это Шаров оборвал репатрианта.
К Эдуарду прикрепили Семечкина и Злыдня для проведения политико-воспитательной работы.
Когда заседание закончилось, Слава сказал Семечкину:
– Продал меня буржуй: сегодня ночью темную ему устройте. Только без меня, понял?
– Понял,- сказал Семечкин. – Может быть, тебе признаться?
– В чем?
– Ну, насчет сгущенки…
– Дырокол несчастный! – сказал Слава своему приятелю. – У меня авторитет. Понимаешь, авторитет у меня. Я главное лицо в интернате. – Слава вытащил две банки со сгущенкой. Продырявил обе и одну протянул товарищу: – Пей.
Семечкин отодвинул банку. И тогда Слава пояснил:
– Для начальства это не считается хищением. Из наших на нас никто пальцем не покажет: знают, что нам положено. А из-за чего мы с тобой днями и ночами колотимся тут?
– Чтоб справедливость была, – робко сказал Семечкин.
Слава расхохотался. Он держался за живот и ерзал по столу, выжимая из себя смех.
Может быть, все и не так было. Может быть, Слава так откровенно и не смеялся, но то, что он стал раздражать всех, и прежде всего воспитателей,- это уж точно. И педагоги зароптали. Даже Дятла возмутило то, с каким пренебрежением предводитель детского общества разговаривал со взрослыми. Однажды он обратился к Славе: «Надо проработать моих нарушителей – Полухина и Щипаева». Слава ответил сухо:
– Оформляйте.
– Все оформлено давно.
– Обратитесь к Семечкину.,
– Обращался к Семечкину. Говорит, в порядке очереди!
– Правильно говорит. Справедливость должна быть. Волков вскакивал, когда входил детский вождь.
– Смирно! – командовал он. И – к Славе: – Что прикажете?
– Почему сведения о неуспевающих несвоевременно даете?
– Как несвоевременно? Семечкину передано все.
– Я не у Семечкина спрашиваю, а у вас. Я пойду к директору.
У директора Слава продолжал:
– Мы не выполнили ваших указаний потому, что учебная часть сорвала мероприятия. Я прошу вас принять меры.
– Хорошо, приму.
– И скажите, чтобы Николай Варфоломеевич не нарушал порядка, а то несправедливость будет, если он без очереди на разбирательство придет.
– Скажу.
Слава щелкнул каблуками и шепотом добавил:
– На меня там анонимка поступила. Не давайте ей ходу, а то на голову сядут. Говорят, что мы с вами все тянем из интерната, я – сгущенку, а вы – простыни и горбыль, и еще половики, говорят, отвезли в район…
– Ну вот что, Слава, ты во взрослые дела свой нос не суй. Иди.
Слава снова щелкнул каблуками. Директор вызвал меня:
– Что там у вас со Славой?
– Анонимное письмо, – сказал я. – Надо что-то делать. Коррупция настоящая. Я не думал, что так быстро все выродится.
– Вот что, – сказал Шаров. – Ни слова нигде. С нас штаны снимут, если узнают, что мы такую волю дали детям.
– А как же справедливость?
– Какая справедливость! Наломали дров – придется расхлебывать.
– Надо потихоньку лишать привилегий, – предложил вошедший Дятел. – Сначала комиссию распустить, а потом дыроколы спрятать.
– Дыроколы оставить, – сказал Шаров. – Не все сразу, а то опять наломаем дров. Нужно потихоньку эту демократию вышибать из мозгов.
– Может, усилить политико-массовую работу?
– Это хорошо, – сказал Шаров. – Но и это не главное.
– А что же?
– Закрыть надо все творческие мастерские, и прежде всего эти самые, художественные! От искусства все беды идут! В поле всех сволочей. В черный труд поголовно! Траншеи рыть! Держаки пусть строгают, чтобы дурь вышла. Напильниками гайки хай обтачивают, чтобы мозги прочистились, – вот это и будет демократия, черт бы ее побрал!
– Что ж, чередовать творчество с репродуктивной деятельностью – это мысль, – Смола сказал.
– Никаких чередований! – заорал Шаров. – Без чередований! Один голый черный труд!
– Черный труд – это прекрасно. У нас его почти не осталось, но найдем, придумаем чего-нибудь, – это я поддакнул.
– Опять за свое! – расхохотался вдруг Шаров.
Я следил за Шаровым. Нет, не случайно так открыто рассмеялся Шаров, что-то созрело в его мудрой голове. Так оно и было.
– Пойдем! – сказал он.
Мы решили, что Шаров нас на конюшню приглашает. Нет, он направился в комнату актива. По пути крикнул Петровне:
– И вы с нами!
В комнате сидели двадцать человек и под руководством Семечкина осваивали новую партию дыроколов.
– Так, ребятки, – сказал Шаров. – Мы вас побеспокоим! Комната нам нужна эта. Некуда грязное белье складывать. А тут самый раз – место сухое, глуховатое.
– А как же дела? – спросил Семечкин.
– Придумаем что-нибудь, – успокоил директор и уже Петровне: – Сносите-ка всю рвань сюда, и побыстрее.
Когда белье, сношенные носки, чулки, кофты были сложены на ящиках с кружочками, Шаров сказал нам с Волковым:
– Вот и все. Конец демократии…
Я, должно быть, побелел. Шаров впился в меня своими глазами. Я взял его за руку и тихо, но напористо потащил к себе в кабинет. По пути я слагал речь. Обвинительную. Я все хотел вывалить ему. Когда мы вошли в кабинет, Шаров преобразился.
– Вы должны меня выслушать, – глухо проговорил я.
– Ох и надоел же ты мне со своими теориями! – рассмеялся он.
– Нет! – зарычал я. – Вы должны меня выслушать! Я думал, из меня речь польется плавная, аналитическая, а я всего лишь тихо промямлил:
– Без самоуправления я работать не смогу…
– Делай чего хочешь, – махнул рукой Шаров. На лице его была печаль, точно его кровно обидели.

14

Коля Почечкин шел после уроков с Эльбой в сторону заброшенного сарая. У входа Эльба остановилась, насторожилась и испуганно повела головой. Из сарая раздавались какие-то странные звуки. Коля тихонько пробрался вовнутрь сарая и увидел лежащего лицом вниз Славу Деревянко. Бывший вождь детей плакал. Он повернулся в сторону вошедших и со слезами на глазах заорал:
– А ну мотай отсюда!
– Не плачь, Слава! Не плачь! – сказал Коля так жалобно, что Славе сразу легче стало. – Хочешь, я тебе конфету дам? Возьми, у меня еще есть.
Слава поднялся и сел.
– Тебя побили? – спросил Коля.
– Пусть только попробуют, – сказал Слава, и слеза величиной с горошину выкатилась из левого глаза. – Я все для них делал. Ничего не жалел. А они со мной как с последней собакой.
Эльба залаяла, точно была задета ее фамильная честь.
– Я убегу отсюда. Соберу немного денег на дорогу и уеду.
– Возьмешь меня с собой? – спросил Коля.
– Ты маленький, а мне уже скоро четырнадцать будет.
– Я уже не маленький. Я могу целую ночь не спать. Я и сегодня могу здесь переночевать.
– А что, правда, давай с тобой здесь заночуем.
– Давай. У меня здесь и тайна есть.
– Какая?
– А ты никому не расскажешь?
– Никому.
– Поклянись.
– Чтобы мне век свободы не видать.
– Поклянись по-настоящему, – сказал Коля. – Скажи: пусть лучше я умру, чем выдам тайну. Говори! Слава рассмеялся.
– Ну и не скажу тебе тайну.
– Хорошо. Пусть я умру сегодня же, если я выдам тайну.
– Неправильно. Не надо сегодня. А то получается так, что если сегодня не умрешь, то завтра уже не захочешь умирать. Понял?
– Понимаю, – улыбнулся Слава.
После состоявшейся клятвы Коля сказал:
– Здесь есть тайный ход в кладовые Каменюки.
– Иди ты!
– Правда. Только ты, наверное, не пролезешь.. – Я не пролезу? У меня тело стало гибким, как лиан. Это Смола сказал.
Слава ухватился левой рукой за перекрытие и легко перекинул туловище через потолочную балку. Потом он повис на левой руке и, спрыгнув, похвалился:
– Видишь, у меня теперь левая рука длиннее правой, а у тебя, как и у всех нормальных несуперов, левая рука короче правой. И вообще левая сторона у всех хилая.
– У меня не хилая. Смотри. – И Коля выпятил грудь. Слава рассмеялся, но сказал уважительно:
– Крепкий ты. Ладно, показывай свой тайник. Коля направился в противоположный угол и стал отбрасывать какую-то рухлядь. Образовалась черная дыра.
– Лезь. Это тайник, – сказал Коля Почечкин.
– А ты уже был там?
– Конечно, был, – сказал Почечкин. – Ты что, боишься?
– Я боюсь! – Слава ухватился за края доски, и его тело опустилось в черноту. – Послушай, дна нет!
– А ты прыгай, – спокойно посоветовал Золотой мальчик. – Боишься!
– Я боюсь?! – взревел бывший вождь и отпустил доску.
Коля прислушался: ему казалось, что Слава Деревянко летел целую вечность. Наконец что-то хлюпнуло, из черноты потянуло сыростью.
– Скотина! – орал что есть мочи бывший вождь. – Здесь никакого хода нет. Здесь вода.
– Есть ход, – тихо и упрямо твердил свое Почечкин, впрочем, он не настаивал и даже сказал почти разгневанно: – А я почем знаю, есть там ход или нет?
– Так ты же говорил, что есть!
– Я хотел проверить, есть там ход или нет. Я так тебе и сказал. Это моя тайна. Вроде бы как предположение – есть ход или нет.
– Ну, я вылезу отсюда – дам предположение!
– А как ты вылезешь оттуда? – спросил спокойно Коля.
– А ну неси мне лестницу, она там стоит возле конюшни.
– Я ее не донесу. Попрошу Каменюку.
Слава не знал, как ему быть: кричать на Колю совершенно бесполезно, совсем непонятно – нарочно он все это подстроил или на самом деле ничего не понимает.
– Ты настоящий болван или придуриваешься?
– А вот будешь ругаться, позову Каменюку.
– Ты, бегемотина, у меня ноги замерзли! А ну волоки лестницу.
Коля притащил лестницу. Детский вождь вылез из подземелья, чертыхаясь.
Коля помог Славе снять и отжать штаны.
– А я знаю настоящий ход в склад Каменюки, – тихо между тем прошептал Коля Почечкин.
– Нет уж, спасибо, – ответил Слава.
– Правду говорю.
– И ты первый полезешь?
– Полезу. Только ты еще раз поклянись, – предложил Коля.
– Ты что, сдурел, через каждые две минуты клясться!
– Тогда не полезу.
– Ну ладно. Как там, – пусть лучше умру, чем выдам тайну.
– Не так, – сказал Коля. – Надо на колени стать. Настоящие клятвы даются на коленях. Видел кино про мушкетеров?
– Видел. Там на одно колено становятся.
– Правильно, и ты на одно становись. И надо целовать плащ.
– А где плащ? – спросил Слава.
– Вот вместо плаща. – И Коля показал на старое одеяло. Он тут же взял в руки одеяло и набросил его поверх себя так, чтобы часть его свободно ниспадала на ноги. – Ну, готов?
– Ты, рыжий, думаешь, что болтаешь?
– А я тебе могу поклясться, что покажу склад, где есть все.
– И сгущенка?
– И сгущенка, и мелкокалиберка, и все другое.
– А зачем ты меня обманул в первый раз?
– А я тебя не обманывал, там, наверное, тоже есть ход. Каменюка всегда кричит, что в его подвалах полно воды. И тут полно воды, так что видишь – все сходится. Дай я покажу тебе, как клянутся настоящие рыцари.
– Не рыцари, а мушкетеры, – поправил Слава, вспоминая сцену из спектакля, в котором Почечкин играл слугу Арамиса.
Коля сделал реверанс и поднес к губам угол старого одеяла:
– Клянусь именем короля и званием королевского мушкетера, что скорее умру, чем выдам тайну про склад Каменюки.
Слава понимал, что с Почечкиным спорить бесполезно: вроде бы и нормальный, вроде бы и ненормальный. Поди разберись – какой он. Будешь с ним спорить как с нормальным, а он окажется полудурком, тогда выходит, зря время потратил на споры. Нет, с Почечкиным спорить бесполезно. А вдруг действительно он знает про тайный ход в склад. И бывший вождь вынужден был дать клятву.
– А теперь пошли, – сказал Коля.
Они направились к той же черной зияющей дыре, из которой едва только вылез Слава.
– Здесь тайный ход.
– По шее хочешь получить? – тихо, сквозь стиснутые зубы проговорил Слава и вдруг заорал что есть мочи. Заорал, как настоящий блатной и психованный: – Лезь сам! Полудурок! А если не полезешь – спущу тебя к водяным крысам!
– Спокойно, – ответил Коля. – Тут же есть лаз. В него надо попасть. С умом, понимаешь.
Коля нащупал ногами кирпичи и стал спускаться в подполье. Через две минуты он исчез, даже звуков не было слышно. Волновалась Эльба. Прошло минут двадцать. Заволновался и Слава.
– Колька! Колька! – кричал он шепотом. Оттуда, из сырого подземелья, послышался шорох и показалась рука с банкой сгущенки.
– Держи, а я еще сейчас достану.
Слава едва не потерял сознание, когда в руках у него оказался любимый продукт. А когда увидел еще две банки сгущенки, он стал плясать вокруг живого и невредимого Коли Почечкина. Стал целовать Почечкина, который в трудную минуту жизни не только его успокоил, но и доставил столько радости.
– Ты настоящий друг, Почечкин, – сказал Слава, опустошая вторую банку сгущенки. – А тебе дать попробовать?
– Не хочу, – сказал Коля. – У меня была котлета. Мы ее пополам с Эльбой съели.
– А при чем здесь котлета?
– Я хочу, чтобы во рту вкусно оставалось. А когда сгущенки попьешь, от котлеты и следа не останется, понял?
– Ну, ты даешь! – Слава рассмеялся. Отбросил пустую банку. Лег на спину и похлопал себя по животу. – А ты, Почечкин, неплохо устроился. Никакой общественной работы не выполняешь. Единоличником растешь, братец. Нехорошо, Почечкин. Потом, видишь, ты, оказывается, воруешь. Сгущенку по ночам жрешь, а дети кисель хлебают на одной воде. Я думал, что ты дурачок, а ты оторви да брось, в рот палец не клади тебе.
– А ты попробуй.
– Послушай, Колька, а за что тебя любят все? – спросил Слава серьезно. – Меня так все ненавидят.
– Потому что ты задавака.
– Ну, согласен, есть немного. Но кто из ребят не задается?
– Задаются все. Только ты с ехидностью задаешься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57