– Ну а где же он? – выпаливаете вы, позабыв о хороших манерах, которые мать пыталась вам привить, несмотря на утверждение отца, что хорошие манеры – это маска, скрывающая звериный оскал буржуазии.
И снова эта улыбка – тонкая, как волосок, как первый штрих рассветного мелка на черной доске ночи.
– Ларри пошел смотреть земноводных.
При этих словах улыбка расширяется, а дверь, наоборот, захлопывается.
Дождевые капли повторяют слова индейца, словно пытаются помочь – а может, просто издеваются? «Ларри пошел смотреть земноводных».
О боже!
13:41
И вот картина: вы стоите под дождем на холодном ветру, отбиваете кулачки о подвальную дверь злачного боулинга в «жвачном районе» и кричите писклявым фальцетом: «Где они? Где эти земноводные?», а входящие и исходящие посетители «Громового томагавка» смотрят на вас как на чокнутую. Они смеются и улюлюкают, какая-то женщина даже восклицает: «Эй, не майся Дурью!» Ничего себе дурью! Да у вас в унитазе больше ума, чем у этой бимбо под кудряшками!..
Полно, Гвендолин! Над вами потешаются презренные боулеры – а вы краснеете до мозга костей. И тем не менее продолжаете, невзирая на ярость и смущение, лупить в дверь и выкрикивать: «Где эти земно-вод-ные?!», хотя и сбавляете громкость, когда парочка бонвиванов в нейлоновых куртках и бейсбольных кепках начинает квакать по-лягушачьи.
Человеку в вашем состоянии, как правило, даже в голову не приходит, что сведения о местопребывании «земноводных» могут и не пойти ему на пользу. Есть вещи, которых лучше не знать (хотя каждый должен решать самостоятельно, не позволяя государству, врачам и средствам массовой информации вмешиваться в процесс). Штука в том, что зачастую, пока не узнаешь – не поймешь, на пользу знание или во вред… Так или иначе, в сознании уже начинает помаргивать изображение карты Номмо (точнее, изуродованной Звезды): вспоминаются зеленые чешуйки и перепончатые ноги. Конечно, зеленые чешуйки и перепончатые ноги не назовешь атрибутами здоровой человеческой самки, однако для мира земноводных эти приметы считаются обычными, даже определяющими. Слушайте, а может, здесь попахивает оккультной практикой? Сам факт, что в историю замешана Кью-Джо, говорит в пользу такого предположения.
Кубики льда стукаются о коктейльную ложечку вашего позвоночника, упорно наталкивая на мысль, что сейчас самое время поехать домой, принять горячий душ и свернуться калачиком у старого доброго компьютера в обнимку с бокалом шардонэ. Но музыканта, дудящего в изогнутый горн, не так-то просто напугать или обескуражить. Подняв плечи, вы наносите двери «Гремящего дома» еще один удар – и дверь открывается. А за ней стоит прежний индеец с лицом, какое бывает у человека, умеющего читать «Книгу Мертвых» с закрытыми глазами. Вы вновь испытываете неловкое ощущение, как будто зашли на молитвенный коврик в грязных ботинках.
– Позвольте, я сейчас объясню… – начинаете вы, пытаясь умаслить его тем фирменным сортом брокерского вазелина, который приберегаете для вовлечения клиентов в особо рискованные авантюры.
Но индейца на вазелине не проведешь. Сверкнув быстрой, чуть ли не жалостливой улыбкой, он протягивает вам листок бумаги – и с непринужденной уверенностью человека, освоившего несложный трюк, захлопывает перед носом дверь.
14:00
Тихоокеанский научный центр Сиэтла, построенный для международной выставки 1962 года, остается одним из самых изящных городских сооружений. Да, пожалуй, женственное слово «изящный» здесь наиболее уместно. Зеркальный блеск бассейнов, лебединый изгиб белоснежных арок, плавный полет перекрытий – все это придает научному центру сходство с Тадж-Махалом, изъеденным триллионами мрамороядных термитов: осталась лишь ажурная оболочка, ослепленная собственным отражением, сахарные соты, созданные райскими пчелами и сверкающие одинаково ярко и в дождь, и в ясную погоду. Да что там изящный! Научный центр попросту красив – особенно по сравнению с покрывшими весь город уродливыми коричневыми коробами, на которые не позарится ни один уважающий себя изысканный термит, а позарятся только навозные черви да болотные чудовища.
По архитектурному решению научный центр, бесспорно, «женская» структура, хотя область человеческой деятельности, в честь которой он возведен, являет собой полигон наихудших проявлений мужского образа мысли. Однако в этот дождливый предпасхальный день под сводами центра нет места стремлениям к приумножению силы, власти или прибыли. Сегодня здесь царит тихая и скромная атмосфера, пронизанная интересом к тихим и скромным существам. Хотя вы, признаться, предпочли бы обратное. Но удивляться нечему: афишка, подаренная молчаливым индейцем, в общих чертах объясняет, чего следует ожидать.
Эта афишка сообщает о ежегодной выставке земноводных и пресмыкающихся, которая проходит под эгидой Тихоокеанского северо-западного герпетологического общества. «Покрыты ли жабы слизью? Душат ли удавы свою жертву? Узнайте ответ на эти и другие вопросы, касающиеся земноводных и пресмыкающихся!»
Ну что, Гвендолин? Беспокоят ли вас вопросы, касающиеся земноводных и пресмыкающихся? Пожалуй, только один: как прожить до конца своих дней и ни разу с ними не столкнуться. «На выставке представлены более 100 видов неядовитых земноводных и пресмыкающихся со всего земного шара, от заурядных до самых экзотических». Что ж, неядовитые – это терпимо. К тому же мероприятие, включающее в программу такую детскую забаву, как «изготовление бумажных фигурок лягушек и черепах», вряд ли может быть опасным. С другой стороны, детские забавы зачастую связаны со всякой пакостью и дрянью. В кошмарных снах вас преследует омерзительная картина: Белфорд Данн-младший, выбравшись из вашего лона, принимается с упоением мусолить садовых улиток и разбирать содержимое собственных памперсов.
Тем временем ветер утих, а дождь превратился в легкую морось. Увы, изуродованной прическе и косметике уже все равно, однако перспектива предстать перед Ларри Даймондом в потасканном виде вас почему-то не смущает, и вы продолжаете с медлительным упорством кружить по ажурному атриуму научного центра. Проходя под одной из безупречно белых арок, вы думаете: если в раю откроют «Макдоналдс», то его интерьер будет выглядеть именно так. Правда, в раю при существующих критериях отбора вряд ли наберется достаточно клиентов для «Макдоналдса». И потом, кому в жизни вечной нужны экспресс-закусочные?
От мыслей о вечной жизни у вас с детства начинала кружиться голова. Ладно, долгая жизнь – это еще понятно. Пусть миллионы лет, пусть хоть триллионы. Но чтоб вот так, вечно… Когда-то же должен быть конец? Некоторые находят утешение в мыслях о вечности, но вам эти мысли кажутся сбивающими с толку, даже пугающими. Вечность – это какое-то потрясение основ!
Вы уже готовы направиться к кассам и с величайшей неохотой отстегнуть пять кровно заработанных долларов за экскурсию в мир ползунов и попрыгунчиков, саламандр и древесных лягушек, пресноводных и морских черепах, в мир ящериц, тритонов и головастиков, в мир мерзости и мрази, когда над ухом раздается голос:
– В вечности не существует понятия времени.
От испуга вы едва не выпрыгиваете из промокших туфель. А обернувшись и увидев его лицо вплотную со своим, подпрыгиваете во второй раз.
– Вечность, – продолжает он, – лишена длительности. По определению, вечность лежит за пределами времени. А следовательно, такие категории, как начало и конец, к ней неприменимы.
Ваша первая реакция – сказать ему: «Как вы смеете подкрадываться к женщине, даже не дав ей возможности зайти в туалет и привести себя в порядок!» Однако вместо этого вы говорите:
– Откуда вы узнали, о чем я думаю?
На что он отвечает:
– Этому приемчику я научился в Тимбукту.
– Что вы здесь делаете? – спрашиваете вы прокурорским тоном.
– Это я должен спросить: что вы здесь делаете? Сначала упоминаете дикарей из племени бозо, потом заявляетесь на выставку земноводных. Я уже начинаю подозревать, что вы тоже на особом листке.
– На каком еще листке?
Наверняка он имеет в виду какую-нибудь гадость.
– На гостевом. Вместе с другими избранными, кто здесь лишь на время.
– Я понятия не имею, о чем вы говорите. Мой отец филиппинец, а я сама родилась в Америке. И если вы умеете читать мысли, мистер Даймонд, то должны знать, зачем я сюда пришла.
В ответ Даймонд смеется, как дикое животное. Услышав этот смех, Белфорд Данн подумал бы, что вы отыскали Андрэ.
– Я не умею читать мысли, – говорит он. – Природа нашего сознания такова, что каждый может время от времени читать чужие мысли, если передающая сторона мыслит внятно, а принимающая не блокирует сигнал. С тех пор как я на особом листке, мне удается иногда забираться людям в мысли или в сны. – Подбоченясь, он угощает вас взглядом, который мог бы содрать розовые обои со стен добродетели. – Но куда я действительно хотел бы забраться, так это вам под юбку.
Развернувшись на сто восемьдесят, вы стремительно уходите прочь. «Если он пойдет следом, я буду кричать». По залу слоняются несколько семейств: родители решили потратить недельный развлекательный бюджет, чтобы их детишки смогли приобщиться к «изготовлению бумажных фигурок лягушек и черепах». Наверняка кто-нибудь из этих крепких папаш спасет вас от уродливого похотливого дегенерата!
Размокшие туфли, однако, не успевают прошагать и десятка ярдов, как вы вспоминаете, что сами же хотели его разыскать. Тормоза, разворот на сто восемьдесят. Вы уже целый год собираетесь завести очки, мешает только гордость, – но сейчас кривая ухмылка Даймонда отчетливо видна в облаке тумана.
– Где она?! – кричите вы. – Где Кью-Джо Хаффингтон?
– Хотите сказать, что вы не знаете?
– Нет, конечно! Откуда мне знать? Что вы с ней сделали?
Даймонд направляется в вашу сторону. Вы уже готовы завопить, но его похотливый взгляд убрался за кулисы, как вульгарный комик, а на смену вышло выражение доверительной заботы, гамлетовское выражение телеведущего, сообщающего об очередном кризисе нации.
– Я думаю, нам надо присесть и побеседовать, – говорит он тихо. И добавляет, видя ваши колебания: – Насчет Кью-Джо, разумеется. Романтические темы меня не интересуют. Если честно, я вовсе и не собираюсь залезать вам под юбку.
Ну вот и отлично, думаете вы. Однако по пути в кафе не перестаете удивляться: почему это он вдруг расхотел?
14:10
Вы идете молча; Даймонд что-то тихо напевает. Вы стараетесь не глядеть на необычного компаньона и тем не менее не можете не заметить, что его глаза практически утратили былую брутальную красноту; очевидно, в четверг их окрасили алкоголь и табачный дым. Правда, жесткая ржаная щетина по-прежнему оживляет сухие пригорки подбородка и щек, и длинные волосы все так же болтаются, словно хвост арабского скакуна, лениво трусящего в стойло. Остались и прочие атрибуты: кожаный пиджак, старый и засаленный, как козлиная шкура, и золотая серьга, которую дождь украсил маленьким брильянтом, и затертые джинсы, свободно пропускающие свет. Его ботинки из змеиной кожи выглядят по меньшей мере бестактно на выставке рептилий (при каждом шаге по вивариям, должно быть, пролетает волна тихого ужаса), а наколка на руке – по меньшей мере безвкусной и инфантильной, хотя толком рассмотреть ее удается лишь за столиком кафе «Пони экспресс».
Пока Даймонд заказывает напитки (без зазрения совести флиртуя со смазливой официанткой), вы украдкой изучаете тыльную сторону его левой руки, в которой он подбрасывает сахарные кубики, словно игральные кости: вместо ожидаемой мертвой головы, или атакующей кобры, или дикарки в травяной юбочке на смуглой коже обнаруживается узор, состоящий из каких-то астрономических символов. Поскольку внимание Даймонда сосредоточено на других вещах (и что он нашел в этой шлюшке-официантке?), вы без помех разглядываете странную татуировку. Она состоит из трех окружностей, расположенных одна над другой. Все они, судя по всему, символизируют солнце – каждая по-своему. Верхняя разделена на четыре части, и расходящиеся от нее лучи тоже сгруппированы в четыре пучка. Средняя – самая обычная – изображает солнце, каким его рисуют здоровые и послушные малыши, каким вы, должно быть, рисовали его в детском саду. Нижний вариант, ближайший к костлявому запястью, выглядит посложнее: две концентрические окружности, окруженные двойными лучами, похожими на лепестки.
– Любуетесь моей накожной росписью?
Вы морщитесь и, разумеется, краснеете.
– Да нет, с чего вы взяли?
– Хотите расскажу, что она означает?
– М-м… нет, не хочу. Я хочу, чтобы вы рассказали про Кью-Джо. Только и всего. Если не трудно.
Тот факт, что вы сидите за одним столом с потенциально опасным маньяком, не может оставить центральную нервную систему равнодушной: руки ходят ходуном. Даже непонятно, как взяться за стакан ванильного кофе, чтобы не выдать страха. От визита в туалет, чтобы поправить косметику и расчесать мокрые волосы, вы благоразумно воздерживаетесь, опасаясь, что любое улучшение внешнего вида разожжет хищнические наклонности оппонента. Сырой плащ, однако, пришлось снять, открыв для обозрения более-менее сухое облегающее черное платье.
– Кью-Джо – ваша подруга?
– Да! – гавкаете вы в ответ. И тут же осознаете, что уже во второй раз за сегодня – да и вообще за все время – признали вашу дружбу с толстухой. Первый раз это произошло утром, в полиции. К румянцу на щеках прибавляется еще несколько клубничных мазков.
– И домой, насколько вам известно, она не возвращалась?
– Вот именно.
– Есть какие-нибудь соображения? Где она может быть?
– Нет, откуда? Она пошла к вам, а дальше следы обрываются! У вас хватает отваги посмотреть ему в глаза. Теперь, когда капилляры больше не лопаются, эти густо-голубые глаза можно было бы даже назвать симпатичными, если бы они не были насмешливыми, как вороны, и развратными, как блохи.
– Вчера.
– В смысле?
– Вчера. Кью-Джо «пошла ко мне», как вы изволили выразиться, вчера вечером.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47