Он полагает, что кохау ронго-ронго – местное изобретение. Метро цитирует Лавашери(42), который считал, что на дощечки шло также дерево, привезенное лишь в новое время. Один из самых больших и наиболее сохранившихся образцов текста вырезан на лопасти европейского весла из ясеня. «Следовательно, он должен датироваться концом XVIII века или первой половиной XIX века… Деревянные дощечки не могли сохраниться веками в хижинах с соломенной кровлей или в пещерах. Как же они пережили тысячелетия странствий и войны и дошли до нас в виде современного европейского весла?»
И Метро заключает: «Деревянные дощечки, покрытые рядами маленьких фигур, являются научной загадкой, а также одной из самых сложных загадок культуры острова Пасхи».(43) Дальше: «С какой стати пасхалъским жрецам могли понадобиться мнемонические приспособления, без которых обходились жрецы других полинезийских островов. Главная трудность в решении загадки дощечек связана с отсутствием убедительных параллелей в Полинезии… Какую-то параллель можно провести между дощечками Пасхи и мнемоническими приспособлениями маркизцев, представляющими собой цилиндрические пучки плетеного кокосового волокна, с которых свисают шнурки с узелками… Некоторые признаки позволяют предположить, что и на островах Кука узелки помогали запоминать песни».(44) Хотя Метро в остальном и не допускал сравнений с ближайшим на восток материком, он обращается к этому материку, чтобы найти параллели письменным дощечкам Пасхи: «Индейцы куна в Панаме и оджибва в Северной Америке изобрели сходный способ письма. Оджибва заучивают наизусть свои песни, но воспроизводят их на бересте знаками, чем-то напоминающими пасхальские. Вокруг каждого слова группируется гнездо слов, образующее куплет».(45) Указывая на религиозный или магический характер письмен острова Пасхи, он добавляет: «Точно так же у индейцев оджибва и куна символы применяются специально, чтобы придать тексту большую силу и святость».(46) Резюмируя, Метро заявляет, что знаки на бесформенных кусках дерева, найденных на острове Пасхи, несомненно играли роль символов, они не были чисто декоративными: «Письменность острова Пасхи, возможно, была разновидностью рисуночного письма – пиктографии. В ней есть все черты рисуночного письма – натуралистические изображения, чередующиеся с геометрическими знаками, которые можно воспринять как условные символы».(47) Однако он признает: «Если дощечки острова Пасхи являют собой образец пиктографии, странно, что символы до такой степени стандартизованы и их число более или менее ограниченно… Хотя многое свидетельствует о примитивной пиктографии, не следует безоговорочно принимать такую гипотезу».
НАБЛЮДЕНИЯ ЭНГЛЕРТА ПОСЛЕ 1935 ГОДА
Через несколько месяцев после отъезда франко-бельгийской экспедиции на острове поселился миссионер-капуцин патер Себастиан Энглерт, чтобы возобновить прерванную в 1871 году деятельность миссии. Он постоянно слышал рассказы про кохау ронго-ронго; чаще всего речь шла о старых дощечках, либо добытых из тайных родовых пещер, либо еще хранящихся там. Энглерт подчеркивает, что это наследие предков до последнего времени считалось табу, и показывает, сколько суеверия и таинственности было связано с хранилищами ценных предметов: «Этим объясняется случай, когда один старик показал подлинную дощечку другому туземцу и, взяв с него слово никому не говорить о ее существовании, сжег ее из суеверного страха. Тайные пещеры служат хранилищем дорогих и священных предметов, вроде упомянутых дощечек. Несколько десятилетий назад старик по имени Паоа Хитаки повел туземца Хуана Араки на Рано Као. Он не разрешил ему спускаться на дно кратера, а велел приготовить в земляной печи курицу и батат. Потом начертил на земле круг и строгонастрого запретил выходить за пределы этого круга. Старик стал спускаться в кратер и вскоре скрылся за деревьями и скалами. Вернулся он много времени спустя с хорошо сохранившейся дощечкой в руках. «Семь кохау ронго-ронго обратились в прах в пещере,
– сказал он, – одна эта уцелела».
Вернувшись в Хангароа, он продал дощечку управляющему компании, который в то время жил в Матавери. Через некоторое время старик помешался и умер. Причину его болезни и смерти все видят в том, что он достал дощечку и сбыл ее. Ныне туземцы наконец расстались со своими страхами и охотно пошли бы на выгодную сделку. Но они не знают, как проникнуть в тайники, а если бы и знали, у них мало надежд найти хорошо сохранившиеся дощечки во влажных, лишенных вентиляции пещерах».(48) Лучший знаток современного рапануйского языка, Энглерт говорит о дощечках: «Если даже посчастливится расшифровать надписи (это маловероятно, так как речь идет явно не о письменности), все равно в наших знаниях исконного языка, архаичных слов и специальных флексий так много пробелов, что мы не смогли бы перевести большинство текстов. Например, никто не сумел бы перевести первые строфы цитируемой здесь дощечки: «Хе тимо те акоако э те туу э те таха э те куиа э те капакапа э те хере хуа».
В общем, то же можно сказать о текстах песен, связанных с древними «каикаи» (игра в веревочку). Несколько лет назад автор записал ряд таких текстов, однако вскоре оставил эту работу, потому что туземцы, заучившие эти песни со слов старых людей, не знали, их содержания, они понимали только отдельные слова».(49) Энглерт сообщает также. «Из преданий известно, что первые дощечки и первые «маори кохау ронго-ронго» прибыли вместе с Хоту Мату'а. Очевидно, перед нами культурное наследие неизвестного происхождения. Прибыв на Те Пито о те Хенуа, переселенцы считали своим долгом продолжить священную традицию – вырезание на дереве письмен. За этим следил арики хенуа, первый мастер и главный авторитет в таких делах, так сказать, верховный маори кохау ронго-ронго. Арики надлежало наблюдать за преподаванием; ежегодно проводились экзамены, для чего ученики в сопровождении своих учителей являлись в Анакену».(50) Через Энглерта мы впервые узнаем, что священные школьные постройки были особого рода; они назывались харе паепае и конструктивно в корне отличались от построек, известных на Пасхе в исторический период: «Харе паепае состояли из каменных стен без дверей и из камышовой крыши. Они были выше, просторнее и лучше освещены внутри, так как открытый вход помещался вверху. В таких помещениях обучали детей искусству читать и писать на дощечках».
Подобные каменные дома с входом через камышовую крышу представляют собой пережиток культурного элемента, присущего одному из ранних архитектурных периодов Пасхи, как это выяснилось во время проведенных нашей экспедицией выборочных раскопок, когда «огороды» оказались жилищами среднего периода.(51) Энглерт продолжает: «Один старик, который в молодости посещал эти классы, поведал ныне живущим туземцам, что он ходил в школу около Аху Акапу. Дисциплина была очень строгая. Сперва заучивали тексты наизусть. Играть и разговаривать не разрешалось, от учеников требовали постоянного внимания, они стояли на коленях, сложив руки на груди… Научившись декламировать тексты, ученики начинали осваивать письмо. Копировали знаки сначала не на дереве, а на банановых листьях, пользуясь заостренной птичьей косточкой или острой палочкой. Лишь достигнув известной степени совершенства, ученики могли писать на деревянных дощечках, преимущественно из торомиро, либо тончайшими осколками обсидиана, либо острыми акульими зубами».
Патер Руссел, по словам Энглерта (52),– пожалуй, был недалек от истины, когда заявил, что пасхальцы исторической поры вряд ли понимали смысл своих знаков ронго-ронго.
ОТКРЫТИЕ РУКОПИСЕЙ НА ОСТРОВЕ ПАСХИ В 1955-1956 ГОДАХ
Норвежская археологическая экспедиция на остров Пасхи всецело состояла из археологов-профессионалов, так как здесь еще никто не занимался стратиграфическими раскопками. Зная по опыту, как далеко зашла аккультурация (взаимодействие местной культуры с пришлой) на других островах Восточной Полинезии, я не рассчитывал ни на какие этнографические открытия. Все внимание было сосредоточено на археологических полевых работах; местное население на первых порах использовалось лишь как источник рабочей силы.
В лепрозории, расположенном к северу от деревни Хангароа, который мы посетили вместо с патером Себастианом Энглертом вскоре после нашего прибытия на остров (в октябре 1955 года), мы с женой впервые заметили, что здесь и поныне, спустя 90 лет после исчезновения дощечек, сохранился некоторый интерес к забытому искусству ронго-ронго. Габриель Херевери, пожилой человек, сидел у открытого окна своей комнаты и что-то писал чернилами в книге, напоминающей амбарную. Заметив наши любопытные взгляды, Херевери с гордостью показал нам несколько колонок скопированных им знаков ронго-ронго и пронзительным голосом объяснил, что сейчас записывает «значение» письмен. Этот случай напомнил нам картину, которую наблюдала Раутледж сорок лет назад в том же лепрозории. Полагая, что больной просто развлекается, списывая знаки с опубликованных дощечек, мы забыли об этом эпизоде; правда, старика мы засняли на киноленту. Сейчас не приходится сомневаться, что Херевери работал над рукописью, которую позже увидел и скопировал Бартель.(53) Лишь через несколько месяцев, к концу нашего пребывания, мы установили, что в разных концах острова в пещерах с потайными входами пасхальцы прячут украденные предметы и другое имущество – вообще вещи, которые слишком ценны, чтобы держать их в деревне. Мелкое воровство считалось дозволенным средством «принудительной торговли» (обоюдные кражи обеспечивают обмен, обычно осуществляемый посредством торговли).(54) Ночью 13 марта 1956 года я находился вместе с Атаном Атаном Пакомио и его старшим братом Эстеваном в домике Атана на окраине деревни Хангароа. Пытаясь расположить к себе туземцев, я заговорил о потайных пещерах, где еще не побывал ни один посетитель, и с удивлением услышал от Эстевана, мужчины лет тридцати двух, что у него есть «книга», полученная от деда (абуэло), который умел писать и петь ронго-ронго. В этой «книге» абуэло, мол, изобразил все знаки пасхальскон письменности и латинскими буквами написал их значение. Эстеван добавил, что у его старшего брата, Педро Атана, есть еще одна такая книга.
По словам Эстевана, многие пасхальцы научились писать латинскими буквами, когда их угнали в рабство в Перу (1862-1864 годы), и его абуэло изображал «чилийские письмена» с помощью одного из тех, кто вернулся на Пасху. Эта «книга», дескать, хранится в непромокаемом мешке в пещере самого Эстевана, и ее еще никто не видел. При этих словах его младший брат Атан вышел из комнаты и вскоре вернулся со старым пожелтевшим листом бумаги, исписанным выцветшими бурыми чернилами. Он явно гордился диковиной, которую, по ею словам, унаследовал от того же абуэло. На листе было несколько столбцов обычных знаков ронго-ронго и написанный латинскими буквами рапануйский текст, который занимал площадь, раза в четыре большую, чем письмена ронго-ронго. Дав мне вдоволь полюбоваться драгоценным наследством, Атан спрятал лист, и больше его никто не видел.
Я обсудил этот случай с патером Энглертом, который никогда не видел в домах пасхальцев никаких рукописей. Через шесть дней Атан Атан хотел показать нам свою пещеру. Ночью меня привели в домик Эстевана Атана за деревней Хангароа.
В маленькой комнате Эстеван достал из бумажного мешка для цемента толстую тетрадь без обложки и позволил мне рассмотреть ее. Она была сделана из чилийской школьной тетради и дополнена другой бумагой, преимущественно листами из линованного блокнота. На некоторых страницах чернилами были изображены горизонтальные строки знаков ронго-ронго, другие страницы содержали рапануйскпй текст, записанный латинскими буквами, третьи – вертикальные колонки знаков ронго-ронго, справа от которых находился перевод этих знаков на рапануйский язык, записанный латинскими буквами. В верхней части одной страницы я прочел: «1936»; дальше следовали вертикальные столбцы, изображающие разные фазы луны. Судя по изношенной бумаге и поблекшим чернилам, текст в самом деле мог относиться к указанному году. Эстевану тогда было лет двенадцать.
По словам Эстевана, он получил тетрадь в подарок от своего отца Хосе Абрахана Атана за год с небольшим до его смерти. Отец не знал ронго-ронго и не владел современной грамотой. Тем не менее, как сказали Эстевану, это он тщательно скопировал другую тетрадь, которая истрепалась до того, что грозила совсем рассыпаться. Ее автором был дед Эстевана, Тупутахи, считавшийся маори ронго-ронго Эстеван повторил то, что говорил раньше: по словам его отца, Тупутахи умел вырезать и декламировать тексты на дощечках. Но чтобы записать значение знаков и другую информацию буквами, понятными современным людям, он вынужден был обратиться за помощью к одному из грамотных пасхальцев, вернувшихся из Перу. Эстеван чрезвычайно высоко ценил свою тетрадь, приписывая ей магические свойства; он доставал ее очень редко и то тайно, когда ему хотелось вспомнить покойного отца. Теперь он решил сделать новую копию, и, когда приступил к работе, оказалось, что это дело непростое – ведь так много страниц исписано замысловатыми знаками.
(Страница пасхальской рукописи Эстевана Атана (рукопись А).)
Эстеван ни за какие блага не соглашался расстаться со своей рукописью, но в конце концов разрешил Фердону и экспедиционному фотографу, которые ждали снаружи вместе с его младшим братом Атаном, войти в комнату и посмотреть тетрадь. На присутствовавшую при этом жену Эстевана и на Атана тетрадь произвела сильное впечатление, похоже было, что они и в самом деле, как говорил Эстеван, никуда прежде ее не видели.
(рис.II) (Страница рукописи Эстевана Атана Предпотагаемый смысл знаков ронго ронго написан по ралануйски латинскими буквами.
Поскольку все попытки приобрести рукопись ни к чему не привели, я уговорил Эстевана позволить нам сфотографировать ее и избавить его от долгого и утомительного переписывания изношенных листов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42