А он встрял не в свое дело, за что и поплатился.
– Звучит жестоко, – быстро произнесла Джини, уязвленная его бесстрастным тоном.
– Вполне возможно. Однако не вижу нужды изображать фальшивое сожаление. Этот человек никогда мне не нравился.
– Вы использовали его в своих целях, – продолжила Джини более спокойным тоном. – И Лорну Монро тоже. Вам известно, что и она мертва?
Опять воцарилось молчание. Макмаллен перевел взгляд на Паскаля.
– Это правда?
– Правда, – ответил Паскаль после секундного раздумья. – Она была убита через несколько минут после разговора со мной. В Париже. Сбита «мерседесом».
– Преднамеренно?
– Никаких сомнений. Я сам был свидетелем.
Впервые в голосе Макмаллена появилось что-то, отдаленно напоминающее человеческие чувства. На лице мелькнуло выражение озабоченности, но затем губы вновь сжались в жесткую линию.
– Что ж, сожалею. Действительно сожалею. В то же время это должно показать вам, каковы ставки в игре и с кем мне приходится тягаться. В декабре Хоторн пытался прикончить меня. Вот тогда-то, – его голос стал сиплым, – мне и потребовалось срочно исчезнуть.
– А вы точно знаете, что за покушением на вас стоял именно Хоторн? – спросил Паскаль. – Какой метод он использовал?
Макмаллен бросил на него свой холодный, испытующий взгляд.
– Человек, которого он использовал для этого дела, верой и правдой служит ему и его отцу. Верный пес семейства, Фрэнк Ромеро. Несложно прийти к заключению, что он действовал, выполняя волю хозяина. Или вы думаете иначе? Да и метод говорит сам за себя. Я находился тогда в Лондоне – это произошло на станции метро в часы пик. Ромеро попытался толкнуть меня под колеса приближающегося поезда. – Сказав это, он внезапно замолчал. Паскаль и Джини тоже молчали.
Шевельнув плечом, Макмаллен продолжил:
– Уцелеть помогла спецподготовка. Его замысел не удался. А мне с тех пор приходится быть более осмотрительным. В иных обстоятельствах я бы уже давно нашел более скорый и простой путь установить с вами связь. Давно нашел бы…
Он прервал повествование резко, на полуслове, и вновь смерил их обоих холодным взглядом.
– Прошу простить меня, но откровенного разговора у нас не получается. Теперь я понимаю, что не учел одной вполне очевидной вещи. Ведь вы журналисты, а я не привык иметь дела с такими, как вы. Когда я говорю правду, то для меня само собой разумеется, что мне должны верить. Мне следовало быть умнее. Я уже не раз обжигался на подобных вещах.
Он замялся в нерешительности – в первый раз за время разговора, и тут Джини осознала, что за его прямолинейными вопросами и отрывистыми ответами скрывается чудовищное напряжение. Нервы Макмаллена были натянуты, как струна. Прерывисто вздохнув, хозяин дома оглядел свою мрачную, холодную обитель.
– Я так надеялся на эту встречу, – продолжал он. Теперь уже его тон вряд ли можно было назвать бесстрастным. – Все время думал, что сказать, как держаться, когда наконец удастся встретиться с вами. И никак не ожидал подозрительности или враждебности. В этом моя ошибка. О Господи… – Макмаллен отвернулся, неожиданно резко рубанув воздух рукой. – Господи! Почему я не предвидел этого заранее?
Перемена в нем была молниеносной: только что перед ними был человек, исполненный спокойствия, и вдруг – всплеск эмоций, который он явно пытался подавить. Джини ясно видела, что эта вспышка неприятна ему самому. Она обменялась взглядом с Паскалем. Ей достаточно было едва заметно шевельнуть рукой. Паскаль сразу же уловил этот успокаивающий жест и кивнул в ответ.
– Послушайте, – обратился он к Макмаллену, постаравшись, чтобы голос его звучал как можно более нейтрально, – вы должны понять нас. Обвинения, которые вы выдвигаете, крайне серьезны. Если они станут достоянием гласности, то полностью разрушат жизнь и карьеру человека. С нашей стороны нет никакой враждебности, мы пытаемся выяснить правду, только и всего. – Паскаль несколько помедлил. – Б-р-р, ну и холод здесь! Джини продрогла, да и я тоже. Может, нам стоит выпить чаю или чего-нибудь еще более согревающего? Мы могли бы посидеть вместе и спокойно разобраться во всем от начала до конца.
Макмаллен посмотрел на Паскаля и кивнул в знак согласия.
– Отлично, – взглянул он на часы, – но мы не можем надолго растягивать разговор. У меня не так уж много времени.
Макмаллен вышел на кухню. Бросив многозначительный взгляд на Джини, Паскаль отправился следом и прислонился к дверному косяку, так, чтобы Макмаллен не мог видеть, что творится в гостиной. Стоило Паскалю заикнуться о чае, Джини сразу же поняла, что ему хотелось бы разузнать, что хранится в этой комнате. И она сразу же приступила к поискам. Ей удалось найти кое-что, хотя и не так много, как хотелось бы. Кипа газет шестимесячной давности: частью местные, частью общенациональные. Бросив взгляд на старые номера, Джини увидела, что некоторые из них открыты на страницах со статьями о публичных мероприятиях с участием Джона Хоторна. Речь в основном шла о встречах и званых вечерах, которые он удостоил своим присутствием, а также о его выступлениях перед серьезной аудиторией. Август: оксфордширский парк Хоторна открыт для публики в рамках благотворительной кампании по поддержке местной больницы. Об этом можно было прочитать в вырезке из номера «Оксфорд мейл» за ту неделю, на которой произошло это событие. Газета отвела целую полосу отчету об этом благородном мероприятии и фотографиям с видами парка.
В углу гостиной, рядом с дверью, ведущей на кухню, стоял зеленый рюкзак, судя по всему, армейского образца, с крепко стянутыми завязками. Возле пустого камина, на полке, – наполовину опорожненная бутылка виски и несколько стаканов. Из пепельницы торчали окурки сигарет без фильтра. Неподалеку – два пожелтевших романа в мягкой обложке: один – Фредерика Форсайта, другой – Грэма Грина. И ничего больше: ни картин, ни ковров – только мебель, которая выглядела такой же несуразной, как и сам дом. Плюс шипение обогревателя да тяжелый запах керосиновой гари. Обстановочка, что и говорить, спартанская.
В гостиной была еще одна дверь. Стараясь не шуметь, Джини отодвинула щеколду и открыла ее. Гудение газовой плиты на кухне поглощало все звуки в комнате. Как и можно было предположить, за дверью оказалась узкая лестница, ведущая наверх. Итак, одна комната внизу, другая – наверху. Судя по всему, верхняя служила Макмаллену спальней.
Джини сделала шаг назад. Спину приятно обдало теплом обогревателя. «Странно все-таки, что он решил привезти нас именно сюда», – подумалось ей. Этот дом был идеальным наблюдательным пунктом. Но если Макмаллен действительно ведет наблюдение за Хоторном, вряд ли он захотел бы, чтобы они узнали об этом.
Вернувшись в гостиную вместе с Паскалем, Макмаллен, казалось, несколько успокоился. Теперь он выглядел более раскованным и доброжелательным, если не к Джини, то, во всяком случае, к Паскалю. Подкрутив фитиль, он опустился на стул. Макмаллен был сантиметров на десять ниже Паскаля, тонким в кости, но крепко сложенным. Точность движений и выправка выдавали в нем человека военного. Об этом можно было догадаться, даже не зная о его армейском прошлом. О военном прошлом свидетельствовала и его речь. Теперь, когда он заговорил вновь, это впечатление лишь усилилось. В его словах не осталось и следа недавних эмоций. Макмаллен говорил быстро и лаконично, будто отдавая рапорт.
Вытащив пачку крепких сигарет без фильтра, он закурил и наклонился вперед.
– Напомню, я не привык разговаривать с журналистами. У меня есть предложение. Если не возражаете, я ознакомлю вас со своей версией случившегося, а вы подождете с вопросами, пока я не окончу. Это поможет нам сберечь время. Если у вас все же останутся вопросы, я постараюсь ответить на них. Вы согласны?
Вопрос был адресован Паскалю, и тот кивнул в ответ.
Макмаллен затянулся и задумчиво уставился на сигарету, дымившуюся в его пальцах. Немного помолчав, он продолжил:
– Начнем с основных фактов. Возможно, вам уже известно, возможно – нет, что в течение многих лет я являюсь близким другом Лиз Хоторн. Наша первая встреча произошла незадолго до того, как я пошел в армию, в 1972 году. Сами понимаете, до ее замужества тогда было еще очень далеко. То лето я проводил в семействе Гренвилль, в Вирджинии, поправляясь после болезни. Гренвилли были старинными приятелями моей матушки и дальними родственниками Лиз. Мне нужно было время, чтобы восстановить силы, во всяком случае, так считала моя мать, и Гренвилли радушно приняли меня в свой дом. – Здесь Макмаллен вновь ненадолго умолк. – Лиз тогда было семнадцать лет. Год ее первого выхода в свет. Именно к тому времени относится фотография в моей квартире – та самая, которую я использовал. Лиз и я сразу же почувствовали взаимную симпатию. Мы стали близкими друзьями и пронесли нашу дружбу сквозь годы.
Он взглянул на Паскаля.
– Теперь я должен кое-что уточнить, потому что не хочу никаких недомолвок. Когда я произношу слово «друзья», его следует понимать буквально. Мы с Лиз никогда не были любовниками. Вам это понятно?
Паскаль ничего не ответил – только еще раз кивнул. Макмаллен продолжил рассказ.
– Тем не менее наша дружба была и остается очень крепкой. Лиз всегда вызывала у меня восхищение. Она принадлежит к немногочисленному, очень немногочисленному кругу по-настоящему достойных людей, которых мне посчастливилось встретить в жизни. Раньше она относилась ко мне с величайшей добротой, и я был готов практически на все, лишь бы вернуть те незабываемые времена Лиз знала это. И вот прошлым летом я наконец получил возможность осуществить свое желание.
При этих словах Джини не удержалась от того, чтобы бросить взгляд на Паскаля, и Макмаллен с присущей ему зоркостью тут же заметил это.
– Я должен пояснить еще кое-что, – добавил он. – У вас может возникнуть впечатление, что я с предубеждением отношусь к мужу Лиз. Возможно, это и так. Но не думаю, что такое предубеждение способно помешать мне трезво оценить его качества, хотя у вас на этот счет может быть иное мнение. Как бы то ни было, Джон Хоторн никогда не был мне симпатичен, и я пытался отговорить Лиз от брака с ним. По-моему, это опасный, холодный и надменный человек, чем весьма походит на своего папеньку. Насколько могу судить, Джон Хоторн – махинатор, движимый исключительно эгоистичными соображениями и личными амбициями, человек без малейших принципов, пример политика наихудшего пошиба. Вместе с тем он очень умен и талантлив, однако, на мой взгляд, это делает его еще более опасным. Лиз частенько говорила, – задумчиво произнес Макмаллен, чуть запнувшись, – что я заблуждаюсь. Она признавала за ним некоторые недостатки, к примеру, высокомерие, но тут же указывала на «смягчающие вину обстоятельства» – издержки воспитания и тому подобные оговорки. Выходя замуж, она была просто без ума от него. Однако уже в то время я знал о ее будущем муже гораздо больше, чем могла себе представить Лиз, и мне предстояло принять нелегкое решение: рассказать ей все, что мне известно, или хранить молчание. В конце концов я выбрал молчание. Лиз так рьяно защищала его, с такой убежденностью превозносила его достоинства, что мне казалось жестоким говорить ей правду. Во-первых, она попросту отказалась бы мне верить. Во-вторых, это положило бы конец нашей дружбе. – Макмаллен опять запнулся, отвернувшись от слушателей.
– Я сам себя убедил, что Лиз могла быть права, утверждая, будто Хоторн способен измениться, а потому смолчал. В чем сегодня горько раскаиваюсь.
Снова наступило молчание. Макмаллен погасил сигарету и посмотрел на Паскаля.
Позже я еще вернусь к моим доводам, почему Хоторн не заслуживает доверия. Мне хотелось бы оставить их «на закуску». В конце концов, – в его голосе прозвучали нотки горечи, – для меня не секрет, зачем вы здесь и почему Николас Дженкинс так ухватился за эту историю. Возможно, я и непривычен к общению с журналистами, но даже мне известно, насколько быстро они улавливают любой намек на скандал, связанный с сексом, и сколь привлекательна для них сама мысль о том, что высокопоставленный человек может устраивать тайные оргии. Разве не так?
Вопрос прозвучал довольно резко. Джини не сказала ничего, предоставив отвечать Паскалю. Ее взволновала горечь, с которой говорил Макмаллен. Получалось так, что этот человек с определенной долей брезгливости решился все же поведать им все, представляющее, по его мнению, для них интерес.
– Вы не так уж далеки от истины, – ответил Паскаль тем же тоном. – Вместе с тем не могу утверждать, что у репортеров острый нюх только на подобные истории. Но сейчас давайте лучше не будем об этом. Как вы уже сказали, мы можем вернуться к этой теме позже. Продолжайте.
– Что ж, великолепно, – Макмаллен откинулся на спинку стула и заговорил быстрее: – Когда Лиз вышла замуж, мы стали видеться гораздо реже. Я служил в армии. Она оставалась в Америке, а меня часто отправляли за границу. Время от времени мы переписывались. Примерно четыре года назад, когда я уже уволился из армии, мы ненадолго встретились в Италии, где она находилась без мужа, с друзьями. В последующие три года мне еще несколько раз представлялся случай видеть ее. Вместе с Хоторном она наездами бывала в Лондоне. Я обедал с ними и не замечал ничего неладного. Когда Хоторн получил назначение в Лондон, я стал видеться с ними чаще. Лиз приглашала меня на всевозможные ужины, приемы и прочие торжественные мероприятия, которые устраивались в посольстве. Встречаясь с Хоторном, мы перебрасывались парой-другой слов. Он неизменно был подчеркнуто вежлив со мной. И вот в минувшем июле я получил приглашение провести длинный уик-энд здесь, в их загородном доме. Именно тогда до меня и дошло, что тут творится нечто ужасное.
С первого взгляда я заметил, что Лиз находится на грани нервного срыва, – продолжал свой рассказ Макмаллен. – До этого мы виделись несколько недель назад, и за столь короткий срок она стала словно сама не своя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56