Но, может, было бы лучше, если бы Белфорд избавился от этой макаки.
– Нет, ты не права. Горькая правда в том, что эта макака – единственный штрих, делающий Белфорда интересным. Если бы не она, парень был бы скучным, как стиральная машина…
Кью-Джо умолкает. Думает. И добавляет:
– По крайней мере так кажется. Я ведь не знаю, каков он в постели. У некоторых мужчин самая интересная черта характера находится между ног. – В ее ухмылку можно запихнуть энциклопедию. – А у Белфорда?
Боже, Гвендолин! Разве можно так краснеть? Смотрите: даже на вилках блики заиграли! Вам надо в полиции нравов работать – живым детектором порока. Вы начинаете возмущенно мямлить, но тут, к счастью, подбегает загнанная официантка, чтобы принять заказ на пудинг. Вы пользуетесь случаем и ретируетесь в туалет, по пути минуя морозилку, молочный комбайн и стеллаж с горделиво разлегшимися клиньями благородного пирога, за которыми дрожат в тихом протесте скромные порции пролетарского пудинга. Если предположить, что эта инсталляция иллюстрирует грядущий классовый порядок, то понятно, на чьей стороне ваши симпатии. Вы едва сдерживаетесь, чтобы не кивнуть самому жирному куску кокосового торта.
Туалет буквально шокирует – не грязью, а немыслимым цветом свежеокрашенных стен. Яркая эмаль канареечно-гепатитного оттенка. Щурясь от режущей желтизны, морща нос при виде парфюмерного автомата (пятьдесят центов за один пшик «Парижского вечера») и с неожиданной ностальгией вспоминая элегантную чистоту туалетов в «Быке и медведе», вы запираетесь в ядовито-лимонной кабинке – наконец-то протрезвев. Поднять подол, спустить трусики. Яростно протереть салфеткой унитазное сиденье. Бар расположен в другом конце ресторана, однако музыка Дика Дикерсона доносится отчетливо – такое впечатление, что звук передается через канализацию. Органная вариация на тему «Медленной реки». Некоторые посетители подпевают. Отец любил слушать эту композицию (в джазовой обработке, разумеется), аккомпанируя на бонго – проклятых барабанах, отравивших ваше детство.
Сидя на унитазе, вы боретесь с потоком противоречивых чувств… и вдруг содрогаетесь от испуга: сквозь запахи дешевых духов, масляной краски, дезодорантов и сигарет пробивается золотая нить – аромат вашей собственной урины, стократно усиленный энзимами недавно съеденной спаржи. И в ту же секунду в сознании возникает образ Ларри Даймонда! Как этот подлец и предсказывал! Корчась от злобного отвращения, вы проводите салфеткой между ног – только чтобы обнаружить хорошо знакомые и совершенно необъяснимые признаки сексуального возбуждения.
21:25
Вы гневно маршируете мимо беспокойно вибрирующих пудингов прямиком к Кью-Джо, которая стоит у кассы, покусывая зубочистку.
– Белфорд Данн самый милый, самый приличный мужчина на свете, и наша интимная жизнь никого не касается! А ты… у тебя даже парня нет! – цедите вы сквозь зубы, стиснув маленькие кулачки.
– Тише, тише! Успокойся, подружка. Мне ведь не жалко! Конечно, твой Белфорд лапочка. Это всему городу известно. Если его будут судить за неизлечимую серость, я под присягой покажу, что обаяния в нем вдвое больше, чем занудства. Идет?
Такая пародия на комплимент заслуживает достойной отповеди. Но ваш необычный дуэт уже начинает привлекать внимание. Вы вздыхаете и неуверенно направляетесь к выходу. Кью-Джо жирной ручищей треплет вас по плечу:
– Ну вот и славно! А теперь пойдем поможем нашему красавчику вернуть красножопую обезьяну. Откуда начнем, с ювелирных магазинов?
21:45
На вершине Куин-Энн-Хилл Кью-Джо останавливается и паркует миниатюрную «reo-шторм» (бихевиористам еще предстоит разобраться, почему толстые люди предпочитают маленькие автомобили) позади гигантского Белфордова «линкольна». Со стороны это похоже на амбициозного спаниеля, подбежавшего понюхать задницу жирной доберманихе. Кью-Джо гасит фары. Из мрака проступает мужской силуэт, квадратная голова и широкие плечи человека, от которого вы поклялись избавиться до 4 июля (День независимости!) и чье достоинство, если не сказать – темперамент, вы только что столь яростно и неуклюже защищали. Боже, какая глупость! А ведь дальше будет еще глупее: этот человек вот-вот приблизится, жадно прижмет свои губы к вашим и будет слюнявить на протяжении времени, обратно пропорционального степени его тревоги за Андрэ. Очень милая картинка… Биржевые крахи, твердое намерение расстаться, чернота сегодняшнего дня – все это отступает, и ваши железы вопреки здравому смыслу набухают нестерпимым желанием.
Тем временем Кью-Джо открывает дверцу и начинает трепыхаться, как лже-Гудини, пытающийся выбраться из спортивной сумки. Белфорд подскакивает, чтобы помочь. Вы сидите и наблюдаете за его усилиями. И удивляетесь.
Раньше Белфорд Данн был лесорубом или, как тогда говорили, дровосеком. Он жил там же, где родился – на полуострове Олимпик, – и беззаботно валил вековые пихты и кедры, пока однажды, всмотревшись в годовые кольца на свежеспиленном бревне, не прочел слова: «Бесперспективный бизнес!» А рисунок колец на соседнем бревне гласил: «Искусственные посадки – это не лес!» Сложив два и два, Белфорд осознал, что если объем экспорта древесины в Японию не сократится, то в Америке скоро не останется лесов, а идущие им на смену рукотворные «плантации» будут лишены красоты и дремучести, разнообразия и опасности, достоинства и тайны – словом, того уважения, которое испокон веков внушало людям Великое Неизведанное при помощи своих верных слуг: Луны, грибов, филина и оленя.
Родители Белфорда, всегда верившие, что их сын в точности соответствует школьной характеристике «очень мил, однако звезд с неба не хватает» (примерно таким он и остался, верно, Гвен?), были весьма удивлены, когда парень вдруг собрал пожитки и покинул Порт-Анджелес. Тогда ему было тридцать три; несмотря на всю свою «милость», он еще не был женат и даже не испытывал особых угрызений совести по поводу коллег, оставшихся на обреченном лесоповале. Некоторых из них он пытался вразумить. Но увы – горизонт среднего дровосека ограничен ближайшим трактиром, длиной лесовоза, панелью видеомагнитофона… Что ж, счастливо оставаться, амигос!
Прибыв в Сиэтл и поселившись в общежитии Христианского союза, Белфорд пошел на курсы по торговле недвижимостью и получил брокерскую лицензию. Через полтора года он уже входил в десятку самых преуспевающих риэлторов города. У него обнаружился недюжинный талант продавца: люди платили ему любовью за любовь. Белфорд внушал доверие. Корова его методичного ума спокойно жевала свою жвачку за широким фасадом, который в народе называют «честное открытое лицо». Он и в самом деле был честен – от жидких соломенных волос до начищенных туфель. В лютеранскую церковь он пришел по велению души, а вовсе не для того, чтобы завести полезные знакомства, – хотя в результате именно так и случилось: благодаря налаженным связям Белфорд стал неплохо зарабатывать. Он и сейчас, десять лет спустя, продолжает делать деньги, о которых вы можете только мечтать. К сожалению, большая часть этих денег уходит на пожертвования и благотворительность. Мало того, в сентябре он собирается оставить риэлторский бизнес и пойти учиться на соцработника. Боже, какая глупость! Одно утешение: если американская экономика все же подавится костью динозавра, то на соцработников спрос будет гораздо выше, чем на риэлторов. Вот только кто им будет платить? И сколько?
Квартиру, где вы живете, продал вам не кто иной, как Белфорд Данн. Это была его квартира. Он, однако, считал ее слишком роскошной и подыскивал жилье поскромнее. Что тут сказать? Ваши понятия о роскоши, мягко говоря, не совпадают. Конечно, довоенное кирпичное здание с низким крыльцом, освинцованными окнами, деревянными стропилами, изразцовыми каминами и полами шведского паркета имеет старомодный шарм. Но его никак нельзя назвать роскошным жилищем. Разве может считаться роскошным здание, в котором живет Кью-Джо? Несколько месяцев назад вы выставили свою квартиру на продажу и подписали контракт на покупку кондоминиума в новой высотке с видом на океан. Прощайте, сомнительные соседи! Здравствуй, консьерж! Сделка должна быть заключена на следующей неделе. Однако, может статься, на следующей неделе вы будете попивать дешевый кофе в очереди на биржу труда рядом с коллегой-брокером, который собирается купить вашу старую квартиру. Худшего момента для биржевого краха просто невозможно придумать! От этих мыслей вам хочется нецензурно кричать и топать своими маленькими ножками.
Так или иначе, Белфорд поначалу казался неплохой партией. Даже сейчас вы не готовы признать, что богатство и эмоциональная стабильность – плохая замена для savoir-vivre, a непробиваемая порядочность может действовать на нервы. Но один простой факт вы все же готовы признать: лучше уж пустить себе пулю в лоб, чем прожить остаток дней с каким-то соцработником. в конце концов так оно, возможно, и случится: выпустите себе мозги, как сделала ваша мать.
Выбравшись на тротуар, Кью-Джо хлопает Белфорда по руке:
– Как поживаешь, озорной гуляка?
Белфорд не дурак, он понимает, что над ним подшучивают, – однако улыбается тепло и открыто. Такую улыбку можно принести домой и показать маме (если у вас есть мама); ее можно гладить, как пони, или напевать, как любимую мелодию; ее можно пить, как лимонад. Рядом с такой улыбкой не страшно гулять в темном переулке. Правда, Белфорд никогда не поведет вас гулять в темный переулок. За исключением редких турпоходов и рыбалок – крайне утомительных, грязных и скучных, – он вас вообще никуда не водит. Ни романтических путешествий, ни роскошных пансионатов, ни спонтанных поездок на водопады. Три года назад, сразу после знакомства с вами, он слетал в Европу – просто чтобы посмотреть, как они живут. А вы остались дома, так уж вышло. Надеясь полететь, вы даже отдались ему раньше, чем планировали. Не помогло: турне оказалось комплексным, с предоплатой. Ну что ж, пусть летит, утешались вы. Ему на пользу. Посмотрит Лондон, посмотрит Рим, станет более утонченным… Увы, кто бы мог предположить, что Белфорд целый месяц просидит в Сан-Тропезе, пытаясь усыновить обезьяну, которая поставила на уши всю Францию.
22:00
Обезьяне есть где спрятаться в Куин-Энн-Хилл. Это район довольно плотной частной застройки, окруженный кольцом многоэтажных зданий (таких, как ваше). А частные дома имеют участки – большие и маленькие, с огородами, кустами, деревьями, сараями и беседками. Добавьте сюда несколько школьных дворов, парочку скверов и ничейные дикорастущие посадки, где запросто может укрыться небольшое животное. Еноты, скунсы и опоссумы ухитряются здесь выживать год за годом, посреди Растущего мегаполиса, – так что же говорить о предприимчивом примате!
Судя по состоянию Белфорда (его поцелуй практически не отличался от символического родительского чмока), можно было подумать, что он намерен вести поиск хаотически, принимая за Андрэ каждую встречную кошку. В его действиях, однако, прослеживается определенный порядок – правда, весьма условный. Метод заключается в следующем: 1) в течение двадцати минут медленно объезжать какой-нибудь сектор Куин-Энн-Хилла; 2) мчаться домой, чтобы проверить, не вернулся ли мартышкообразный беглец; 3) приходить в отчаяние; 4) приступать к следующему сектору. При желании вы могли бы радикально оптимизировать эту стратегию. В обычных обстоятельствах так бы и случилось. Но сегодня черный день, судьба спустила с цепи злых колдунов, и только токийское чудо может защитить вас от вредоносных заклинаний.
Итак, Белфорд продолжает поиски, как делал это уже много часов, – с той лишь разницей, что вы помогаете ему, без особого энтузиазма просматривая свою сторону улицы. А на заднем сиденье, до отказа заполнив оставшийся объем, беспрестанно дымя вонючими самокрутками, вцепившись в отвороты засаленного халата, Кью-Джо сканирует окрестности экстрасенсорным радаром.
– Ну как, есть сигнал? – спрашивает Белфорд.
– Нет, конечно! А чего ты хотел? Я вообще обезьян не чую.
– С каких это пор? – бросаете вы через плечо.
– Только ослов и шакалов. Порой бабуинов – когда они стоят на двух ногах.
– Андрэ может ходить на двух ногах, – возражает Белфорд.
– Пожалуй, да. Для того, чем он занимался, нужны свободные руки.
Сейчас самый удачный момент, чтобы завести разговор о прошлых делишках Андрэ. О том, что он мог опять взяться за старое. Самое время, чтобы прислушаться к совету Кью-Джо и перенести поиск в центр города, к ювелирным магазинам, музеям и дорогим отелям. Но ни у вас, ни у вашей подруги не хватает мужества поднять этот вопрос: есть нечто обескураживающее в облике мужчины, вот-вот готового зарыдать. Белфорд даже в полицию до сих пор не заявил. Парень отказывается посмотреть правде в лицо… Вы отворачиваетесь к окну и продолжаете небрежный дозор, прокручивая в голове череду ошибок, сделавших вас легкой добычей биржевого краха. Пытаетесь посмотреть в лицо собственной правде.
Пасха приходится на первое воскресенье после полнолуния, которое следует за весенним равноденствием. Иными словами, поскольку ночь безоблачная, в небе должна быть более-менее полная луна. Так и есть: вот она, висит над радиовышкой Куин-Энн, – большая, яркая и пористая, как нос водевильного комика.
Но вы равнодушны к чарам луны: перистые облака забот затянули небо бледной пеленой, глаза не замечают прелестей ночи. Однако слух продолжает верно служить, и когда «линкольн» по пути к дому Белфорда проезжает популярное кафе «Файв-Спот», где у входа наслаждаются луной несколько парочек, вы ясно различаете, как некоторые из них воют по-собачьи.
22:25
– Ямагучи-сан, – комментирует Кью-Джо, подражая японскому акценту.
– Да уж, доктор Ямагучи, – кивает Белфорд и даже умудряется издать нечто похожее на смешок.
– Может, кто-нибудь расскажет наконец? – требуете вы. – Почему все воют, как собаки? При чем тут доктор Ямагучи?
Наверняка это какая-то новая дурацкая шутка, ничего особенного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47