Среди владельцев рукописей в глаза бросается преобладание двух фамилий – Атан и Пакарати:
1) Эстеван Атан (рукопись А, сфотографированная мной); 2) Атан Атан (рукописная страница, виденная мной); 3) Педро Атан (рукопись, о которой говорили его братья); 4) Хосе Абрахан Атан (по словам Эстевана, временный владелец рукописи А); 5) Хилариа Атан (по данным Бартеля, временная владелица рукописи Е); 6) Элиас Пакарати Атан (рукопись В, приобретенная мной); 7) Хорхе Пакарати Атан (по данным Бартеля, временный владелец рукописи Е); 8) Арон Пакарати (обрывки рукописи, сфотографированные мной); 9) Тимотео Пакарати (рукопись Е, сфотографированная Бартелем и полученная Пуэльмой); 10) Николас Пакарати Потахи (по данным Пуэльмы, автор рукописи Е); 11) Педро Пате (по данным Оливареса, владелец оригинала, лежащего в основе рукописи Е); 12) Томеника (по данным Оливареса, автор рукописи Е); 13) Хуан Теао (часть рукописи Е, сфотографированная Оливаресом); 14) Хуан Хаоа (рукопись С, приобретенная мной).
Должен поблагодарить доктора Эйвинда Мюре из Осло, члена Канадской экспедиции 1964-1965 годов на остров Пасхи, за то, что он вместе с патером Себастианом Энглертом составил необходимые для этого анализа родословные.
Итак, если разобрать родственные отношения между названными четырнадцатью лицами, оказывается, что Эстеван (1), Атан (2) и Педро Атан (3) – братья, а Хосе Абрахан Атан (4) – их отец. Хилариа Атан (5)
– их мать; она же во втором браке мать Элиаса Пакарати Атана (6).
Таким образом, перебрасывается мост между семьями Атан и Пакарати. Хилариа Атан к тому же тетка Хорхе Пакарати Атана (7) и Арона Пакарати (8), а ее второй муж, Аугустин Пакарати, был братом Тимотео Пакарати (9) и сыном Николаса Пакарати Потахи (10), деда (6), (7) и (8). Возвращаясь к Хиларии Атан (5), видим, что она также сестра Магдалены Пакомио, матери Педро Пате (11). Томеника (12) – дед Педро Пате (11), и, как говорилось выше, считался дядей Эстевана Атана (1), в рукописи которого, наверху первой страницы, стояло имя Томеника. Он вырастил также отца Арона Пакарати (8).
Таким образом, налицо тесная взаимосвязь от (1) до (12), причем Томеника занимает ключевую позицию. По имеющимся данным, во владении Хуана Теао (13) находилась только копия оригинала, принадлежавшего Педро Пате (11).
Отношение Хуана Хаоа (14) к остальным владельцам рукописей представляется не столь непосредственным и ясным. Пожалуй, здесь важно еще раз отметить, что старая таху-таху Виктория Атан играла не последнюю роль при передаче рукописи Хуана Хаоа; эта женщина была единственной живой сестрой Хосе Абрахана Атана (4) и теткой (1), (2) и (3).
Еще одно возможное связующее звено с Хуаном Хаоа (14) – его жена, Ольга Пакомио, с которой он состоит еще и в кровном родстве. Ольга Пакомио, Хилариа Пакомио (мать братьев Атан – (1), (2) и (3) и Магдалена Пакомио (мать Педро Пате, 11) – прямые потомки ученого Урекино Маори, которого, как уроженца племени марама, звали Хе Марама; при крещении он получил имя Пакомио. Имя Хе Марама, как и Томеники (см. рукопись A и рукопись B), стоит наверху одной страницы рукописи Эстевана Атана (1) и как будто связывает между собой (1) и (14).
Выше мы со ссылкой на Энглерта показали также, что Хуан Хаоа (14) состоит в родстве с ученым Уре Вае Ику, чье имя фигурирует вместе с именем Томеники (см. рукопись A) на одной из страниц рукописи Эстевана Атана (1). На другой странице, где стоит имя Томеники (см. рукопись B), следуют неразборчивые буквы, последние из которых образуют слово «теа». Возможно, подразумевается Театеа, брат отца Томеники; он же, по данным Энглерта(89), вырастил Томенику. Круг замыкается – Театеа был прадедом Педро Пате (11).
Резюмируя, можно сказать, что нити владения известными пасхальскими рукописями тесно переплетаются и явно ведут к группе информаторов или рассказчиков, в которую входят Томеника, Уре Вае Ику и Хе Марама. Николас Пакарати – первый учитель закона божьего, продолживший дело изгнанных миссионеров, – тоже принадлежит к числу авторов, если верить сведениям, полученным Пуэльмой от сына Николаса Пакарати. Пуа Арахоа Арапу же, чье имя стоит на страницах рукописи, приобретенной у Элиаса Пакарати Атана (6) не был автором этих листов, так как они попросту скопированы с ранее известного на острове списка.(90) Томеника, Уре Вае Ику, Хе Марама и Николас Пакарати – все они были просвещенными пасхальцами. Николас Пакарати научился читать и писать на Таити. К имени Хе Марам добавлялось слово «маори» – указание на его ученость. Уре Вае Ику и Томеника слыли знатоками письмен ронго-ронго.
Вспомним, что Уре Вае Ику был слугой последнего короля; Салмон и Томсон показали, что он не умел читать ронго-ронго, но знал некоторые тексты наизусть. Если Уре Вае Ику умер до прибытия на остров Раутледж в 1914 году, то Томеника скончался через несколько недель после ее приезда. Он утверждал, будто в какой-то мере владеет ронго-ронго и продекламировал ей текст «Хе Тимо те акоако». Этот текст вошел в рукопись Эстевана Атана, на первой странице которой вверху стоит имя Томеники.
Еще примечательнее, что в 1914 году группе Раутледж, как уже говорилось, «однажды показали в деревне лист бумаги из чилийской тетради» со столбцами своеобразных знаков ронго-ронго. По совету островитян, Раутледж показала этот листок помещенному в лепрозорий Томенике, и тот признал, что это «его работа».
Следовательно, Томеника был причастен к созданию рукописей с письменами ронго-ронго до приезда экспедиции Раутледж, ведь он умер через две недели после ее третьего визита в лепрозорий. Если связать эту информацию с тем фактом, что на одной из страниц рукописи Эстевана Атана перечислены названия ночей одного лунного месяца 1936 года(91), и вспомнить, что в 1955 году Габриель Херевери тоже работал в лепрозории над рукописью ронго-ронго, то перед нами конкретные доказательства того, что усилия островитян сохранить наследие отцов не прекращались в первой половине нашего века и, вероятно, продолжаются по сей день.
В 1965 году Бьерн Экблум(92) видел в деревне Хангароа хрупкий лист бумаги, на котором выцветшими чернилами были начертаны строки ронго-ронго. Этот лист Экблуму, члену медицинской экспедиции, показал Эстеван Пате. Попытки приобрести его оказались тщетными, владелец даже не хотел говорить о цене.
С тех пор как епископ Жоссан опубликовал каталог, будто бы раскрывающий смысл некоторых знаков ронго-ронго, а епископ Арльский усомнился в верности его толкований и даже в том, что речь идет о письменности, – с этих самых пор дискуссия ведется вокруг двух основных тем: проблемы происхождения и проблемы толкования.
ПРОБЛЕМА ПРОИСХОЖДЕНИЯ
Необычайный интерес Жоссана к бустрофедону, обнаруженному миссионерами на острове Пасхи, объясняется тем, что больше нигде в Океании не было известно никакого вида письма. Как явствует из неизданных записок епископа, он немало потрудился, пытаясь найти в Малайской области следы письменности, которая напоминала бы пасхальское кохау ронго-ронго. Его усилия оказались напрасными. Несмотря на это, более поздние исследователи буквально прочесали далекие архипелаги Меланезии, Микронезии и Индонезии, надеясь хотя бы в искусстве найти мотивы, перекликающиеся с отдельными знаками ронго-ронго.
Каталог Жоссана (кат.1)


Не так давно Кенигсвальд(92а) писал о внешнем сходстве между изображающими птиц знаками ронго-ронго и птичьим орнаментом некоторых вышивок на Южной Суматре. Но письменность Пасхи так и осталась изолированным явлением, поэтому некоторые полинезианисты решили, что она зародилась на острове.
В числе тех, кто предлагал теорию независимой эволюции, был Питер Бак.(93) Питер Бак признавал, что судит о проблеме ронго-ронго с позиций Полинезии, где никакой письменности нет. Он предполагал, что пасхальские исполнители ронго-ронго первоначально вырезали орнаментальные изображения Макемаке и птицечеловека на жезлах, которые держали в руке, когда выступали.
Позже эти мотивы стали изображать на деревянных дощечках, которые полностью покрывались резьбой из-за естественного желания предельно использовать площадь. Расположение бустрофедоном – следствие естественного стремления поставить первый знак последующего ряда поближе к последнему знаку предыдущей строки.
Каталог Жоссана (кат. 2)


«Художественное стремление избежать монотонного повторения небольшого числа знаков приводило к тому, что основные мотивы, заимствованные из культа птиц, стали разнообразить и добавлять в них новые, чисто декоративные изображения. Так, дощечки стали предметом искусства, и, подобно другим ценным вещам, получали собственные имена, как это бывало с нефритовыми украшениями в Новой Зеландии. Пасхальцы, подобно другим полинезийцам, знали свои песнопения и родословные наизусть. Они держали дощечки в руке, как ораторский жезл».
Теория Бака не завоевала широкого признания, хотя Метро(94) тоже одно время придерживался такого воззрения и утверждал, что «пасхальские символы не были письменностью».(95) Он считал «логичным предположить, что дощечки были мнемоническим средством запоминания песен». И дальше: «Несомненно, знаки играли роль символов, они не были чисто декоративными». Однако Метро добавлял: «С какой стати пасхальским жрецам могли понадобиться мнемонические приспособления, без которых обходились жрецы других полинезийских островов».(96) Позднее, ознакомившись с аргументами Бартеля, Кудрявцева, Ольдерогге, Бутинова и Кнорозова, Метро(97) полностью отошел от взглядов Бака и признал, что пасхальские ронго-ронго, вероятно, представляли какой-то род письменности.
Каталог Жоссана (кат. 3)


Эмори(98), пытаясь по-своему решить проблему, предложил такой вариант решения проблемы: «Пасхальскую письменность впервые наблюдали через 94 года после того, как вожди острова Пасхи присутствовали и поставили свои «подписи» на испанской грамоте об аннексии. Их «подписи» часто используют как доказательство того, что у пасхальцев тогда была письменность. Однако при ближайшем рассмотрении подписи представляют собой либо просто каракули, либо изображения птиц или женского полового органа.
Такие изображения встречаются среди местных петроглифов. Поскольку инкская культура не знала письменности, контакт с европейцами кажется наиболее вероятным стимулом для создания своеобразной неполинезийской письменности на острове Пасхи, а также сходною с ней письма, обнаруженного в Перу после Колумба».
При позднейшем исследовании расположения и повторения знаков на пасхальских дощечках подтвердилась давно высказанная догадка, что ронго-ронго – вид бустрофедона; этот факт говорит не в пользу гипотезы европейского происхождения или связи с полинезийскими ораторскими жезлами.
Таким образом, защитники теории местного возникновения ронго-ронго оказались вынужденными присовокупить маленькую уединенную полинезийскую общину к очень немногим крупным мировым центрам первоначального изобретения письма. Вот почему непрерывно продолжались начатые Жоссаном поиски внешнего импульса.
В этом направлении ничего, что могло бы взволновать ученый мир, не происходило до 1930-1932 годов, когда Э. фон Хорнбостель и Хевеши выдвинули противоречивые теории внепасхальского происхождения письменности ронго-ронго. Хорнбостель(98а) усмотрел связь между письменами Пасхи и рисуночным письмом индейцев куна в Панаме, считая их примитивными предшественниками высоко развитой мексиканской письменности, а названные районы – географическим трамплином, через который древние китайские идеограммы проникли в Новый Свет.
Двумя годами позже Хевеши прочел доклад, в котором указывал на внешнее сходство между некоторыми знаками ронго-ронго и нерасшифрованной письменностью, только что обнаруженной на древних печатях Хараппы и Мохенджо-Даро в далекой Индской долине.
Риве, Стефен-Шове, Имбеллони и многие другие одобрили теорию Хевеши, хотя она подразумевала древние связи между противоположными точками земного шара. Хейне-Гельдерн поддержал как Хорнбостеля, так и Хевеши, полагая, что письменность распространилась из Индской долины в Китай, на остров Пасхи, в Панаму и, наконец, в Мексику.
Бак, Скиннер, Лавашери и Метро были среди тех, кто решительно оспаривал эти гипотезы. Бак(99) отвергает предполагаемое сходство некоторых знаков Индской долины и острова Пасхи, он подчеркивает, что принцип бустрофедона, которому подчинено расположение строк ронго-ронго, неизвестен в индской культуре. Кроме того, «остров Пасхи расположен на расстоянии более 13 тысяч миль от Мохенджо-Даро, цивилизация которого восходит к 2000 году до нашей эры. Могли ли эти знаки сохраниться, пока люди на протяжении 3000 лет в борьбе со стихиями осваивали расстояние, превосходящее 13 тысяч миль? Как могли они прибыть на уединенный остров Пасхи, не оставив следа по пути?..».
Метро, касаясь той же далекой индской культуры, писал: «В их цивилизации нет ни одной черты, которая указывала бы на возможную связь с Полинезией».(100) И еще: «Любой, кто без предвзятости изучает эти дощечки и письмена Инда, неизбежно заметит огромную разницу, не только в системе, но и в очертаниях и типе знаков… Я мог бы сравнить индские письмена с пиктографией американских индейцев и обнаружить не меньшее сходство… Если ученые настаивают на связи острова Пасхи с долиной Инда, я требую того же для обойденных индейцев куна нынешней республики Панамы. Можно сюда подключить также оджибва».
Панамские индейцы куна – не самые близкие соседи пасхальцев в Новом Свете, и однако они обитают не дальше от острова Пасхи, чем племена Центральной Полинезии. Примечательно, что они живут на узком перешейке, связывающем области высоких культур Северной Америки и Анд. Линне писал: «На побережье Перу и Эквадора известны легенды о вторжениях с севера, причем речь идет не о мифах, а скорее, о преданиях, правда, довольно смутных. И если некоторые элементы культуры индейцев куна в Панаме и Северо-Западной Колумбии, особенно рисуночное письмо, указывают на связь с севером, то археологические находки, сделанные в провинции Кокле, – скорее на связь с Южной Америкой».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42