— Все такой же… барбос…
— Лика, я к тебе сразу, — cолгал, — с самолета…
— И я тебе поверила?
— С поезда. Из Африки…
— Из нашей, родной. Северной?..
Я насторожился: что за чертовщина? Откуда информация у девушки о моем активном отдыхе на вечной мерзлоте? Лика же была покойна, как богиня во время вахканалии. Была занята букетом полевых цветов и хрустальной вазой. Была хрупка и беззащитна. Разумеется, женщина, а не ваза, черт бы меня подрал! Так позорно обмишуриться. И поделом нагленькому гаеру. Женщины подобны минам замедленного действия; и эту истину я забыл, декоративный барбос.
Я внутренне подобрался: а вдруг Лика — агент ЦРУ, тогда мне несдобровать. С женщинами, как известно, я неспособен сражаться на равных. Разве что только в койке.
Между тем на кухне мы устроили небольшой праздник. В честь моего неожиданного возвращения в светскую жизнь. По этому поводу выпили несколько стопочек клопового коньяка. Лика захмелела, была прекрасна и беззащитна. Я решил, что время задавать интересующие меня вопросы.
— Ты агент ЦРУ?
— Нет.
— Агент японской разведки «Ямаха»?
— Да.
— Агентурная кличка?
— Цукерман-сан.
— Откуда вы, Цукер, узнали о Селихов-сане?
— От верблюда.
— Только правду, Цукерман…
— Лучше харакири…
Ну и так далее. В конце концов мы оказались на ложе пыток, где я угрозами и ласками добился правды: оказывается, генерал Батов Семен Петрович был знаком с замом по кадрам нашей Конторы неким Колосковым А.А. (добродушный алкоголик, ныне на заслуженном, пенсионном отдыхе). А кому, как не заму по кадрам, знать, где его кадры хоронятся от пытливой общественности.
— Значит, знала, и ни одной весточки, — посетовал я, дурак.
— Знала, и были весточки…
— Не получал… Клянусь любовью…
— Вот они, — и вырвала ящик ночного столика. Ящик перевернулся — из него выпорхнули птицами конверты с коротким, номерным адресом, впаявшимся в мой малоподвижный мозг.
— Прости, — и поцеловал родное лицо, запрокинутое к ночному потолку, где отпечатывались осенние деревья и наши осенние судьбы.
Лика спокойно посапывала на моей руке. Трудно понять женщин, это правда. Все они немножко сумасшедшие по природе своей. Их действия, их желания часто не поддаются никакой здравой логике. Этим они и опасны, своей непредсказуемостью. С ними не пойдешь в разведку, это точно…
Зуммер моей бомбы заставил действовать. Эти часы были мне подарены медвежатником по прозвищу Булыжник; мы с ним сдружились, он был честен и прост, как сейфы, которые он курочил без ума, служа при этом в органах внутренних дел в звании прапорщика. Какие только судьбы не встречаются, но мне надо торопиться. Два часа ночи время, удобное для черновой работы и знакомств. Я осторожно выпростал руку из-под женской головы. Лика продолжала спать, утомленная моим агрессивным поведением и очень любвеобильным… Потом я выбрался в коридор, длинный, как туннель. Там оделся и, прихватив ключи от генеральской квартиры, тихонько из неё улизнул. На время.
Город спал, однако в освещенных рекламой центрах, скажем так, развлечений золотой молодежи было оживленно. Ночные бабочки в коротеньких юбочках из плюша порхали от одного пестика к другому. По центральным проспектам летали импортные космические челноки с хмельными водителями и такими же пассажирами. Чувствовалось, что демократическая молодежь основательно взяла жизнь за холку.
Припарковав машину в темном переулочке, я дворами прошел к старенькому особнячку, сиротой притулившемуся к стеклянно-бетонной громадине гостиницы «Националь». Гостиница была известна всему миру своей плохой кухней и отличными проститутками, способными и мертвых поднять из родового склепа.
Условным сигналом звонка я встревожил обитателей деревянного теремка. Дверь мне открыл молодой человек с лицом боксера, неоднократно битого как на ринге, так и в жизни. В глухой ночи прозвучал пароль, примерно такой:
Я. Здесь продается спальня Людовика Шестнадцатого?
Он. Да, но спальня продана, осталась тумбочка от Людовика Семнадцатого.
Я. В тумбочке удобно хранить картошку?
Он. Не знаю, как картошку, а вот бананы…
Ну и так далее. В общем, мы друг друга узнали по газете «Правда» в моей руке. (Шутка.)
Мы покружили в лабиринтах узких коридоров, пока не оказались в комнате, напоминающей аппаратурой отсек космического корабля. Я почувствовал себя одновременно и Белкой, и Стрелкой. Да, далеко за горизонт шагнул технический прогресс. Что удобно во всех отношениях; особенно для тех, кто наблюдает… На экране буйными красками осени золотой цвела картинка: гостиничный номер для монархических особ. За экраном сидел человек с лицом чеховского провинциального врачевателя. В кресле спал грузный толстячок с иссиня-небритыми щеками и лысовато-медным черепом. Мы познакомились: боксер с перебитым носом назывался Степа Рыдван; руководитель-врачеватель — Никитин; дрых в кресле — Резо, по прозвищу Хулио, который, по признанию друзей-товарищей, был необыкновенно любвеобилен по причине своего природного темперамента.
— Что-нибудь новенькое, неожиданное? — поинтересовался я.
— Все пока одно и то же, — усмехнулся Никитин и переключил видеокамеру в спальню.
Там, на царском ложе, спали двое ангелочков. Один из них мне был знаком: Сын государственно-политического чиновника; второй — незнакомый мне юнец с кудрями. Увиденное я отрезюмировал так:
— Что-то поголубел Сынишка на американском континенте.
— Есть такая партия и у нас, — заметил Никитин.
— Всю лучшую заразу к нам, — сказал я. И спросил: — Какие на завтра планы? У секс-меньшинств…
— В двенадцать встреча с родителями. В родном доме… В шестнадцать с Утинским…
— Что за гусь?
— Банкир. Из бывших комсомолят…
— Падло, — буркнул Степа Рыдван.
— Встречи будут под контролем? — спросил я.
— Все будет как в кино, — кивнул Никитин.
Я напомнил известную цитату о том, что кино является для народных масс важнейшим из искусств. Без него жизнь трудящихся и крестьян была бы пресной и малопривлекательной. Мы должны запечатлеть на пленку такие сцены, чтобы народ раз и навсегда понял, с какой сластолюбивой властью ему приходится иметь дело. Народ должен знать своих главных героев, воплощающих в жизнь сложные задумки невидимых режиссеров.
Потом мы обсудили ещё некоторые детали нашей обширной работы. Мне вручили спутниковую трубку для экстренной телефонной связи, и я отправился восвояси. Досматривать прерванный сон. О Фениксе — ясном соколе, черт бы побрал эту алмазную птаху!
Вернулся я на место своей временной дислокации вовремя. Лика просыпалась.
— Эй, лунатик! Я тебя уже пять минут жду… Наверное, лопал борщ из холодильника?.. Проголодался, мой сладенький…
— Сейчас тебя съем, сладенькая… Ам…
— Ой, я невкусная…
— Ам! Ам! Объедение!..
Ну и прочая любовная ярмарка чувств. Все закончилось закономерным упадком наших сил, и мы погрузились в сон, как в болото, покрытое плешинами изумрудного мха.
И приснился мне сон: будто я голый, как заяц, бегу по мягкому, бархатистому болоту. Прыгаю с кочки на кочку. И если остановлюсь — смерть, кочка тотчас же уходит в жирную жижу небытия. И я бегу-бегу-бегу… Куда?
После такой чертовщины я проснулся разбитым, как после марафона. Где я? Что со мной? И почему один? Где прекрасное ночное создание? Пошел на поиски его, создания. В кухне обнаружил под вазой с полевыми цветами записку, из которой следовало, что Лика ушла на трудовой фронт в НИИ, я же должен чувствовать себя хозяином, должен съесть борщ горячим и по возможности купить: хлеб, молоко, сметану и картошку (10 кг). М-да. Начиналась безоблачная семейная жизнь. Представляю, как буду выглядеть на оперативном мероприятии с десятью килограммами картофеля, банкой сметаны, с пакетами молока и буханками хлеба. Ох, женщины-женщины, как скучно было бы без вас, родные… Чашкой кофе я взбодрил себя и, когда последовал сигнал через космос, уже пребывал в полной боевой готовности.
* * *
Город купался в золотой осени бабьего лета. Воздух был чист и прозрачен. Во всяком случае, в озелененном районе, где бастионной крепостью возвышался многоэтажный кирпичный дом. В крепости жили слуги народа. Те, кто продолжал служить на благо животу своему, и те, кто уже закончил многотрудное служение несчастной Отчизне. Бывший государственно-политический чиновник проживал тоже в этом доме имени Социалистического обеспечения. Постарел ГПЧ и, кажется, даже присел росточком. Я его увидел, когда тот выгуливал псиное недоразумение — болонку — по территории, защищенной оградой и постом милиции. Что и говорить, везде и всюду — зоны как вечное проклятие…
Наша группа находилась в уютно-удобном микроавтобусе — этакая радиотехническая лаборатория на колесах. За рулем бодрствовал Степа Рыдван, изображающий из себя спящего водилу. За аппаратурой сидели Никитин и Резо-Хулио, последний травил байки о своих романтических похождениях. Я вроде как осуществлял общее руководство, хотя со спокойной душой мог отбыть на рынок за картошкой.
Наконец появился тот, кого мы ждали с нетерпением. Сын к Отцу родному прибыл на длинном и белом, как теплоход, «кадиллаке». У сынишки был дурной вкус, это без сомнений. «Кадиллак» сопровождали ещё два автомобиля, из которых вывалились дюжие убийцы — телохранители. Осмотрев местность, открыли дверцу «теплохода» — и перед невидимой публикой предстал он, любимец секс-меньшинств и политиков демократического толка. В белоснежном костюме. В белых тапочках, лакированных и скрипящих. С белой гвоздикой в петлице. Бело-голубой принц, и только! По которому плачет хороший дрын из трудового огорода. (Впрочем, это мое субъективное мнение, хотя понимаю, что к человеческим слабостям надо относиться более терпимо.)
Начиналась работа — нас ждал увлекательный, по всей видимости, радиоспектакль на двоих. Я не ошибся в своих предположениях. Сначала пошли бытовые звуки, как прелюдия к трагикомическому действу; затем — знакомые голоса, наполненные восторгом первой встречи после долгой разлуки.
ГПЧ. Проходи-проходи… Вижу-вижу, на коне. На белой лошади. Молодец, Виктор!
Сын. А ты, папа, тоже сохранился в этом заповеднике непуганых идиотов.
ГПЧ. Сын!.. Ну зачем же так?.. Живем. Перебиваемся. С хлеба на молоко.
(Тут я, признаюсь, вздрогнул, вспомнив о Ликином наказе.)
Сын. Ох, батя, фрукт ты знаменитый… Я уж день четвертый как на родине, а ты от меня… Как черт от ладана… Нехорошо…
ГПЧ. Так я же в санатории… Ей-Богу…
Сын. А что такое? Геморрой?..
ГПЧ (с раздражением). Виктор!.. Сердце!.. Как плавленый сырок, протухло…
Сын (с участием). Плохо, что протухло… Ты уж береги себя, ты нам нужен… живым…
ГПЧ. Все такой же… издеваешься?.. Ничего святого нету… Безобразие!
Сын. И ты такой же, батя. Не кипятись, не гейзер… Тем более дело у меня к тебе архисерьезное, как говорил товарищ Ленин…
ГПЧ. Вот Ленина не трожь…
Сын. Понимаю, кормилец ваш…
ГПЧ. Виктор! В подобном тоне…
Сын. Прости, больше не буду. (Пауза.) Так вот, папа, в свете твоего здоровья… (Пауза.) Надо переводить твой личный счетик… на меня. Ага.
ГПЧ (в крайнем возмущении). Что? Что такое? Сукин ты сын, подлец!
Сын. Подлец, но переводить надо.
ГПЧ. Я на эту тему отказываюсь говорить… Отказываюсь… Продался жидам с потрохами… А мы ещё вернемся к власти… Вернемся и всю эту демократию…
Сын. Во-первых, где ты видишь демократию-девку?.. Во-вторых, к власти вас больше не пустят, продристали вы эту власть… И в-третьих, насчет «с потрохами»… По мне — лучше один умный Айсберг, чем десяток…
ГПЧ (истерично). У меня ничего нет! Нет! И все!
Сын (иронично). Кроме пенсии?
ГПЧ. Дурак, этот личный счет не мой личный! Это партийная касса! Это святое! Меня же уроют в земельку, если я… тебе… Или ещё кому…
Сын. Я есть гарантия. Для тебя.
ГПЧ. Какие гарантии?.. Из наших уже трое… Улетели… в Царство Небесное… Хотя, сынок, отдали свои счета… Отдали, я знаю… Счет — моя гарантия…
Сын. Батя, объясняю: человек иногда думает, что он волен, как птица. Увы, не птица… И потом, мы продолжаем ваше же дело. И куда успешнее. Золотишко партии должно работать, а не лежать мертвым грузом. Золото, как говорил Карл ваш Маркс, должно работать. На идею.
ГПЧ. И какая же идея, смею полюбопытствовать?
Сын. Идей много. А главная — сделаем из России-матушки бананово-кокосовую республику. И все папуасы будут счастливы, это я гарантирую.
ГПЧ (в сердцах). Подавитесь! Мы подавились, и вы подавитесь, молокососы!
Сын (со смехом). Какие речи! С трибуны надо выступать, папа!.. Кто бы говорил?.. Ты ещё перец!..
ГПЧ. Какой есть… И говорю…
Сын (шелестит бумагой). Вот, полюбопытствуй, пожалуйста. Тебе будет интересно жить… Полезное чтение…
ГПЧ (после длительной паузы). Какой подлец!.. И это мой сын! Если бы я знал… в младенчестве… голову бы оторвал… Раз — и не было бы проблем…
Сын. Ну это, судя по документам, вы умели делать. С энтузиазмом… За все надо платить, батя! Особенно за грешки молодости.
ГПЧ. Дурак, я выполнял приказ Главнокомандующего…
Сын. И успешно, коль в такие знатные люди вышел…
ГПЧ. Будь ты проклят!.. (Хрипит.) Валидол… там… там…
Сын. Не волнуйся. (С участием.) Вот и валидольчик… вот так… под язык… Дыши глубже… Зачем так волноваться?.. Никакое золото не стоит чести коммуниста…
ГПЧ. Уууйди…
Cын. Ухожу. А ты посоветуйся с боевой гвардией, с товарищами, так сказать, по казне…
ГПЧ (хрипит). Во-о-он!
Сын. Помни: помирать тебе рановато… Даю сутки…
И шаги, и удар дверью. И дыхание загнанного, беспомощного старика.
Через несколько минут из подъезда крепости бело-голубым шейхом или контрпринцем, как угодно, выплыл Виктор — международный рэкетир и потенциальный убийца отца своего.
Телохранители окружили его, молодого, но уже такого драгоценного, и повели в колыбель «кадиллака».
Ситуация возникала любопытная. Признаюсь, я люблю золотые вещички. На женщинах. Это их украшает. В данном случае, правда, ни женщин, ни вещичек, а, должно быть, одни золотые бруски. Знаменитое золото КПСС. Золото партии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78