Скоро уйду я в край Счастливой Охоты моих отцов. Не дай моей силе погибнуть вместе со мной! Сохрани навсегда мое мужество, мою храбрость и бесстрашие. Сохрани их для моего народа, чтобы он мог выстоять под властью белых. Сохрани мою силу живой, спрячь ее так, чтобы бледнолицые никогда не смогли найти ее!Шаман спустился с вершины горы, по-прежнему напевая заклинания, сел в каноэ и поплыл в многоцветных лучах заходящего солнца вверх по Норс-Арм.Настала ночь, когда он приплыл к Острову. Высокие серые скалы вздымались к небу; на их вершине короной стояли сосны и ели. Он подплыл ближе и тут почувствовал, что сила, мужество и бесстрашие покидают его. Старый шаман видел, как они проплыли в воздухе к Острову, словно горные облачка, серо-белые и полупрозрачные.Слабый как женщина, поплыл он обратно в родное селенье. Там рассказал он о чудесном Острове, где его храбрость и великая сила будут всегда жить для индейского народа, и завещал искать его. А утром старый шаман уже не проснулся.— С тех пор, — продолжал тилликум, — наши юноши и старцы ищут этот Остров. Он где-то здесь, в какой-то затерянной протоке, хотя мы и не можем его отыскать. Но когда мы найдем Остров, к нам вернутся смелость и сила, которые были у индейцев до прихода белых, потому что старый волшебник говорил: храбрость и сила не умирают. Они живут вечно для детей и внуков.Старый вождь умолк. Мое сердце рвалось к нему, я была вместе с ним в мечте о затерянном Острове. Я подумала о замечательном мужестве моего тилликума и сказала:— Но ведь тень Острова однажды упала на тебя. Не правда ли, друг?— Да, — печально промолвил он. — Только тень. МЫС ГРЕЙ — Приходилось ли тебе когда-нибудь плавать у Мыса Грей? — спросил у меня однажды молодой тилликум из племени сквомишей. Он часто навещает меня и делит со мной чашку чая и мак-а-мак — ведь обычно мне приходится есть в одиночестве.— Нет, — призналась я, — мне не довелось испытать этого удовольствия. Я не очень хорошо знаю воды Английской Бухты и не отваживаюсь огибать Мыс в своем хрупком каноэ.— Быть может, как-нибудь следующим летом я возьму тебя с собой. Мы отправимся под парусом, и я покажу тебе большую скалу, стоящую к юго-западу от Мыса. Это не простая скала: у нас, индейских племен, она зовется Хомольсом.— Странное имя! — заметила я. — Разве это сквомишское слово? Оно звучит как-то необычно.— Оно не совсем сквомишское; часть этого слова взята из языка племен с реки Фрейзер. Мыс разделял водные угодья двух племен, и потому название «Хомольсом» решили составить из слов двух языков.Я предложила ему еще чаю, и, попивая его, он рассказал мне легенду, знакомую лишь немногим из индейцев нынешнего поколения. Без сомнения, сам он глубоко верит в эту историю, ибо признался мне, что не однажды случалось ему прибегать к чудесной силе этой скалы, и она ни разу не подводила его.Все те, чья жизнь проходит на море, верят в связанные с ним предрассудки. Честно признаюсь, что, когда мне грозил мертвый штиль, я сама не раз «высвистывала» ветер или втыкала в мачту перочинный ножик, а потом с ликованьем следила, как наполняется ветром парус и легкий бриз подхватывает каноэ. Оттого-то, быть может, я склонна поверить в эту легенду о скале Хомольсом — она задевает особые чувства в том уголке моего сердца, где всегда живет тяга к морю.— Ты знаешь, — начал мой тилликум, — что лишь воды, не потревоженные рукой человека, способны принести какую-то пользу. Нельзя набраться силы, погрузившись в воду, нагретую или вскипяченную на огне, разведенном человеком. Стать сильным и мудрым можно, только плавая в естественных водоемах — реках, горных ручьях, в море, — таких, какими их создал Сагали Тайи. Их дар умирает, едва только человек пытается «улучшить» их — нагревает, выпаривает или даже добавляет чай; и потому скала Хомольсом обладает столь доброй магической силой, что воды, ее омывающие, текут прямо из моря, сотворенного руками Великого Тайи, и не испорчены рукой человека.Не всегда возвышалась там эта огромная скала, черпая свою чудесную власть из моря; она сама была когда-то могучим Тайи, который повелевал водами, омывающими большую часть Побережья, залива Джорджии, Пьюджет-Саунда, пролива Хуан де Фука и даже тех вод, что бьются о западный берег острова Ванкувер; и водами всех проток, что пробивают себе путь через острова Шарлотты. То был Тайи Западного Ветра, а штормы и бури, поднимаемые им, были так могучи, что сам Сагали Тайи не в силах был подчинить себе творимый Западным Ветром хаос. Этот ветер воевал со всякой рыболовной снастью, разбивал лодки и отправлял людей в морскую пучину. Он вырывал с корнем целые леса и гнал на берег прибой, отяжелевший от обломков мертвых деревьев и побитой, израненной рыбы. Все это делал он для того, чтобы похвалиться своей силой, ибо был он злым и жестоким, вечно насмехался и бросал вызов Сагали Тайи, взывая к нему: «Гляди, как я могуч, как силен; ведь я велик не меньше, чем ты!»Было это в те времена, когда Сагали Тайи в облике Четырех Мужей поднимался вверх по берегу Тихого океана, плывя по рекам в огромном каноэ, в тог век тысячелетней давности, когда они обращали всё доброе в деревья, а всё злое в камни.— Сейчас я покажу им, как я велик, — заявил бог Западного Ветра. — Я подниму такую бурю, что эти Мужи не смогут высадиться на мои берега. Им не под силу будет вольготно плыть по моим морям, проливам и протокам. Я опрокину их лодку, а самих отправлю в пучину, я сам стану Сагали Тайи и буду править всем миром!И вот Тайи Западного Ветра задул, поднимая бури. Встали волны величиною с гору, с грохотом вздымалось море вдоль берегов. Было слышно, как свист его мощного дыхания разносится повсюду, отдаваясь в каньонах, сея смерть и разрушение на много миль по Прибрежью. Но каноэ с Четырьмя Мужами уверенно шло через волны и бездны бушующего океана. Огромный вал, зияющая пучина не могли опрокинуть это чудесное судно, ибо оно несло на себе сердца, исполненные добра ко всему человеческому роду, а доброта не умирает!Скала эта — огромный камень, покрытый густым лесом, — совершенно безлюдна; лишь дикие звери да морские птицы искали на ней убежища, и она защищала их от налетов Западного Ветра; но вот он выгнал их в злобном гневе, и на этой полоске суши занял свой последний рубеж в битве с Четырьмя Мужами. Бледнолицые называют это место Мысом Грей, но индейцы по-прежнему говорят о нем, как о Поле битвы Западного Ветра. Вот он собрал все свои могучие силы и обрушил с каменистых круч на идущее каноэ. Он поднимал мощные ураганы; он заставлял море в бурной ярости биться и клокотать по узким стремнинам. Но каноэ подходило все ближе и ближе, непобедимое, как сам этот берег, и сильнее самой смерти. Едва нос его коснулся суши, как Четверо Мужей поднялись во весь рост и повелели Западному Ветру прервать свой боевой клич. И как ни был могуч Западный Ветер, его голос дрогнул и с оборванным воплем перешел в легкий посвист, затем упал до шепота, а потом и вовсе угас, уступив место полному молчанию.— О ты, злодей с недобрым сердцем! — вскричали Четверо Мужей. — Ты был великим божеством, таким, что даже Сагали Тайи не мог навсегда покончить с тобой, но отныне ты будешь жить на пользу, а не во вред человеческому роду. На этом самом месте ты превратишься в камень и станешь ветром только тогда, когда пожелает того человек. С этого дня жизнь твоя будет отдана на благо людям; и когда рыбак, вышедший в море, попадет в штиль за много миль от родного дома, ты наполнишь его паруса, освободишь его лодку из плена затишья, послав попутный ветер. Ты будешь стоять там, где стоишь, все грядущие тысячелетия, и тот, кто прикоснется к тебе лопастью весла, вызовет нужный ветер — желанный ветер, который понесет его к дому!Мой молодой тилликум окончил свое предание. Его большие глаза глядели на меня торжественно и задумчиво.— Я хотел бы показать тебе скалу Хомольсом, — сказал он. — В ней заключен тот, кто был когда-то Тайи Западного Ветра.— А тебе случалось попадать в штиль у Мыса Грей? — спросила я.— И не раз, — отвечал он. — Но я всегда подгребаю к скале, касаюсь ее концом весла, и, куда бы ни лежал мой путь, попутный ветер всегда приходит ко мне, если подождать немного.— В твоем народе, конечно, все делают так? — спросила я.— Да, все, — отвечал он. — Люди поступают так уже сотни лет. Видишь ли, чудесная сила скалы ничуть не утратилась с годами, ведь ее постоянно питают незамутненные воды моря, сотворенного Сагали Тайи. ТУЛАМИНСКАЯ ТРОПА Доводилось ли вам когда-либо проводить отдых в долинах Сухопутного Пояса? Раскачиваться дни напролет в шатком дилижансе позади четверки лошадей, пока какой-нибудь Курчавый или Николя Нед правит вожжами, направляя смышленых приземистых коренников и пристяжных по страшным горным тропам, что вьются, словно красновато-коричневые клубки паутины, по холмам и провалам округов Оканагана, Николя и Симилкамина? Если да, то вы слышали зовы Скукум Чаков, как именуют их индейцы чинуки, — стремительных ниспадающих ручьев, что прокладывают путь через каньоны с песней, мелодия которой столь сладостна, столь проникновенна, что еще много лун ваш чуткий слух повторяет ее эхо, и все грядущие годы будет слышаться вам голос этих горных речек и взывать к возвращению,Но настойчивей всех напевов звучит переливистый смех Туламины, ее нежный голос куда звучнее, куда выше горловых громов Ниагары. Вот почему у индейцев округа Николя по-прежнему живо давнее поверье о том, что в Туламине заключена душа юной девушки, слившейся с чудесами и дивами ее прихотливого русла. Душа эта никогда не сможет вырваться из каньонов, подняться над вершинами и последовать за себе подобными в край Счастливой Охоты, потому что свой смех, рыдания, одинокий шепот и безответный призыв к спутникам она согласилась вплести в дикую музыку вод, что вечно звучит под звездами Запада.Пока лошади ваши с трудом взбираются все выше почти отвесной тропой, что ведет из долины Николя к вершине, у ног ваших раскидывается рай: краски неописуемы, открывающаяся панорама захватывает вас. Вновь возвращаются к вам юность и кипенье взволнованной крови. Но вот вы, поднявшись к вершине, внезапно успокаиваетесь под действием окружающей тишины, безмолвия столь священного, что кажется, будто весь мир вокруг кадит курильницей перед алтарем какого-то подернутого дымкой отдаленного собора! Хор голосов Туламины еще далеко впереди, по ту сторону перевала, а пока вершины Николя творят молчаливую молитву, что проникает в душу человека перед тем, как первые величественные звуки сорвутся с органных высот. В этом долгом подъеме по тропе, от мили к миле, умолкает даже стаккато длинного черного змеистого кнута возницы. Он позволяет животным безошибочно выбирать свой путь; но, едва перевалив через вершину, зажимает поводья в стальной руке, издает резкий, низкий посвист, над ухом лошадей раздается щелканье кнута — и начинается стремительное падение вниз по склону. Оно осуществляется в галопе. Повозка раскачивается и мотается, проносясь по тропе, едва проложенной в чаще леса; повороты порой столь круты, что головы лошадей пропадают из виду; пока они увертываются от серых скал, царапающих ободья слева, справа лишь какой-нибудь фут отделяет кромку тропы от разверстого зева каньона. Ритм копыт, посвист и щелканье бича да время от времени шорох камешков, взметенных колесами и срывающихся в глубину, нарушают святую тишину. Но над всеми этими ближними звуками, кажется, царит неясный шепот, который становится все нежнее, все мелодичнее по мере того, как вы близитесь к подножью, где он перебивает все более грубые звуки. То голос беспокойной Туламины, что смеется и пляшет, убегая по каменистому горлу каньона, тремястами футами ниже. Потом, вслед за песней, открывается вид на саму реку в белом дымчатом наряде, на ее бесконечные пороги, брызги ее водопадов. Она столь же прекрасна для глаз, как и для слуха, и индейцы считают, что именно здесь, где тропа извивается над водами вдаль на многие мили, река принимает в себя душу девушки, что и доныне нераздельна с окружающим очарованием.Это случилось во время одной из ужасных войн, бушевавших между племенами долины еще до того, как следы белого человека появились на индейских тропах. Никто не помнит теперь причин войны; думают, что велась она просто за превосходство, под действием того первобытного инстинкта, что доводит вожаков бизоньего стада до единоборства, а человеческих вождей до кровопролития. То была жажда власти — единственный варварский инстинкт, который еще не в состоянии искоренить цивилизация среди всех враждующих народов.Годами длилась война племен за земли в долине. Мужчины сражались, женщины прощались с павшими, плакали дети, как и ведется с начала времен. Казалось, то была неравная битва: старый, опытный военный вождь с двумя своими хитрыми сыновьями выступал против одного-единственного молодого воина с Туламины. Обе стороны имели преданных сторонников, обе не знали равных в храбрости и мужестве, обе были решительны и честолюбивы, обе были искусными воинами.Но если на стороне старика были опыт и два других настороженных ума-помощника, то на стороне молодого — лишь превосходство всемогущей юности да непобедимое упорство. Но в каждой битве, в каждой перестрелке и рукопашной схватке юноша мало-помалу одерживал верх, а старик шаг за шагом уступал. Многолетний опыт постепенно, но неуклонно поддавался силе и энергии молодости. И вот однажды они сошлись лицом к лицу, один на один — старый, весь в шрамах войны, вождь и юный, увлеченный боем, воин. То был неравный поединок, и в итоге короткой, но жестокой схватки молодой поверг старого на колени. Встав над ним с занесенным ножом, воин с Туламины насмешливо рассмеялся, а потом сказал:— Хотел бы ты, враг мой, назвать эту победу своей? Если так, я дарю ее тебе, но взамен потребую от тебя твою дочь.На миг старый вождь замер в изумлении, глядя на своего победителя. В юной дочери он видел лишь ребенка, что играл на лесных тропах да послушно сидел дома рядом с матерью, сшивая маленькие мокасины, плетя корзиночки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21