Без «Конни».
Но почему использовали именно мой нож? А не любой другой металлический предмет? Я усмехнулся. Нетрудно догадаться… Не оправдайся расчеты наших врагов, которым нужно было, чтобы «Конни» затонула на большой глубине, тогда сыграло бы свою роль обнаружение моего ножа. Промашка в главном позволяла достичь хотя бы второстепенной цели. Рано или поздно в сливе найдут приметный нож, и вина падет на меня. Я окажусь козлом отпущения.
Подошел Мартин, сел рядом со мной.
– Отличный денек, Морган… – произнес он, вдыхая осенний воздух.
– Что верно, то верно.
– Больно вид у тебя задумчивый. Случилось что-нибудь? – Он внимательно посмотрел на меня.
– Да нет, ничего.
– Ты на кого-то злишься. – Он весело улыбнулся.
– Устал малость. Погружение отняло больше сил, чем я ожидал.
Мартин кивнул и оставил меня в покое. Я продолжал размышлять о диверсии.
Следующий вопрос: кто? Кто ее подстроил? Кто засунул мой нож в сливную трубу гальюна?
Кто-то из моих товарищей по экипажу. Вроде бы больше некому…
Я постарался вспомнить, что происходило на «Конни», когда мы стояли у пристани в Марстранде. Память беспорядочно воспроизводила отдельные смутные картинки, словно размытые завесой тогдашнего ливня. Последние полчаса перед отплытием на «Конни» непрерывно толокся народ. Несколько человек укрылись в каюте от дождя. Другие спускались на борт просто для того, чтобы попрощаться со мной и Чиннмарком. Выходило, что на яхте побывали чуть ли не все члены обоих экипажей.
Мысль о том, что виновник аварии – один из моих товарищей, терзала меня. Словно я предавал их, допуская такую возможность. Но кто же еще? Сливное отверстие не могло быть открыто ночью, тогда «Конни» пошла бы ко дну еще в гавани. Насколько я мог судить, диверсию подготовили за полчаса, от силы за час до начала буксировки. И я мог поклясться, что в это время поблизости от яхты не было никаких посторонних лиц.
Может, какой-нибудь аквалангист подплыл под водой к «Конни» и снизу затолкал нож в трубу? Нет, это исключено. К тому же это непременно было бы замечено кем-нибудь из нас.
– Ты не заболел, Морган?
Я не заметил, как Мартин подошел ко мне сзади.
– Здоров как бык. – Я выжал из себя смех.
– А выглядишь хуже черта.
– Спасибо за комплимент!
Мартин покачал головой и спустился в кокпит. Что это он так пристально меня рассматривает? Может быть, неспроста?
Нет, Морган, остановись. Ты уже начинаешь подозревать своих лучших друзей.
Внезапно меня осенило. Ну, конечно! Решение выглядело так просто, что я облегченно рассмеялся. Все подозрения на счет моих товарищей разом отпадали. Мой нож вполне могли засунуть в гальюн днем раньше. Или ночью. Кто угодно мог это сделать!
Скажем, так: злоумышленник прокрался на борт в темноте. Это было несложно, никто не караулил «Конни». Сначала он заклинил клапан моим ножом. Но этим дело не ограничилось: он закупорил слив снаружи. Чтобы вода не проникала внутрь рагьше времени. И подобрал для пробки не твердый, крепкий материал. Напротив, он взял такой предмет, который выполнял бы свою роль, лишь пока «Конни» тихо покачивалась у пристани. Зато неизбежно выскочило бы в море, на крутой волне. Освободив тем самым отверстие.
Господи, до чего же просто. Я сам мог бы сделать это в два счета. Следовало только взять какой-нибудь не слишком твердеющий материал. И чтобы он не оставил следов. Даже обычное тесто сгодилось бы. Или круглый кусок толстого картона. При сильной качке он быстро размок бы. Открыв морю свободный проход в чрево «Конни».
Я громко рассмеялся. От всей души. Словно услышал хороший анекдот.
Мартин выглянул из кокпита.
– То-то, совсем другое дело, – улыбнулся он.
– Ты прав, Мартин… – сказал я. – День в самом деле прекрасный!
К этому времени мы уже приблизились к Гётеборгу и различали очертания берега. На море словно опустилась темная бархатная завеса. Красиво так, что у меня в груди защемило.
Парни дядюшки Яльмара на верфи были предупреждены, и «Конни» с ходу легла на слип. Плавно заработала лебедка, и салазки с яхтой, скрипя, поползли по рельсам. Тридцать четыре тонны дерева и металла медленно и величаво выбрались на твердь.
«Конни» вернулась домой в полной сохранности.
Получив «добро» от Билла Маккэя, я позволил себе неделю отдохнуть. Вечера были заполнены Моникой – телефон выключен, никаких яхт, никаких парусов. Семь дней и семь ночей вдали от Билла, «Конни», «Папенькиных мальчиков» и «Маменькиных сынков». Зато рядом с Моникой. Только Моника и я. И упоительная близость.
– Морган, ты не задумывался над тем, что счастье чаще всего состоит из кратких мгновений, минут, секунд? – философически осведомилась Моника, когда на седьмой день я пожаловался на то, как быстро пролетела неделя.
Возможно. В таком случае мы с ней превратили эту неделю в секунду, ладно, пусть минуту.
Каждый раз, когда мне вспоминались Учтивый господин, разорванные счета, диверсия на яхте, я гнал эти мысли как незваных гостей.
Это была одна из самых чудесных недель в моей жизни.
Середина декабря. За грязными окнами парусной мастерской кружили снежинки. Уже в ноябре антициклон с севера принес похолодание. Морозы вгрызлись в неутепленные летние постройки Марстранда так, что трещала древесина.
В мастерской все электрокамины, какие удалось добыть, излучали красные киловатты раскаленными спиралями. Но и они не могли изгнать из углов курзала сгустки промозглого воздуха.
Кронпринц и его товарищи кутались в шарфы и вязаные кофты.
– Черт дери, масло в швейных машинах загустело до невозможности! – вырвалось у Кронпринца.
Игла с трудом пронизывала парусину, и полчища бранных слов парили над досками пола, истертого каблуками танцоров. Можно было подумать, что брань помогает: зигзаги швов соединяли полотнища, превращая их в паруса. Несмотря на холод и густое машинное масло.
Судя по снежным вихрям, антициклон выдохся, и на смену ему приближался циклон.
На верфи «Ринген» умельцы дядюшки Яльмара и Билл Маккэй с первого ноября секцию за секцией соединяли вместе большие формованные листы алюминия по мере их прибытия в Марстранд на больших грузовиках.
– С алюминием яхта будет на тонну легче, чем если бы мы использовали дерево или пластик… – объяснил Мона Лиза, зайдя к нам с Георгом в контору покурить и выпить чашку кофе.
Глаза его горели не хуже сигареты. Под красным кончиком носа растаяла ледяная капля.
Билл редко заходил в мастерскую, большую часть суток проводил на верфи. Тщательно проверял каждый паз, каждую заклепку. Не зная покоя, то забирался внутрь алюминиевого каркаса, то сновал вокруг него. Неугомонный. Педантично въедливый.
Один за другим срастались листы алюминия. И все отчетливее вырисовывался облик творения Моны Лизы – претендента на Кубок «Америки».
Подходы к эллингу строго охранялись. Только узкий круг посвященных допускался внутрь. Мы с Георгом были включены в этот круг, и за пять дней до сочельника Билл явился к нам с белозубой улыбкой на лице, припорошенном металлической пылью.
– Айда на верфь, парни, глотнете вместе с нами горячего глинтвейна, – сказал он. – Настало время рождественских подарков.
– Наконец-то разумное предложение, – отозвался я.
Мы оторвались от чертежной доски. Работа с утра не ладилась. Георг сделал четыре наброска малого генуэзского стакселя, и все четыре после замеров штормового стакселя Теда Худа для «Интрепида» и продолжительной дискуссии были нами забракованы и отправились в мусорную корзину.
– Согреем душу стаканчиком, сразу выдаст нужные идеи, – сказал я, хлопая моего товарища по спине.
Судя по его лицу, он не очень полагался на такой рецепт.
Спускаясь вниз к катеру, мы основательно продрогли. Снег скрипел под ногами, ветер при минус восьми и при семидесяти процентах влажности обжигал скулы. Билл плотно затворил дверь каюты на катере, и маленький электрокамин в правом углу скупо отмерил нашим телам несколько градусов тепла. Билл потер руки над камином.
– Черт возьми, парни, продвигаемся к цели, – произнес он, посмеиваясь.
У него было отличное настроение.
– Похоже на то, – отозвался Георг.
Нам не понадобилось предъявлять пропуска дежурному, который отворил двери эллинга. В промозглом воздухе плавал уютный запах пряностей, в углу шумел примус, на котором грелся полный котелок глинтвейна. Как только мы вошли, Мона Лиза снял котелок с примуса и разлил напиток по бокалам. Я видел это краем глаза, главное внимание было сосредоточено на претенденте.
Обшивка готова. Отливая серебристым блеском, гармоничный корпус покоился на деревянной клетке. Образцовое творение.
– Ну? – произнес Билл, стоявший за моей спиной.
– Восхитительно!
Мы подошли ближе, наслаждаясь зрелищем. Мона Лиза принес бокалы с вином, взволнованно глядя на наши лица.
– Ну, что скажете? – беспокойно справился он.
– Чертовски хороша, – ответил Георг.
Мне нечего было добавить, и я ограничился кивком. Мона Лиза просиял, словно ребенок.
– Спасибо на добром слове.
– Рождественский подарок! – гордо сказал Билл. Что ж, мало кто мог рассчитывать на лучший подарок к Рождеству.
– Выпьем за претендента! – Билл поднял свой бокал.
Мы чокнулись. Глинтвейн приятно обжег горло.
– Теперь остается выяснить, разовьет ли она скорость, какая нам нужна… – продолжал Билл, глядя на Мону Лизу.
– Разовьет, – уверенно ответил тот. – Был бы рулевой достойный.
– Тогда нет вопросов, – невозмутимо отчеканил Билл.
Я рассчитывал провести рождественские дни вместе с Моникой, однако из этого ничего не вышло, на праздники она уехала к родным в Хальмстад. Пришлось мне отмечать Рождество в обществе бутылки виски и голой елки. Домовые тоже мной пренебрегли, хотя на тумбочке возле дивана стояли две рюмки, которые я прилежно наполнял.
Мало-помалу все градусы из большой бутылки «Док-торс Спешл» перекочевали в меня. Рождественский вечер был из тех, которые предпочитаешь забыть возможно скорее.
Новогодняя ночь пролила бальзам на раны одинокого волка. Моника утром выехала из Хальмстада и всю вторую половину дня провела на моей кухне. Мне было запрещено совать туда свой нос. Итогом явился великолепный новогодний ужин а-ля Моника. Филе в соусе с красным вином, жареный мелкий картофель, кочанный салат с слабым французским уксусом. Мы запивали кулинарный шедевр кроваво-красным «Божоле Патриарх».
Все рождественские дни мы сильно скучали друг по другу. И это явилось отменной приправой к любви.
Без пяти двенадцать я откупорил покоившуюся в ведерке со льдом бутылку французского шампанского. Глядя в глаза друг другу, мы торжественно произнесли новогоднюю здравицу.
Моника вручила мне плоский сверток, перевязанный серебристым шнуром.
– Новогодний подарок, – улыбнулась она.
– Ну, что ты, зачем, – вяло запротестовал я.
В свертке лежало мягкое темно-зеленое мохнатое полотенце. Точно такими я всегда кутал шею во время плаваний. На зеленом фоне причудливыми белыми буквами вышито «МОНИКА».
– Наверно, в новом году мы не часто будем встречаться, но я все равно буду висеть у тебя на шее… Куда бы ты ни подался.
Моника улыбнулась, однако без особой радости.
Я молча поцеловал ее. Согласно учебнику психологии, сейчас было бы совсем некстати затевать разговор о гонках и Кубке «Америки».


ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Ты должен слиться воедино с твоей яхтой – или она должна стать частью тебя.
Бас Мосбахер, рулевой «Интрепида» в 1967 году

10

Специальные пригласительные билеты (оформление вызывало в памяти адвокатскую контору Марк и Леффлер) извещали о спуске на воду и крещении претендента. 18 марта в 13.00.
Утро мы с Георгом провели у чертежной доски, затем вместе отправились на верфь на Коровьем острове. В честь торжества облачились в синие клубные пиджаки и белые сорочки с галстуком.
– Будь человеком, приятель, пропусти меня!..– Перед нами на территорию верфи пытался пробиться рыжебородый малый без шапки, в темно-сером велюровом пальто.
– Без пригласительного билета не могу. – Дежурный у входа был неумолим.
– Но вот же у меня корреспондентское удостоверение!
– Может, святой Петр и пропустил бы тебя с ним, но здесь ты не пройдешь!
Рыжебородый выдал что-то неразборчивое. Во всяком случае, не объяснение в любви. Наконец пожал плечами и побрел прочь вдоль ограды. Сумка с фотоаппаратом ритмично била его по бедру.
Хотя мы с Георгом здесь были свои люди, пришлось предъявить пригласительные билеты. Этот страж был из породы героев, беззаветно преданных своему долгу.
На стапельной тележке лежала несравненной красоты лодка – наш претендент.
Яхту озаряли ржаво-красные солнечные лучи, пробившиеся сквозь пыльное слуховое окно эллинга. Нанесенный поверх белой грунтовой краски, искрился темно-зеленый полиуретановый лак.
Я вспомнил шарф, подаренный Моникой, и улыбнулся. Судьба распорядилась, чтобы цвет шарфа совпадал с окраской яхты. Чем не добрая примета.
– Чертовски хороша! – вымолвил Георг.
Оценка справедливая и исчерпывающая, не нуждающаяся в дополнениях.
– Добро пожаловать, господа. – Рядом с нами возникла Анетта Кассель.
По случаю знаменательного события она куталась в серую енотовую шубку, отменно сочетающуюся с цветом глаз и волос. Словом, тоже была чертовски хороша. И тоже нечего добавить, кроме того, что такая красота стоит дорого.
Анетта была вооружена ослепительной улыбкой и двумя бокалами. То и другое предназначалось нам.
Подошел Билл Маккэй, кивком указал на бокалы:
– Отлично, парни, вижу – у вас крепкая опора.
– Уж я стараюсь для наших гостей, – сказала Анетта.
Человек с нормальным музыкальным слухом не мог не уловить особые нотки в ее голосе. Мы с Георгом переглянулись. У него со слухом тоже все было в порядке.
– Будем здоровы, – улыбнулся Георг. Билл и я присоединились к его здравице. Хозяева и впрямь не пожалели усилий, чтобы гости чувствовали себя хорошо. Билл покосился на нас. Он понял, что мы поняли. Впрочем, их отношения с Анеттой были их сугубо личным делом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33