Скидки, советую знакомым 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Нет, не от запаха тухлятины. Мы орали от запаха крепкого железа, сочного мазута, смолянистых шпал; орали от прекрасного вида рельсов, изгибающихся в туманной пелене; признаюсь, я вопил веселее, чем мой бедный друг. По причинам понятным. Как-то притомился я в роли мерина, это правда. «Тигр» и «лошадь» — почувствуйте разницу.
С энтузиазмом мы сели на горку промасленных шпал и принялись ждать. Поезда. Владивосток-Москва. Или наоборот.
Сидели долго — солнышко, спугнув туманные стада огромных животных, похожих на слонов, окрасило окрестности приятным, багровым светом. Когда это произошло, мы увидели. Метрах в ста от нас. И шпал. Домик, аккуратненький, с рюшечками на окошках. Домик-пост.
Надо ли говорить, что расстояние в сто метров по шпалам «конь» с наездником-жокеем преодолели с новым для этой таежно-железнодорожной магистрали рекордом.
Уф! Ворвавшись в теремок и едва его не развалив до фундамента, мы обнаружили на плите закипающий чайник времен ссылки Владимира Ильича в эти края, буханку хлеба, кусок масла и вареную колбасу.
Что тут говорить — через мгновение мы уже чавкали на всю округу, позабыв о личной безопасности. О хлебушек! О, колбасно-бумажное наслаждение! Однако голосистый окрик привел нас в чувство:
— Руки вверх!
Бедняга Резо подавился колбасной шайбой, а я осторожно оглянулся, выполняя, разумеется, команду. На пороге воинственно стояла девка-молодуха в телогрейке и кирзовых сапогах. С кремневой берданкой. Кустодиевский маленький вертухай. Пасть от которого — честь и удовольствие.
— Хр-р-р, — между тем мучился колбасой Резо.
— Да, е…ни ты его! — сострадала деваха.
Я выполнил просьбу дамы — Резо замолчал. Навсегда. (Шутка.) Последовал строгий вопрос:
— Кто такие? Диверсанты?
— Нэ, красавица, — с акцентом зачавкал мой товарищ. — Мы это… геологи…
— Чего? — хмыкнула дева поста № 1456-А79. — Хреновики вы из горы Ртутной, а?
— Ага, — признался Резо. — А откуда знаешь, красавица? — Кажется, мой друг влюбился. С первого взгляда.
— Да по порткам. — Молодуха поставила ружьишко, как швабру в угол. Ну, чего, граждане хорошие, будем знакомиться? Я — Фрося, а вы?.. — И вскрикнула: — Ой, чего это с ножками твоими, бедолажный мой?! — Кажется, деваха тоже влюбилась. С первого взгляда. А быть может, со второго.
…Через час я уже любовался природой дикого края. Из товарняка Владивосток-Москва, груженного стратегическим сырьем: сеном и лесом. Видимо, Фрося являлась министром путей сообщения и, выбрав самый удобный и самый скорый поезд на столицу, остановила его на своем полустанке. Без проблем. Легким мановением ручки с алым флажком. Пока она вела светскую беседу с машинистом Колей, я с провиантом загрузился в огромный вагон СВ, забитый тюками прошлогодней травы. Когда составчик тронулся, я увидел, как Резо отмахивает мне из окошка с рюшечками. С легким сердцем я отмахнул ему, счатливчику. Он сразу угодил в решительные, хозяйственные руки, которые принялись его лечить народными средствами.
И поэтому я уезжал с легкой душой и приятными чувствами. Да-да, приятно, черт подери, быть свидетелем большой, многогранной, диковатой любви между современными Дафнисом и Хлоей.
Никогда не подозревал, что человек способен дрыхнуть несколько суток на буквально чугунном колесе железнодорожного вагона. Такой человек, конечно, нашелся на широких, повторюсь, просторах нашей родины. Это был я. Я спал, как астронафт в амортизированной барокамере, преодолевающей на ракете астероидные потоки; похрапывал, как шахтер в забое, где прогрызает породу угольный комбайн; посапывал, как молоденький ученик кузнеца под наковальней, по которой молотили богатыри-молотобойцы.
И проснулся от тишины. Нехорошей. Выглянув из своего спального вагона, я увидел армаду далеких новостроек, горделиво плывущих по свалкам прошлого и настоящего. И понял — я в любимом г. Москве. Но далече от Кремля, Лубянки, Арбата и прочих столичных достопримечательностей.
У одного из амбарных складов, где была производственная авральная сутолока, я поинтересовался у плюгавенького человечка (Бонапарта овощей и фруктов) погодой, международным положением и телефоном.
— А ты кто? — спросил Бонапарт.
— Грузчик, — ответил я. (Все мы грузчики на этой грешной земле: кто сгружает трупы в медвежью берлогу, кто — картофель и капусту в контейнеры.)
— Новенький?
— Ага.
— Там, — махнул ручкой в глубину амбара. — Только быстро, бананы на подходе.
Рассуждая о бонапартизме в истории нашей родины, я углубился в подсобное помещение, пропахшее гнилью, и нашел то, что искал. Телефонным аппаратом играли в футбол. Недавно. Но он функционировал, как кремлевская вертушка. Это тоже одна из загадок нашего странного бытия.
Набрав номер, известный лишь мне и Господу нашему, я произнес фразу в иносказательной форме, чтобы никто не догадался, мол, бананы на подходе, загружайте их на тридцать третьем километре Кольца. В обеденный перерыв.
Меня поняли. Через час я был снят с обочины кольцевой дороги и загружен в автомобиль. Джип-танк. Как самый почетный гость столицы и её краснознаменной области.
Как говорят в таких случаях, встреча друзей была бурной и радостной. Никитин крутил баранку и все норовил съехать с полосы в кювет; генерал Орешко командовал парадом и надувал щеки; я матерился и отвечал на многочисленные вопросы: кто, как, зачем, в кого, откуда, отчего, почему, какой ещё контрольный звонок?
— А вот такой, е'бездельники! — отвечал я. — Нельзя было Гунченко заставить скулить?
— Не успели, — развел руками генерал. — Побежал, пришлось скотину освежевать.
— Тьфу ты, работнички плаща и кинжала…
— Ну, ладно, Саша, вывернулся… — И Орешко остался с открытым ртом. Погоди-погоди, а где Резо-то?
— А я давно хотел спросить, где? — вмешался Никитин.
— Где-где?! В п…де! — отвечал я истинную правду.
— Где-где?
Пришлось рассказывать о домике-посте на три тысячи восемьсот двадцать пятом километре железнодорожной трассы Москва-Владивосток, в котором наш друг, по всей видимости, кует маленькое подобие себя. Рассказ мой был без некоторых частных подробностей. Например, как мы с Резо, чавкающие колбасой, были взяты в полон кустодиевским вертухаем по имени Фрося.
Затем я вручил генералу Орешко дискеты, выразив слабую надежду, что эти заминированные заряды помогут очистить от скверны нашу землю.
— Не надо красивых слов, Саша, — предупредил генерал. — Разберемся.
— Знаю я ваши разборки, — махнул я рукой. — Как в бане, друг другу спинки мылите…
— Если б только спинки, — хохотнул Никитин.
— Рули прямо, водило, — огрызнулся Орешко. — Что вы знаете о полетах в высших сферах?
— Ни хрена, — признался я. — Но догадываемся, что сифон гуляет в высших сферах.
— Ничего, Алекс. Вылечим. Огнем и железом. Всему свое время.
— Ну-ну, — не поверил я. — Так уже лечили огнем и мечом. Толку-то?
— Ничего-ничего. Всему свое время, — повторил генерал Орешко. И добавил: — Спасибо за службу.
— Пожалуйста, — буркнул я.
Всему свое время. Формулировочка удобная. Светлых времен можно ждать до скончания века. Этих самых гнид, курв и ублюдков.
И я бы согласился ждать естественной кончины всей этой нечисти. Да вот беда — размножается она скоро, плодя себе подобных. Гнида порождает гниду, но ещё более агрессивную, курва — курву, ещё более жадную и ненасытную, ублюдки — ублюдков, ещё более мерзких. Увы, на нашей почве, удобренной кровью и пеплом, все эти гнилостные процессы происходят ударными темпами. Трупные злаки прорастают на поле нашей жизни. И выход только один — косить их под корень. Без выходных. И праздников.
— Ну, ты чего, брат, нос повесил? — хлопнул меня по плечу Орешко. Еще покуролесим. Обещаю.
— Покуролесим? — с сомнением хмыкнул я.
Мы помолчали. Кружили поля, весенняя изумрудная дымка висела над ними.
— Ну ты, Саня, того… Не очень, — сказал Орешко. — Мутные времена, да, но и веселые. Никакого застоя в чреслах и членах, — и заговорщически подмигнул.
— В чем дело? — насторожился я. — Интригуешь, начальник?
— Кто-то хотел в стольный град Париж?
— Хотел и хочу.
— Там, брат, смажа.
— И кто кого?
— Хлопнули Кулешова, тебе известного. А вот кто? Я бы на тебя, Алекс, погрешил, да у тебя алиби, — хохотнул довольно мой боевой товарищ.
— А у вас алиби?
— Ты что? Нам-то зачем? Упаси Боже!
— А какие детали?
— Официальная версия: неосторожное обращение с электроприборами. Не в ту, значит, розетку дипломат тиснул свой прибор.
— А не работа ли это нашей общей знакомой? — спросил я.
— Кого это?
— Хакера, мать его так!
— Ты что, Александр? — укоризненно посмотрел на меня генерал в ефрейторском звании. — Аня? Ей-то зачем?
— Ну, разлюбила своего бывшего мужа, — солгал я. — До полного отвращения к нему.
— Иди ты к черту! — гаркнул Орешко. — Я её знаю.
— Женщин никто не знает, — отвечал я с философской невозмутимостью. И подвел итог: — Как я понимаю, Париж опять в мираже. Для меня.
— Пожалуйста! — нервно вскричал генерал. — Можно и в Париж. И в Рио. И на Канарские острова. Куда хочешь?
— Нет, лучше в свою родную деревеньку. В глушь, — успокоил я товарища.
— И то верно, — облегченно вздохнул государственный чин. — На хрена нам Эйфелевый штырек? У нас свой есть… Это я про Останкинскую иголочку…
— Существенное замечание, — буркнул я.
Между тем мы подъезжали к аэропорту. Напряженный самолетный гул снова манил в небесную глубину. Нет, на сей раз вылет для меня откладывался. Меня ждала автостарушка, заржавевшая вконец на стоянке. И полет на ней к родным стожкам.
Обсудив ещё некоторые несущественные вопросы, мы стали прощаться. Я напомнил о Резо. Дня через три его можно будет эвакуировать из любвеобильных объятий железнодорожной девы. Мне пообещали, что операция пройдет тактично и аккуратно. Женщины — наше богатство, как лес, газ, нефть, золото и алмазы. Их надо беречь, женщин.
Тут Никитин вспомнил, что про меня спрашивала девочка Полина (через Нику), я её интересую как объект журналистского расследования.
— И все? Только как объект? — опечалился я.
— И как самец. Быть может, — ухмыльнулся мой товарищ.
— Подлец, — тукнул я его по шее. И предупредил ещё раз, что Ника для меня как сестренка. Младшенькая. И если он будет её обижать…
— Ага, — вздохнул Никитин. — Их, пожалуй, обидишь. Языки у них как ножи…
— Но без них тоже нельзя, — заметил генерал Орешко, муж и любовник. В смысле, без дам нельзя. Как, впрочем, и без ножей.
С этими философскими утверждениями трудно было спорить; никто и не спорил. Мы обнялись — и разъехались. Кто в центр все распадающейся империи, а кто на её окраину, в дорогой, прошу прощения за высокий слог, сердцу уголок. В смородинскую глухомань, где тишь, да гладь, да Божья благодать.
Я ошибся. Божья благодать не оставила мою малую родину, а вот что касается тишины… Бодрый перестук топора и яростно-радостный лай Тузика встретили меня.
Ба! Про баньку-то я совсем позабыл. А она, крепенькая и ладненькая, уже мостилась на огороде, точно стояла здесь испокон века. Вокруг неё суетилась бригада молодцов из четырех человек, возглавляемая бригадиром Евсеичем. Молодцы были мне знакомы по конфликту в местном ГУМе, когда они летали по прилавку, полкам и бочкам с сельдью. Тихоокеанской. Заметив меня, дед Евсей несказанно обрадовался:
— Во! Хозяин возвернулся! Владимирыч, принимай работу во всем объеме! — искренне радовался старик. — Красоту-лепоту наводим последнюю, ей-ей! С легким паром да молодым жаром! Ваш пот — наши старанья!
— А что за хлопцы? — с трудом прервал я медоточивого дедка.
— Так это… Родя мой… Внучек, из старших. И его други. А чего, Александр?
— Добре работают?
— Как кони.
— Как кони, — задумчиво повторил я.
— Не-не, ты глядь, какая красуля. Цаца!
Я признался: да, красуля, мне нравится. Молодая бригада обстукивала цацу, не обращая внимания на меня, мол, видимся, господин хороший, в первый, случайный раз.
Я, решив, что честный труд покрывает все остальные грехи, тоже сделал вид, что встреча наша самая первая.
Потом я отвлекся — Тузик от радости озверел и требовал себе внимания. Я накормил его тушенкой — и он утих в сарае, как сельдь в бочке.
Затем прекратился тук топора и наступила долгожданная и вечная тишина. Вместе с Божьей благодатью. Родя был призван ко мне и получил на всю бригаду обещанные попугайчики. За благородный труд. И честный, повторюсь.
Когда мы с Евсеичем остались одни, то принялись неспешно готовиться к первому, пробному запуску на полки. Это была целая наука. Космические челноки запускаются куда проще.
Банька пыхтела, прогорая березовыми поленцами. Дедок вязал березовые венички, бубнил:
А мы дым гоним,
Жарку печку топим,
Молодого поздравляем,
Счастливо жить желаем!..
— Ты чего, дед Евсей?
— Так надо, сынок. Это присказка, а сказка впереди. — Проверил боеготовность веничков. — Ну-с, такого богатыря помыть — что гору с места сдвинуть, ей-ей! Готов, солдат!
— Готов!
— А портки? Сымай-сымай! Тут девок нема. Хотя с девками оно заковыристее, е' в Бога-душу-мать!
— Готов, Евсеич!
— И я увсегда готов! Ну-с! Поздравляю вас с горячим полком, с березовым веничком, с добрым здоровьицем! — И с этими благословляющими словами мы нырнули в парилку.
Мать моя жизнь! Душа моя, взвизгнув от пара-дара и удовольствия, воспарила вверх, бросив на время бренное тело, которое пласталось на горячей полке. И тело мое, нещадно стегаемое душистым, ядреным, березовым веничком, было счастливо и бессмертно.
ПЯТАЯ КОЛОННА
День Победы я встречал ударным трудом. В поле. А точнее, на грядках. Была майская жара — и мой частнособственнический огородик требовал воды. Много воды. Наверное, в другой жизни я трудился мелиоратором. Или водовозной клячей.
Когда я утолил жажду всей, кажется, планеты и плюхнулся на крыльцо, чтобы совершить то же самое для своего обезвоженного организма, с танковым гулом появился джип. Хорошо мне знакомый. Коробкой передач. И теми, кто находился в его пыльном салоне. Видимо, желая, чтобы сие механизированное недоразумение исчезло из прекрасной природы, я уронил лицо в ведро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78


А-П

П-Я