– Под эту вывеску я теперь хоть черта достану, – смеялся он, потирая руки.
В лабораторию вошел и Волков, явный антипод Дятла (это я настоял, чтобы ввели Волкова, – для противовеса), и Смола, который вскоре, как отмечал Дятел, добился выдающихся успехов в опытной работе. Надо отдать должное Дятлу. Он в короткий срок объединил вокруг себя педагогов естественно-математического цикла, но и словесники охотно его слушали.
– Он будит нашу мысль, – говорила о нем Светлана Ивановна, руководитель предметной комиссии математиков.
– Эрудит, – отмечала Марья Даниловна, возглавлявшая всех словесников. – Если его методику объединить с методикой Волкова и Попова, то может получиться нектар, достойный богов.
– Без методики Дятла в трудовом воспитании не обойтись, – заключил Тарас Григорьевич Чирва.
Дятел мне помогал руководить педагогическими поисками в коллективе. Несмотря на то что он был несусветным занудой, мне было интересно вступать с ним в словесные поединки. Должен сказать, что эрудиция Дятла основывалась на новейших наших и зарубежных достижениях в области науки. Причем эта научная эрудиция была так плотно уложена в левом и правом дятловских полушариях, что для других, скажем, знаний из области художественной литературы, или искусства вообще, или из опыта человеческой мудрости в башке Дятла просто не осталось места. Поэтому всякому, кто его не знал, он казался круглым идиотом, и о нем уж точно злые и непочтительные насмешники так говорили: чайник.
Дятел, считая себя подлинным методологом, несколько пренебрежительно относился к практике, и не потому, что он ее не признавал, а потому, что он парил над нею. Упиваясь Гегелем, признаками структуралистов и системщиками, он именовал практику не иначе как ползучим эмпиризмом. Он знал: его практическая работа – дело временное. Еще наступит его час – час полного вступления в сферу чистой абстракции! Он ждал этого часа.
Дятел был нужен нам, школе, поскольку замыкал на себе весь учебный процесс, был знаком с такими же, как и он, занудами из академии патологических наук. Кроме всего прочего, он был нужен мне в моем противостоянии Шарову. Я им пользовался как тореадор красным плащом. Шаров, когда я сталкивал его с Дятлом, лез на стенку. Шаров ничего не понимал из того, о чем говорил Дятел. Дятел был для него инопланетянином, которого он вынужден был терпеть. Великий методолог говорил авторитетно, ссылаясь на источники, на современные научные достижения, нередко прибегая и к выпискам из протоколов заседаний отделов и секторов института левого полушария.
В этих протоколах отмечалось, что дятловская концепция, как и все направление новосветской школы, отвечает современным требованиям науки, что результаты работы школы бесподобны, а посему надо всячески поддерживать большое и ценное начинание. Мучительно поглядывая по сторонам, Шаров немедленно придумывал какое-нибудь срочное дело и ласково говорил:
– Рад бы послушать тебя, Варфоломеевич, да не могу, надо договариваться насчет солярки, а то дизель к чертовой матери выйдет из строя…
Шаров от Дятла спасался бегством.
– И где ты такое чучело выкопал? – говорил мне директор.
– Наука, – бойко отвечал я.
– Ох и возьмут нас за одно место, помяни мое слово, – отвечал мне Шаров. – Чует мое сердце, не к добру эта левая наука нас приведет… Поразительная штука человеческое сознание. Оба академических института (в какие-то периоды они объединялись) так сумели задурить всем головы, что многие поверили в выдвигаемые прямо противоположные доктрины, и Дятел приложил немало усилий, чтобы новая академическая идеология проникла в умы не только нашего новосветского педагогического состава, но и в умы технического персонала, в умы детей. Дятел обладал потрясающим свойством делить все пополам, что он и называл диалектикой. Люди, кошки, собаки, деревья, провода, лекарства, борщи, плоскогубцы, небо, капуста и прочее – все делилось на плюсы и минусы. Все раздваивалось, а потом растраивалось, расчетверялось. И хотя мы посмеивались над Дятлом, но очень скоро так увлеклись осуществлением принципа раздвоения, что в нашем сознании почти не осталось целостных предметов: все стало существовать в виде обособленных половинок. Мы считали, что спасаемся от дятловской диалектики с помощью юмора, а на самом деле, ловко оперируя такими терминами, как плюс и минус, абстрактное и конкретное, единство и противоположность, количество и качество, частичность и цельность, мы переиначивали свое сознание таким образом, чтобы видеть, скажем, не всего человека разом, а его половинку или же видеть сразу несколько половинок, то есть человека как бы в разобранном виде.
Только таким способом, доказывал Дятел, можно уловить суть, то есть субстрат, присущий только идеальной личности. И не надо бояться этого расчленения человеческих характеров. Уже само по себе открытие социальной психологией формальной и неформальной структур коллектива свидетельствует о том, что любая личность многослойна. И важно видеть ее как бы в разрезе… Больше того, доказывал Дятел, важно самих детей научить этому великому принципу деления. Тем более что школьное состояние личности предрасполагает к прогрессирующему раздвоению. Опытная работа новосветской школы показывает, насколько эффективно раздвоение школьников в процессе их гармонического развития.
Даже такие цельные натуры, доказывал Дятел, как Слаба Деревянко, Коля Почечкин и Витя Никольников, раздваивались с завидной легкостью. Сознание расщепляло реальность, и великий методологический разум Дятла видел, как одна половинка Почечкина рядом со Славой Деревянко у станочков в мастерских шлифует тончайшую пластинку для сверхточного прибора «Микрон», а другая половинка с тем же Славой Деревянко фехтует в спортивном зале, а третья уже отслоилась от второй и нырнула в темные сырые подземелья, где сложены аккуратной рукой Каменюки в четыре ряда, почти до самого потолка, ящики с консервными банками. Заметим сразу, что цельность натуры Славы Деревянко как раз и сказывалась в его пристрастии к сгущенному молоку. (Этого Дятел не знал.)
Нужно сказать, что Слава совершенно трезво отдавал себе отчет, почему он так нежно привязан к молочному продукту. Выстроенную теорию своих домыслов он поведал Коле Почечкину: укрепляет мышечно-сосудистую систему, активизирует работу левого полушария. Коля Почечкин был не только его другом, но еще и подопечным, так как Слава взял на себя обязательства к новому году, среди которых было и; такое – довоспитать, ученика Почечкина в трудовом отношении. Они наспех, впрочем весьма удачно, составили программу по которой Коля должен был под руководством Славы завершить свой воспитательный курс. За этой программой стоял еще и особый подтекст, который можно было прочесть только в состоянии большого и настоящего раздвоения. По этой программе Коля должен был выучиться очень многому, но главное – видоизмениться в своей мышечно-сосудистой основе. Слава прочел своему подопечному весьма и весьма квалифицированную лекцию, в которой были соединены все выдающиеся открытия Смолы, Дятла, Станислава Лема и двух слесарей, Хомутова и Чирвы, принятых на работу в школьные мастерские.
– Чтобы стать мастером опиливания и полировки, Колька, – учил Слава, – надо иметь хорошо развитое суставно-мускульное чувство. Понимаешь, я чувствую дистанцию и всегда контролирую силу нажима на инструмент. Когда я фехтую или боксирую, я ощущаю противника на расстоянии одного миллиметра. Я научился ощущать расстояние даже с закрытыми глазами. Хочешь, покажу?
– Покажи, – наивно согласился Коля.
– Отлично, стань вот сюда. Смотри, я сейчас с закрытыми глазами буду наносить тебе удары по подбородку. И буду касаться только волосиков…
Слава стал в стойку и сделал попытку нанести Почечкину удар крюком. Коля отпрянул в сторону. Он не пожелал стать приспособлением для демонстрации суставно-мышечных свойств своего наставника.
– Не хочу. Ты лучше покажи на дереве сначала. Вот я поставлю тебе бревнышко и к нему волосики прилеплю, а ты их со всего размаха сбей.
Коля проворно срезал несколько рыжих волосинок со своей шевелюры, приклеил их к бревну и сказал:
– Бей!
– Ну знаешь, ты совсем рехнулся! Это ни на что не похоже. Я же могу по бревну садануть!
– Но у тебя же точность удара.
– У меня особая точность удара. Это все говорят. Я уже стал работать как профессионал в инструментальном цехе. Мне Тарас Григорьевич сказал, что мои руки обладают высокой чувствительностью. Я очень точно определяю сопротивление материала, например, при затягивании болта. Мои пальцы ощущают разницу полировки в несколько микрон. Ты соображаешь, что это значит?! А ты мне бревно подставляешь. У меня же золотые руки.
– Ну а у меня золотой подбородок, – сказал Коля.
– Ах, вот оно что! Ты боишься, что я тебя стукну? Не бойся. Гарантию даю.
– Но если ты даешь гарантию, сшиби волосинки на бревне. Боишься?
– Я боюсь? Ты с ума сошел. У меня самый лучший в классе глазомер и самое высокое концентрированное внимание.
– Ну сбей волосинки. Подошел Витя Никольников.
– Опять, Славка, хвастаешь? – сказал он.
– А что, неправда, что я лучше всех развит в суставах и мышцах? Что, не говорил этого Смола?
– Говорил.
– Ну становись, я тебе покажу с закрытыми глазами…
– А ты покажи сначала на бревне.
– Хорошо, – сказал Славка. Стал в стойку и зажмурился.
– Нет, так дело не пойдет, – сказал Коля. – Мы тебе завяжем глаза.
– Ты что, с ума сошел! С завязанными глазами совсем другое дело. Теряется координация движений. Это мы на фехтовании проходили. Ты еще уши мне заткни и мешок на голову накинь.
– Ладно, пусть так бьет, – сказал Почечкин.
Слава нацелился. Два раза примерился, а в третий раз развернулся и со всей силы саданул кулаком по бревну. По всей вероятности, боль у Славы была дикой, поскольку он заорал благим матом и запрыгал, держась за правую руку.
– А ну, улепетывай отсюда! – Это Слава вдруг набросился на Никольникова. – Это все из-за тебя.
– А я при чем?
– А при том. Стал как истукан. От тебя поле отрицательное идет. Тебя вообще надо держать на расстоянии от людей.
– Ну, понесло, – обиделся Никольников.
– Что понесло? Ты же чистый эмпирик. Поэт. У тебя никакого абстрактного мышления нет.
– А что такое абстрактное мышление? – спросил Почечкин. – Мы еще этого не проходили. Это арифметика?
– Еще какая арифметика. Абстрактное мышление – это когда мозги наизнанку выворачивают, а обратно потом не запихивают.
– Это и чувствуется, – ехидно заметил Витя Никольников.
– Опять ты ни черта не понимаешь. Я же говорил Кольке: у меня самое высокое концентрированное внимание. Если я в мастерских, то я весь в труде, а не наполовинку, как многие.
Слава был не прав. И это знал Никольников. И он решил выждать, чтобы накинуться на приятеля с новыми доказательствами.
Надо сказать, что борьба между Никольниковым и Дере-вянко в последнее время, особенно после того как Славу освободили от всех интернатских должностей, приобрела новые, я бы сказал, теоретические формы. В далекое прошлое ушли такие виды состязаний, как кулачный бой, угрозы, оскорбления. Сейчас приятели сражались, если можно так сказать, организованно – в фехтовальном зале под присмотром Смолы. На рапирах побеждал, как правило, Слава, а на саблях Витя. В классе по русскому языку, где надо было придумывать сложные конструкции с придаточными предложениями,, тоже побеждал Витя. И Марья Даниловна совсем недавно сказала ему: «Назначаю тебя моим ассистентом на уроках русского языка». А вот на математике и физике, где надо было выводить теоремы и объяснять физические явления, – здесь на первое место выходил Слава Деревянко. И Светлана Ивановна под руководством Дятла даже написала научный доклад о специфическом индивидуальном развитии Славы. И теперь, когда производственные половинки учеников торчали в мастерских, под руководством воспитателя Дятла шла самоподготовка в седьмом классе: Витя Никольников объяснял ребятам разницу между поэтической и прозаической речью.
– Вот Пушкин пишет, – говорил Никольников: – «Вчера мне Маша приказала в куплеты рифмы набросать, и мне в награду обещала спасибо в прозе написать»…
– А ты другой пример не мог бы привести? – это Маша Куропаткина с места поднялась.
– А почему? Это очень удачный примерчик.
– А дальше что? – спросил Злыдень Саша.
– Что дальше?
– Ну дальше как у Пушкина там?
– Тебе что, прочесть все стихотворение?
– Ну да.
Когда Витя прочел «О Маша, Маша, поспеши и за четыре мне куплета мою награду напиши!» – Саша Злыдень сказал:
– А «спасибо» – это проза, а почему оно в стихах? Тут что-то не так.
– Прекрасно подмечено, – это с последней парты поднялся учитель, Дятел Николай Варфоломеевич. – Выявление проблем, их формулировка и решение на основе различения абстрактного и конкретного – это основные звенья проблемного обучения. В зависимости от возможностей каждого из вас, и прежде всего от степени привычки к проблемному методу, может быть разным участие индивида во всех звеньях нового, нетрадиционного способа обучения. Вам, надеюсь, понятно, о чем я говорю?
– Конечно, – сказали хором ребята. Сказали с такой тупостью в лице, что сомнений в том, что им совершенно все непонятно, не было. Даже одна половинка Коли Почечкина, сидевшая теперь на правах подопечного рядом со своим наставником Славой Деревянко (напомним, другая половинка была в мастерских и спорила с другой половинкой Славы Деревянко), не сомневалась в том, что все сказанное Дятлом было темным лесом, темной ночью, вообще всем темным на этом свете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57