, что плевать ему на диплом. «Мы здесь продаем, – сказал он, – а вы это неплохо умеете, вот и все». Тут он был прав, именно так вы заплатили за аспирантуру – по вечерам подрабатывая продавщицей в торговом комплексе. Сначала вас определили в отдел нижнего белья, однако из-за дурацкой склонности краснеть перед каждым покупателем мужского пола были вынуждены перевести на верхнюю одежду. Не сосчитать, сколько пришлось перетаскать лыжных костюмов!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47