Степа встал неожиданно.
– Что ж, и уйду. Я думал – вы люди!
– Никуда не уйдешь ты! – вскочил Витя Никольников. – Если ты уйдешь, и я уйду!
– И я уйду! – сказал Коля Почечкин. – Плевать мне на море.
– Всем плевать на море. Пусть один Славка едет на море! – закричали ребята. – Надо завтра же рассказать кому следует.
– Хорошо! – сказал я. – Решили. Как это сделать?
– Надо самим ребятам поехать в райком, – предложил Витя. – Мы со Славкой поедем.
– И Степан пусть с нами, – предложил Слава Деревянко
– Поедешь, Степа? – спросили мы у гостя.
– Поеду, – ответил он.
Когда ситуация, казалось, была исчерпана, поднялся Александр Иванович.
– Ребята, я со всем согласен. Но у меня одна мысль есть. Я, возможно, и скорее всего, не прав, но я скажу все-таки.
Такое длинное предисловие Александра Ивановича насторожило ребят. Они притихли. И Александр Иванович сказал:
– Черт его знает, а мне как-то неловко. Нас здесь приняли хорошо. И кладовщики так внимательны. Так добры к нам. Заботятся. Одеяла принесли из другого склада, спальные мешки достали, на дорогу нам подарок готовят. А мы, как черти, на них из-за угла. И мне как-то совестно. А потом – а вдруг все не так?
Я и раньше наблюдал в этой ситуации за Леной и Машей. Их лица перекосила злобность. Вроде бы за справедливость они ратовали, а лица были неодухотворенными, свет погас в глазах, точно недоброе дело совершали. А теперь я взглянул на девочек и увидел их, пристыженность, и растерянность увидел.
– Ну тогда, может быть, им прямо в глаза сказать? – предложил Витя.
– Я бы, например, не смог этого сделать, – сказал Александр Иванович. – А кто смог бы? Ребята молчали.
– А может быть, эти две машины не украдены, – стал искать я лазейку. Как бы хорошо, чтобы эти машины не были украдены. Как бы хорошо, чтобы все в этом мире было честно и справедливо.
– А что – это мысль, – сказал Степа. – Ведь у нас нет доказательств. А квитанции они в два счета могут выписать.
И вас же обвинят в клевете. Такое часто бывает. Мне отец рассказывал.
Выхода не было. И вдруг неожиданность: к нам к костру подошел дядя Вася, кладовщик, которого мы уже успели и осудить, и приговорить.
– А я вам принес орешков. Думаю, дам ребятишкам, пусть пощелкают. Здорово вы нам помогли, ребятки. Я люблю детвору. У меня, знаете, такое горе. Был мальчик, вот как ты, – и дядя Вася погладил по плечу Славу Деревянко. – Похоронил год назад. Такой хлопец был. Красавец.
– А что с ним?
– Утонул, ребятки. И плавал хорошо. А вот не стало мальчика. Мать сейчас убивается. Я как не свой хожу. Работа не в радость. Провались все на этом свете.
– Ну зачем же так? – сказал Витя. – Может быть, у вас еще будут дети.
– Поздно. Не будут, ребятки. Разве сиротку взять на воспитание.
– А что, – сказал Слава. – У нас, там, где я живу, одна семья троих вырастила. Теперь у них и внуки есть.
Я поразился тому вниманию, какое обнаружилось у моих дорогих ребятишек. Я думал: до чего же отходчивы. До чего же добры. Только Маша Куропаткина сиротливо наклонила головку, и непонятно было, что у нее на душе.
На утро мы уехали, так ничего не решив.
– Сюда! – крикнул Витя Никольников и увлек за собой растерявшуюся Лену Сошкину.
Они вбежали в сарай и спрятались а соломе. В открытое оконце долетал голос Саши Злыдня:

Раз, два, три, четыре, пять –
Я иду искать.
Кто не заховался,
Я не виноват.

Саша крутился возле дуба – место, где застукиваются. Ему сделали замечание, он стал подальше отбегать. Сделав несколько обманных виражей, он ринулся к сараю.
– Не шевелись, – прошептал Витя, притягивая Лену к себе.
Девочка сделала попытку освободиться. Злыдень был рядом.
– Выходите! – крикнул он, надеясь такой хитростью выдворить прячущихся.
– Ты сначала найди их! – сказал Славка.
– Не беспокойся, найду.
– А если горшки побьешь, будешь два раза водиться, – это Маша условия выставила.
– Не побью, – ответил Злыдень.
– Пусти, – тихо сказала Лена.
– Не шевелись! Он снова идет сюда! – Витька еще плотнее придвинулся к девочке.
Он был в футболке, и она была в тоненькой маечке, и, наверное, поэтому тепло так быстро переходило от одного к другому. Может быть, от страха (очень не хотелось, чтобы их сейчас застукали), а может быть, еще от чего-то другого дыхание у Витьки участилось и сердце застучало так, как стучит в кино заведенный механизм мины.
– Ты слышишь?
– Что?
– Сердце как стучит.
– Пусти, – еще раз сказала Лена, а Витька удивился, что она и не попыталась отодвинуться.
– А чье это сердце? – неожиданно спросил он.
– Мое, чье же еще? – шепотом ответила Лена, тоже будто сомневаясь, прислушиваясь и разглядывая, чье же это сердце стучит так громко, на весь сарай. Могут же застукать. Конечно, колотились два сердца. Колотились как одно. И звук был такой сильный, что оба едва не оглохли. Будто гроза раскатывалась на ними, и гром гремел, и лил дождь – и чтобы спастись, они сильнее припали друг к другу.
А Сашка Злыдень бегал почти рядом. И было ужасно радостно сознавать, что игра в прятки неожиданно смешалась с чем-то более важным, могучим и прекрасным, чем то, что им удалось так хорошо спрятаться. К тому же еще и везло. Злыдень разочарованно покинул сарай и сказал Славке:
– Не беспокойся, найду их.
И теперь можно было совсем спокойно закрыть глаза, и Витька это сделал, отчего сразу в нем все одновременно напряглось и расслабилось, потому что исчезло ощущение игры в прятки, а подступило и заняло место в голове и в теле что-то совсем другое, тайное, от чего было немного стыдно и так бесконечно хорошо. И Лена закрыла глаза, и от Витькиного дыхания по всей спине бегали колкие и приятные мурашки. И будто одна лодка несла их по гребню волны, и оттого что лодка неслась так быстро, медово кружилась голова.
А то, что увидел Витька, когда раскрыл глаза, было еще более ошеломительным. На его руках покоилась головка Леночки. Такой он ее никогда не видел. Губы и щеки светились нежно-розовым теплом: такой спокойный румянец бывает у малышей, когда они спят крепким и сладким сном. Мысль, что Ленка уснула (не умерла же она, если так ровно дышит!) сначала оскорбила Витьку, а потом привела в восторг: наверное, и такое бывает. Раз в тысячу лет, но бывает. Витька не удержался и поцеловал ее.
– Ты что? – тихо прошептала Лена.
– Я тебя люблю, – сказал Витька, и его сердце забилось еще сильнее.
– Ты же Машу любишь, – будто произнесла Лена.
– С сегодняшнего дня я буду любить только тебя.
– И ни с кем не будешь никогда целоваться?
– Хочешь, поклянусь?
– Не надо, – тихо сказала Лена и крепко обняла Витьку за шею.
– Больно! – едва не вскрикнул Витька.
– Я так ждала этого дня, – сказала Лена, и Витька не обратил внимания на некоторую искусственность в ее голосе.
А за сараем спорили: игра в прятки расстраивалась.
– Это нечестно! – вопил Злыдень. – Они, может, ушли куда-нибудь.
– А ты не по правилам ищещь. Надо на сто метров отходить, а не вертеться возле дуба, – это Славка доказывал.
– Я по правилам ищу. Если бы они были рядом, они успели бы застукаться давно и выручить вас!
Что правда, то правда.
Если бы они были рядом. А Ленка с Витькой вовсе не были сейчас рядом. Их души были далеко-далеко. И не могло же тело бросить душу на произвол судьбы только лишь для того, чтобы прибежать к дурацкому дубу и застукаться. Игра в прятки, может быть, будет еще сто раз в жизни, а вот такое, чтобы Ленка на руках у Витьки заснула, такого, наверное, не скоро дождешься.
– Ты правда заснула?
– Дурак.
Витька продолжал восхищаться своим открытием:
– Ты стала такой красивой.
– Я всегда была такой.
– Что же, я слепой был? – Витька сравнивал: раньше глаза были черные и немножко злые, а теперь глаза отливали янтарем и теплели нежностью. Губы всегда были тонкие, в ниточку, и сухие, а теперь – розовые, полные, подсвеченные блеском влажных зубов. От щек, подбородка, лба и волос шло мерцающее, золотистое, душистое сияние. Витькин глаз остановился на середине груди, где сквозь маечку обозначился крохотный бугорочек. Ему стало щекотно, когда он ладонью ощутил упругость, этого бугорка. А Лена молчала, только слегка напряглась и стала серьезнее. Стала чуть-чуть такой, какой была раньше.
– Покажи, – тихо сказал Витька.
Лена что-то хотела сказать, но в это время в сарай ворвался Злыдень. Увидев Ленку и Витьку, он вылетел из, сарая с неистовым криком и ринулся к дубу.
– Застукал! Витьку и Ленку застукал! – кричал Злыдень, уже подбегая к дубу с вытянутой рукой.
А Лена с Витькой между тем тихо выходили из сарая.
Коля Почечкин, Слава Деревянко, Толя Семечкин, Маша Куропаткина и другие ребята замерли на секунду: Витька с Ленкой совсем не торопились. Они будто тихонько приподнялись и поплыли по воздуху, не замечая никого. Кто-то было крикнул, что их застукали последними, что им надо решать, кто из них будет водилой, но они будто не слышали ничего. Кто знает, может быть, они за душами своими шли, а может быть, их так сильно приглушило тогда в сарае, когда гром гремел и когда гроза раскатывалась, этого не удалось установить. Да и никто не устанавливал, потому что в этой жизни у детей всегда непонятность перекручена с неожиданностью. И сейчас была просто новая неожиданность: вбежали Ленка с Витькой в сарай нормальными, а выплыли оттуда сумасшедшими, глаза у них отрешенно высветились, улыбаются как полудурошные. И было совсем удивительно, что они одновременно так быстро сдурели, и кто знает, может быть, поплавают, поплавают по интернатской территории да отойдут совсем и снова станут нормальными детьми. И неизвестно, сколько продолжался бы этот мираж в интернатском дворе, если бы вдруг не прорвало одного первоклашку, который обнародовал свое открытие: «Тили-тили тесто, жених и невеста», на что Коля Почечкин, завороженный видением, вдруг опомнился и погнался за первоклашкой, чтобы отвесить тому добрую оплеуху, чтобы он никогда больше не вмешивался во взрослые дела, и Эльба кинулась за Почечкиным, кинулась с радостным лаем, и от этого шума Ленка и Витька, может быть неожиданно для себя, возвратились на землю. Ступили на зеленую траву-мураву и, будто очнувшись от забытья, крикнули всем:
– Аида к реке! – и разбежались, и с берега, как были в трусиках и маечках, прыгнули в воду.
И когда Витька попытался подплыть к Леночке, она закричала почему-то чужим голосом:
– Не смей ко мне подходить! Никогда не смей, понял?
Никольников поплыл в другую сторону. В голове что-то складывалось непонятное. Мрачное настроение совсем перемешалось теперь с радостным. Острое желание рассказать ребятам, как Ленка у него на руках заснула и как он целовал ее, смешалось с желанием во что бы то ни стало не предавать Ленку, удержаться, чтобы никому не растрепать то, что он увидел и понял, – что есть что-то такое в девчонках, чего он никогда раньше не знал, что-то такое, от чего ужасно кружится голова, так кружится, что если бы она была привинчена, то непременно бы отвинтилась сама и откатилась бы далеко от принадлежащего ей туловища. Из грез Витьку вывел нахальный голос Славы Деревянко:
– Сошкина! Я к тебе в гости приду.
Не помня себя от гнева, Витька набросился на Славку, свалил его в воду и стал топить. Сидевшие на берегу ребята думали, что Витька балуется, но, увидев, что Славка булькает в реке и уже наглотался грязной воды, кинулись на помощь Деревянко и едва оттащили от него Витьку.
– Псих! – шипел Славка. – Подожди, я тебе устрою. Ты это запомнишь!
– Валяй, валяй, а то получишь еще! – сказал Витька. В это время Лена Сошкина с Машей Куропаткиной прибежали в корпус и заперлись в спальне.
– Посмотри на меня. Я изменилась? – спросила Лена у подруги.
– А что должно измениться?
– Ну, я такая же, как и была?
– Немножко не такая, а что?
– Я влюбилась.
– В кого?
– В Витьку Никольникова.
– Но ты же и раньше была влюблена.
– То не считается. Тогда было просто так, а теперь по-настоящему.
– Ты ему призналась?
– Нет. Он признался.
– Целовались?
– Да.
– Сколько?
– Два раза.
– Это мало.
– Но зато у меня было другое.
– Расскажи.
– Это как на качелях или как в теплой воде плывешь. В теплой-претеплой. И я ничего не помнила.
– А он?
– А он решил, что я уснула.
– А ты?
– А я ему сказала, что он дурак.
– А он?
– А он поцеловал второй раз.
– И ты не сопротивлялась?
– Мне так захотелось его обнять. Ужасно захотелось. Ты даже не знаешь, как захотелось.
– Никогда не надо делать этого первой, – сказала Маша серьезно. – Разве ты этого не знаешь?
– Знаю, но не могла сдержаться.
– И ты обняла его?
– Обняла так крепко, так крепко, что он чуть не задохнулся.
– Зазнается.
– А я ему уже сказала.
– Что?
– Чтобы он никогда ко мне не подходил.
– Это ты правильно сделала. А я бы не смогла так, Меня Славка за нос водит, а я молчу.
Однажды вечером Маша с Леной пригласили меня в свою палатку.
– А сохраняется детская любовь навсегда? – спросила Лена.
– На всю жизнь? Не сохраняется же! Ни у кого не было такого! – это Маша доказывала.
– Наверное, нет такой закономерности, – ответил я, дивясь, однако, тому, что слово у меня вырвалось крайне неподходящее.
– А сколько раз человек может влюбляться?
– Ну не один же раз?
Я что-то мямлил, что-то пытался объяснить, будто речь шла не о заветном и самом главном человеческом чувстве, а, скажем, о рыбной ловле, вот так, к примеру: «А сколько за один раз можно вытащить рыбешек!» – «Раз на раз не приходится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57