душевая кабина 110х110
Я проснулся, схватил ее вот здесь, пониже головы, и вот она мертвая.Снова воцарилось молчание. Затем мать Северного Орла медленно подошла к ним, опустила одну руку на плечо сына, другую на плечо Тони и, глядя на мертвую змею, со значением покачала головой. А Тони, все еще продолжавший сидеть на волчьих шкурах, протянул руки и обнял Северного Орла за колени.Миссис Аллан оказалась права — молодой индеец рисковал собственной жизнью, чтобы спасти ее сына. Все были потрясены случившимся, потому что гремучие змеи редко встречаются на территории черноногих. Происшествие слишком испугало и взволновало всех, чтобы хотелось много о нем говорить. Напряжение спало, только когда мальчики снова сели верхом и быстро поскакали в сторону Глейчена и поезда.Несмотря на пережитый ужас, Тони покинул типи Спящего Грома с великим сожалением. Перед отбытием мать Северного Орла подарила ему очень красивые мокасины и нитку ценнейших лосевых зубов, а Северный Орел перевел ее прощальные слова:— Моя мать говорит, что ты навсегда останешься в ее сердце. И что у тебя очень красивые волосы. Что ты, как солнечное тепло, растопил ее сердце, потому что ты не говорил с ней громко.Было рано, и утренняя скачка на прохладном ветерке оказалась восхитительной. Когда, проскакав десять миль, они выехали на последнюю тропу, Тони удалось различить фигуру своей матери, уже стоявшей на часах. Она издали узнала их и махала рукой.Выехав за пределы индейской территории, юноши попридержали лошадей и выразили друг другу сожаление, что приходится расставаться. На Северном Орле была на редкость красивая рубашка из оленьей кожи с вышивкой и бахромой. Он начал ее развязывать.— Вот, возьми мою рубашку, — сказал он. — Моя мама сказала, что она лучше всех, какие она шила. Теперь она твоя.На секунду Тони задумался и в ответ стал расстегивать свою рубашку, которая, к счастью, была из прекрасного тонкого голубого шелка.— А ты возьми мою, — просто сказал он.Обменявшись рубашками, они подъехали к железнодорожной станции: индеец, обнаженный по пояс, лишь с красным одеялом на плечах и свернутой голубой рубашкой под мышкой, и юный житель Торонто в наглухо застегнутой куртке, чтобы скрыть, что под ней ничего нет. Прекрасная одежда из оленьей кожи была перекинута у него через луку седла.Все обменялись радостными приветствиями. Профессор и миссис Аллан прямо-таки глаз не могли отвести от своего вернувшегося сына. Однако на лице Тони лежала грустная тень предстоящего расставания, и радостным для него был только один момент — когда на платформе к нему подошел сам Спящий Гром и в присутствии остальных пассажиров не спеша снял со своей головы убор из орлиных перьев и протянул его Тони. Северный Орел сказал за него:— Мой отец говорит, что ты храбрый и поэтому должен принять этот знак храбрости. Ты навсегда останешься в его сердце, ты не говорил с ним громко.— Кто на Калгари, просьба занять места! — раздался голос проводника.На какой-то миг пальцы индейского юноши и белого встретились в тесном рукопожатии. Сам не заметив как, спотыкаясь, Тони поднялся на ступеньки своего вагона и, пока поезд, набирая скорость, направлялся к подножию горы, стоял на задней площадке, не отрывая глаз от маленькой станции и индейских типи, медленно уплывавших назад, назад, назад, и думая лишь о том, чтобы сдержать набежавшие на глаза слезы и не выпустить из рук подарок Спящего Грома — убор из орлиных перьев. Из сборника «КРЕМЕНЬ И ПЕРО» ОРЛИНЫЙ ВОЖДЬ На пустынных просторах прерий не жалели они лошадей —Не уйдет теперь от расправы краснокожий лживый злодей.На восток в поселок индейский он бежал и чуть не исчезЗа рекой, где на многие мили тополиный тянется лес.Оставить его в покое? Никогда! Слыхали вездеО грозе поселенцев белых, о крутом Орлином Вожде.Всю равнину он держит в страхе, жжет и грабит который год,Налетает, подобно вихрю, разоряет, уводит скот…Но не зря на просторах прерий не жалели они лошадей:Пойман, выслежен, загнан в угол краснокожий вор и злодей.Подступили с тылу к вигвамам: «Мы нашли тебя наконец!Бьет без промаха, без осечки благородный английский свинец».Но пустой оказалась берлога — хитрый зверь избежал западни,В приумолкшем индейском поселке только женщины были одни.«Хватит прятаться, пес краснокожий, мы сразиться хотим с тобой!Ты привык воровать ночами, — как мужчина, выйди на бой!»И в ответ из лесов тополиных боевой послышался крик,На опушку походкой шаткой безоружный вышел старик:С тех далеких первых набегов пролетело полсотни лет —Ненавидимый Вождь Орлиный превратился в живой скелет.Под морщинистой, дряблой кожей своенравный угас огонь,В безразличных глазницах голод и усталость от вечных погонь.На врагов взглянул исподлобья, зарычал, как затравленный зверь:«Молодым не боялся я смерти, не боюсь ее и теперь!»И слова прозвучали гордо на старинном наречье кри:«Постоять за себя умеют краснокожие дикари.Ненавистников бледнолицых перебью я по одному…»Прокричать до конца угрозу залп ружейный не дал ему —Грудь худую пробил навылет смертоносный свинцовый дождь,И на землю рухнул без стона одряхлевший Орлиный Вождь.Бледнолицые поселенцы громогласный издали крикИ, как бесы, ринулись к месту, где недвижный лежал старик.«Бросьте тело его шакалам, раскромсайте на сто частей,Он от наших убитых братьев не оставил бы и костей!»Кровожадно ножи блеснули над простертым вождем, как вдругОт надсадного женского крика замер лес занесенных рук —Дочь вождя им путь преградила, палачей кляня без конца,И набросила одеяло на поверженный труп отца.И слова прозвучали гордона старинном наречье кри:«Отдавать врагам своих мертвых не приучены дикари.Кто дерзнет прикоснуться к телу, пусть сначала убьет меня!»Проклял ведьму главарь бледнолицых и назад повернул коня.Чертыхались всадники, зная, не добиться им ничего,Если женщина в исступленье, если в гневе индейская скво.А несчастная закричала, справедливой злобы полна,О неправдах, что с самого детства претерпела от белых она:«Убирайтесь отсюда, трусы, или нет у вас больше стыда?Вы убили душу, но тело не отдам я вам никогда!Вы травили его, как зверя, — зверь опасен, покуда жив,Вы его называли вором, корки хлеба его лишив.Вы народ мой обворовали, дичь и пастбища отобрав,Вы несли нам чуждую веру вместо древних исконных прав,Вы за нашу землю платили преступлением и грехом,Рассуждая лишь о хорошем, помышляя лишь о плохом.Что нам ваша Священная Книга? Имеется в виду Библия.
Мы ее не поймем вовек,Но нетрудно понять, как вором может честный стать человек.Убирайтесь! Мы знаем сами, что такое вера и честь.Рассуждать о боге не станешь, если в доме нечего есть.Возвратите нам нашу землю, наши пастбища и стада,Возвратите леса и реки, что индейскими были всегда,Возвратите нам мир и пищу, над страной возвратите властьИ вините проклятый голод: он заставил индейца красть!» ПЕСНЬ МОЕГО ВЕСЛА Из-за высоких скалистых преддверий,Ветер западный, ветер прерий,Дуй-задувай!Парус мой тонкий не забывай,Белый-белый,Вот он поник, ослабелый:Где-то за далью поголубелойВетер скитается в горном краю,Не вспоминая про лодку мою.Парус долой — он мне больше не нужен!Ветер ленивый со мною не дружен.«Западный ветер, усни,Там, где трава, где одниСтепи, степи,Где средь волнистых великолепийТянутся синие горные цепи,Голову сонную спрячь под крыло», —Тихо мое напевает весло.Ровно гребет кормовое весло,В небе смеющемся солнце взошло,Ярко-ярко,Светит нежарко,Влажных ветвей раздвигается арка.Лодку быстрее вода понесла,Стали расчетливей взмахи весла,Всплески, всплески,В утреннем блескеБерег крутой в невысоком подлеске.В каменном русле, бурлива, узка,Вниз, разъярясь, устремилась река,Круто-круто,Вспенена, вздута,Волны в борта ударяются люто.Прерван порогами путь на восток,Заклокотал, изогнулся поток,Дыбом, дыбом,Хлещет по глыбам,По каменистым грохочет изгибам.Без передышки работай, весло,Как бы нас в щепки не разнесло!Резче, резче,Стонут зловещеВолны, зажатые в горные клещи.Острые камни давно позади,Радужных брызг затухают дожди,Пена, пена!И постепенноВоды текут широко и степенно.Над крутизною, в объятиях сна,Ветками-крыльями машет сосна.Стая, стая!К небу взлетая,Всюду разносится песня простая. СТАРАЯ ИНДЕАНКА Пройдя поселок у лесной дороги,В прозрачной предосенней тишине,Насилу волоча босые ноги,Бредет она по высохшей стерне.Согнулись плечи от нужды и боли,Глаза, не отрываясь, смотрят вниз,Но день за днем она выходит в полеЛущить тугой темнеющий маис.А в памяти живет иное время:Владел землей, врагу не покорясь,Ее народ, теперь забытый всеми,Как стебли эти, втоптанные в грязь. НА БОЛОТЕ Закатная сырая позолотаСлилась под вечер с кромкою болота.В лишайниках гнилое озерцоЛежит, как заржавелое кольцо.Волна камыш колышет невысокий,И ящерица верещит в осоке.По кочкам я бродить остерегусь,Где на ночь приютился дикий гусь.Смотрю, как журавлей последних стаяКрылами тяжко машет, улетая,И, словно кутаясь в прозрачный плащ,Крадется ночь вдоль тростниковых чащ,И, охраняя сон осоки важной,Над серой топью пар густеет влажный. ВОРОНЬЕ ГНЕЗДО Гнездом Вороньим в вышинеНависли камни, а на днеКлокочут, сдерживая бег,Потоки беззаконных рек,Зажатые, как в западне,Гнездом Вороньим.Пустынник-гриф найдет ночлегНа гребне гор, что человекНарек в суровой сторонеГнездом Вороньим.Седые клочья льнут к стеке,Ползут по голой крутизне,Где солнце, ветер, дождь и снегСражаться призваны навекС недвижным в каменной бронеГнездом Вороньим. НАБРОСОК Земли полоска, сосен длинный ряд,Зигзаги покосившихся оград,Теряющихся в чахлом перелеске,На фоне трав пожухлых очерк резкийКривых, прибитых наскоро жердей,Рассохшихся от солнца и дождей,Сосновые неструганые колья:Ограда вкруг неубранного поля,Где, стебли желтые склоняя вниз,В тиши осенней шелестит маис.На изгороди у лесной дорогиПристроился мальчишка босоногий,Сын поселенца Джон, ему на видЛет восемь или девять, он следитЗа солнцем, что недавно в полдень летнийЕго веснушки делало приметней,А нынче снова золотит вихры,Торчащие, как сено, из дырыОтцовской шляпы, на лице задорном,От вечной пыли и загара черном,Ирландских глаз искрится синева.Закатаны до локтя рукава,Расстегнут воротник рубашки рваной,И руки вечно спрятаны в карманыПотертых бриджей. Нынче целый деньМаис лущил он и под вечер в теньПрисел передохнуть, но вот, зевая,Встает и, еле слышно напевая,Бредет сквозь древний первобытный лес,Бредет туда, где сосны до небес,Где жизнь как будто погрузилась в дрему,Бредет к затерянному в чаще дому,Где все молчит, где ни души вокруг,Где тучной почвы не касался плуг,Где вскоре лес встревоженный проснетсяПод гулким топором первопроходца! ГРОЗА С нахмуренной закатной стороныПредгрозовые посвисты слышны.С закатной стороны, свинцом нависшей,Растет победный гул и в точке высшейВдруг обрывается, но вот, трубя,Толкая тучу впереди себя,Ветра взбегают по холмам зеленым,Кнутами бьют по вывернутым кленам,Покуда пыль и грозовой разрядИзнанку листьев не посеребрятИ воздух сдавленный не станет реже,Переполняясь чистотою свежей.В сырой, внезапно наступившей мглеУдары крупных капель по земле.И надвигающийся пеленоюБелесый дождь над сонною страною, РОСОМАХА «История правдива, сэр, могу уверить вас,Там, на Гудзоне, о таком я сам слыхал не раз, —Охотник трубку раскурил и начал свой рассказ:Об этом случае давно не вспоминаю я,Хотя годами от тоски мне не было житья,Годами снились снежные таежные края.Что — глухомань? Еще бы, сэр! Там белый человекВ диковинку, как сносный мех, когда растает снег, —Зимовья да индейские вигвамы возле рек.Индейцы? Неплохой народ, будь только сам не лжив.Бок о бок с ними столько зим, нелегких зим прожив,Я ни на грош не обеднел и вот, извольте, — жив.Но я давно бы гнил в земле, могу уверить вас,Когда б индейский вождь меня от гибели не спас.Я Росомахой звал его — о нем пойдет рассказ.Удачным выпал для меня год шестьдесят восьмой,Немало я добыл бобров той давнею зимойИ только в паводок решил отправиться домой.Капканы ставил я, бродя по тающему льду,И ночь меня в глухом логу застигла на беду.Прислушался, похолодев, и понял: пропаду!В лесу зловещий этот звук я слышал не впервой —К реке тотчас меня погнал волков голодный вой,И замер я на берегу, от страха чуть живой.Под утро реку переплыл я на обломке льда,Но за день вздыбился поток — от льдины ни следа,Лишь крошево и темная, бурлящая вода.Как зверь затравленный, мечусь над гиблой крутизной:И слева смерть, и справа смерть, и смерть передо мной —Поток ревущий впереди и волки за спиной.И оклик слышу вдруг:» Садись скорее на коня!Боятся волки росомах — ты сам учил меня.Не для индейского вождя такая западня!»Как трус последний, в тот же миг я был уже в седле,Я ускакал, а он один остался на скале,Где воют волки, где река вздувается во мгле!Как убежал, как спасся он, и сам я не пойму,Но, бог свидетель, это так, болтать мне ни к чему.Назавтра вижу: к дому он шагает моему.Как прежде, цел и невредим, пришел он за конем,Согласен с вами: дикари хитрее с каждым днем,И все ж напрасно всех подряд индейцев мы клянем.Они не воры и не псы — болтать мне не резон,Еще раз повторите, сэр, я вышвырну вас вон.Я деньги предлагал ему — не взял ни цента он!Дальнейшее передо мной встает как наяву,И странно мне, что он в земле, а я еще живу.Нет! Краснокожего вовек я псом не назову.Той самой осенью узнал от поселенцев я,Что много белых забрело к нам в дикие края.И я подумал: среди них, должно быть, есть друзья.К ним в лагерь я спешил — мой бог, что рассказали мне!« Индейцы с томагавками, пешком и на коне,Пришли в раскраске боевой, готовые к войне.Но парни наши дали залп и вновь курки взвели,Все стихло, лишь один дикарь так и не встал с земли.Тут стали трусы причитать, что с миром к нам пришли.Мол, англичане по пути порастеряли кладь,И храбрый краснокожий вождь решил ее собратьИ в лагерь к белым привезти — он все решил отдать!Конечно, жаль, что вышло так, что умер он, и все жИное дело, если вдруг ты белого убьешь,А этим краснокожим псам цена всего-то грош «.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Мы ее не поймем вовек,Но нетрудно понять, как вором может честный стать человек.Убирайтесь! Мы знаем сами, что такое вера и честь.Рассуждать о боге не станешь, если в доме нечего есть.Возвратите нам нашу землю, наши пастбища и стада,Возвратите леса и реки, что индейскими были всегда,Возвратите нам мир и пищу, над страной возвратите властьИ вините проклятый голод: он заставил индейца красть!» ПЕСНЬ МОЕГО ВЕСЛА Из-за высоких скалистых преддверий,Ветер западный, ветер прерий,Дуй-задувай!Парус мой тонкий не забывай,Белый-белый,Вот он поник, ослабелый:Где-то за далью поголубелойВетер скитается в горном краю,Не вспоминая про лодку мою.Парус долой — он мне больше не нужен!Ветер ленивый со мною не дружен.«Западный ветер, усни,Там, где трава, где одниСтепи, степи,Где средь волнистых великолепийТянутся синие горные цепи,Голову сонную спрячь под крыло», —Тихо мое напевает весло.Ровно гребет кормовое весло,В небе смеющемся солнце взошло,Ярко-ярко,Светит нежарко,Влажных ветвей раздвигается арка.Лодку быстрее вода понесла,Стали расчетливей взмахи весла,Всплески, всплески,В утреннем блескеБерег крутой в невысоком подлеске.В каменном русле, бурлива, узка,Вниз, разъярясь, устремилась река,Круто-круто,Вспенена, вздута,Волны в борта ударяются люто.Прерван порогами путь на восток,Заклокотал, изогнулся поток,Дыбом, дыбом,Хлещет по глыбам,По каменистым грохочет изгибам.Без передышки работай, весло,Как бы нас в щепки не разнесло!Резче, резче,Стонут зловещеВолны, зажатые в горные клещи.Острые камни давно позади,Радужных брызг затухают дожди,Пена, пена!И постепенноВоды текут широко и степенно.Над крутизною, в объятиях сна,Ветками-крыльями машет сосна.Стая, стая!К небу взлетая,Всюду разносится песня простая. СТАРАЯ ИНДЕАНКА Пройдя поселок у лесной дороги,В прозрачной предосенней тишине,Насилу волоча босые ноги,Бредет она по высохшей стерне.Согнулись плечи от нужды и боли,Глаза, не отрываясь, смотрят вниз,Но день за днем она выходит в полеЛущить тугой темнеющий маис.А в памяти живет иное время:Владел землей, врагу не покорясь,Ее народ, теперь забытый всеми,Как стебли эти, втоптанные в грязь. НА БОЛОТЕ Закатная сырая позолотаСлилась под вечер с кромкою болота.В лишайниках гнилое озерцоЛежит, как заржавелое кольцо.Волна камыш колышет невысокий,И ящерица верещит в осоке.По кочкам я бродить остерегусь,Где на ночь приютился дикий гусь.Смотрю, как журавлей последних стаяКрылами тяжко машет, улетая,И, словно кутаясь в прозрачный плащ,Крадется ночь вдоль тростниковых чащ,И, охраняя сон осоки важной,Над серой топью пар густеет влажный. ВОРОНЬЕ ГНЕЗДО Гнездом Вороньим в вышинеНависли камни, а на днеКлокочут, сдерживая бег,Потоки беззаконных рек,Зажатые, как в западне,Гнездом Вороньим.Пустынник-гриф найдет ночлегНа гребне гор, что человекНарек в суровой сторонеГнездом Вороньим.Седые клочья льнут к стеке,Ползут по голой крутизне,Где солнце, ветер, дождь и снегСражаться призваны навекС недвижным в каменной бронеГнездом Вороньим. НАБРОСОК Земли полоска, сосен длинный ряд,Зигзаги покосившихся оград,Теряющихся в чахлом перелеске,На фоне трав пожухлых очерк резкийКривых, прибитых наскоро жердей,Рассохшихся от солнца и дождей,Сосновые неструганые колья:Ограда вкруг неубранного поля,Где, стебли желтые склоняя вниз,В тиши осенней шелестит маис.На изгороди у лесной дорогиПристроился мальчишка босоногий,Сын поселенца Джон, ему на видЛет восемь или девять, он следитЗа солнцем, что недавно в полдень летнийЕго веснушки делало приметней,А нынче снова золотит вихры,Торчащие, как сено, из дырыОтцовской шляпы, на лице задорном,От вечной пыли и загара черном,Ирландских глаз искрится синева.Закатаны до локтя рукава,Расстегнут воротник рубашки рваной,И руки вечно спрятаны в карманыПотертых бриджей. Нынче целый деньМаис лущил он и под вечер в теньПрисел передохнуть, но вот, зевая,Встает и, еле слышно напевая,Бредет сквозь древний первобытный лес,Бредет туда, где сосны до небес,Где жизнь как будто погрузилась в дрему,Бредет к затерянному в чаще дому,Где все молчит, где ни души вокруг,Где тучной почвы не касался плуг,Где вскоре лес встревоженный проснетсяПод гулким топором первопроходца! ГРОЗА С нахмуренной закатной стороныПредгрозовые посвисты слышны.С закатной стороны, свинцом нависшей,Растет победный гул и в точке высшейВдруг обрывается, но вот, трубя,Толкая тучу впереди себя,Ветра взбегают по холмам зеленым,Кнутами бьют по вывернутым кленам,Покуда пыль и грозовой разрядИзнанку листьев не посеребрятИ воздух сдавленный не станет реже,Переполняясь чистотою свежей.В сырой, внезапно наступившей мглеУдары крупных капель по земле.И надвигающийся пеленоюБелесый дождь над сонною страною, РОСОМАХА «История правдива, сэр, могу уверить вас,Там, на Гудзоне, о таком я сам слыхал не раз, —Охотник трубку раскурил и начал свой рассказ:Об этом случае давно не вспоминаю я,Хотя годами от тоски мне не было житья,Годами снились снежные таежные края.Что — глухомань? Еще бы, сэр! Там белый человекВ диковинку, как сносный мех, когда растает снег, —Зимовья да индейские вигвамы возле рек.Индейцы? Неплохой народ, будь только сам не лжив.Бок о бок с ними столько зим, нелегких зим прожив,Я ни на грош не обеднел и вот, извольте, — жив.Но я давно бы гнил в земле, могу уверить вас,Когда б индейский вождь меня от гибели не спас.Я Росомахой звал его — о нем пойдет рассказ.Удачным выпал для меня год шестьдесят восьмой,Немало я добыл бобров той давнею зимойИ только в паводок решил отправиться домой.Капканы ставил я, бродя по тающему льду,И ночь меня в глухом логу застигла на беду.Прислушался, похолодев, и понял: пропаду!В лесу зловещий этот звук я слышал не впервой —К реке тотчас меня погнал волков голодный вой,И замер я на берегу, от страха чуть живой.Под утро реку переплыл я на обломке льда,Но за день вздыбился поток — от льдины ни следа,Лишь крошево и темная, бурлящая вода.Как зверь затравленный, мечусь над гиблой крутизной:И слева смерть, и справа смерть, и смерть передо мной —Поток ревущий впереди и волки за спиной.И оклик слышу вдруг:» Садись скорее на коня!Боятся волки росомах — ты сам учил меня.Не для индейского вождя такая западня!»Как трус последний, в тот же миг я был уже в седле,Я ускакал, а он один остался на скале,Где воют волки, где река вздувается во мгле!Как убежал, как спасся он, и сам я не пойму,Но, бог свидетель, это так, болтать мне ни к чему.Назавтра вижу: к дому он шагает моему.Как прежде, цел и невредим, пришел он за конем,Согласен с вами: дикари хитрее с каждым днем,И все ж напрасно всех подряд индейцев мы клянем.Они не воры и не псы — болтать мне не резон,Еще раз повторите, сэр, я вышвырну вас вон.Я деньги предлагал ему — не взял ни цента он!Дальнейшее передо мной встает как наяву,И странно мне, что он в земле, а я еще живу.Нет! Краснокожего вовек я псом не назову.Той самой осенью узнал от поселенцев я,Что много белых забрело к нам в дикие края.И я подумал: среди них, должно быть, есть друзья.К ним в лагерь я спешил — мой бог, что рассказали мне!« Индейцы с томагавками, пешком и на коне,Пришли в раскраске боевой, готовые к войне.Но парни наши дали залп и вновь курки взвели,Все стихло, лишь один дикарь так и не встал с земли.Тут стали трусы причитать, что с миром к нам пришли.Мол, англичане по пути порастеряли кладь,И храбрый краснокожий вождь решил ее собратьИ в лагерь к белым привезти — он все решил отдать!Конечно, жаль, что вышло так, что умер он, и все жИное дело, если вдруг ты белого убьешь,А этим краснокожим псам цена всего-то грош «.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21