— оторопело воскликнула она. — Машка Корноухова… Ты у меня еще мамину «Королеву Марго» макулатурную уперла, которую я без спроса из дому читать взяла…— Не уперла, а взяла почитать! Правда, без отдачи, — вынуждена была я признать сей постыдный факт своей биографии.Но это было еще не все: в изоляторе мне все время хотелось есть, и я неоднократно покушалась на лагерные гуляши и запеканки, которые приносили Рагозиной наши няньки. Малявка покорно не возражала, когда я ее объедала. Но об этом я предпочла не вспоминать.— Ладно, Рагозина, этот горшок я у тебя покупаю. Три стольника многовато, а за пару — беру. Только ты учти, у меня денег с собой нету, все дома, так что ты обожди, пока я не наторгую. Плачу рублями по сегодняшнему курсу. А если выручки не наберу, придется тебе со мной домой заскочить. Потом. У меня сейчас самая запарка начинается, так что ты погуляй пока. Карп дохнет…Она подумала и сказала несмело и неуверенно:— Зачем гулять без дела? Может быть, я чем-то смогу вам… то есть тебе… помочь?Мне бы ее послать к чертям, но я жутко обрадовалась, хотя и была убеждена, что через часок она скиснет и запросит пардону. Это только со стороны кажется, что дело несложное, взвешивай да денежки в кошель складывай.Я сгоняла за грузчиками, которые постоянно отирались возле складов. Они перетащили бочки с рыбой с задов и выставили перед фасадом лавки, на ходу у публики. Потом я вынесла раскладной торговый столик, весы, кассовый аппаратик на батарейках, снабдила эту самую Катю фартуком, резиновыми перчатками и сачком и пояснила:— В какую рыбину пальцем ткнут, ту и цепляй. И ко мне на весы!Пара карпов уже всплыла кверху брюхом, и распродаваться надо было со страшной скоростью, пока они еще считались условно свежими. Так что я с ходу врубила свои рекламно-ораторские способности. Если честно, я хотела показать этой тихой клуше, какая я самостоятельная и удачливая, что работаю по высшему классу. В общем, я немного выпендривалась перед Рагозиной, но и без нее поорать любила. Чем смешнее ахинея, которую несешь, тем охотнее ее глотают.— А вот карп живой, президентский! Исключительно для кремлевского стола! Хорош со сметанкой… Три часа назад еще в живом виде в прудах в резиденциях плескался, доставлен экспресс-транспортом! — голосила я. — Исключительно диетический продукт для стариков и детей! А также язвенников, диабетиков, престарелых и младенцев! Выращен по уникальной технологии, проданной России специалистами Страны восходящего солнца! Такую рыбку только император Японии трескает! И то по выходным дням!Процесс пошел. Уже зарождалась очередь, и какая-то тетка орала Рагозиной:— Мне вон тех двух, толстеньких!Сначала девица терялась и трепыхалась бессмысленно, но потом, закусив губу, приспособилась шуровать сачком почти сносно. Некоторые карпы были еще отчаянно живые, тяжелые и скользкие и, попав на воздух, дрыгались. Так что она, тяжело дыша и то и дело пугливо вскрикивая, помогала себе, подхватывая их прямо из бочек руками в резиновых перчатках, и плюхала ко мне на чашу весов.Не знаю, как другие торгашки, но мне просто так вкалывать всегда бывало скучно. Не переставая трепаться, я «работала пальчиком», незаметно подталкивая чашу с рыбой, заставляла стрелку на шкале играть, а не останавливаться, в общем, химичила с весом. Со счетом тоже. Дело было вовсе не в граммах и копейках, которые я выгадывала, просто для меня это была азартная и веселая игра, вечный бой, от которого мне до сих пор не бывало скучно. Когда женщины начинали орать, что я жулю, я делала наивные глаза и виляла хвостом:— Пардон, мадам! У меня со зрением — полный обвал… Записана на операцию в институт Федорова, но там же очередь… Спокойно! Пересчитываю!Я видела, как Рагозина ошалело посматривает на меня. От наивного изумления этой пришелицы мне становилось еще веселее, и я нагличала бесшабашно.Часа через два ее голые тонкие руки по локоть были в липкой чешуе, кофтенка спереди и верх юбки промокли, несмотря на клеенчатый фартук, и я прекрасно понимала, каково ей приходится. У меня тоже, когда я только входила в тонкости дела, под резиной перчаток саднили костяшки пальцев, которые я разбивала о края бочек, соленый пот на жаре обильно стекал со лба, щипало за ушами и в горле, раскаленное лицо противно горело, но даже утереться времени не было. Мой личный рекорд года два назад был полторы тонны живого сазана, доставленного в цистерне с рисовых чеков откуда-то с Кубани. Жара тогда тоже стояла африканская, толкнуть товар надо было за световой день. Можно было, конечно, отправить нереализованное на ночь в центральный ярмарочный холодильник, но тогда подмороженной рыбе цена была бы в два раза ниже, чем свежачку. Я с трудом двигалась, ноги были как чугунные тумбы, кости похрустывали, в поясницу будто раскаленные штыри вбили, и я плакала потом, сидя на полу в лавке, не в силах поднять себя.Рагозиной, конечно, приходилось еще труднее, потому что, по-моему, она была явно домашняя девушка, к поднятию тяжестей и к прочим торгово-атлетическим упражнениям отношения не имела никогда.Солнце лупило над крышами многоэтажек, которые подпирали нашу ярмарку со всех сторон, от зноя, духоты и от бесконечности покупателей даже мне становилось тяжко и хотелось спать. Так что я все время ждала, когда она сломается. Скажет: «Не могу, извини…» — или «Это же твои дела? Что я тут на тебя вкалываю?»Но она только облизывала пересыхающие, по-детски нежные губы, морщилась болезненно, когда из неумелых рук очередной карп плюхался назад, в бочку, и я не без удивления думала о том, что она вовсе не слабачка. И дело было не только в физических силах. Серые глаза были упрямыми и почти невозмутимыми, только будто чуть-чуть подвыцвели от усталости. Со стороны, пожалуй, никто бы и не догадался, что эта кукла с трудом удерживает себя на подгибающихся от беспрерывного многочасового стояния ногах.«А ведь она, пожалуй, годится. Конечно, не Клавдия, но ведь тоже как бы не совсем посторонние друг дружке, — уже всерьез начинала прикидывать я. — Не слабачка — это факт… Да и потрепаться просто за жизнь — это не с Клавкой, у которой одно на уме. Да и она, похоже, вряд ли тащить из лавки станет. Совестливая. Ну а все остальное — дело наживное… Только как мне ее уломать, чтобы вот такая — и ко мне в лавку?»Но я уже почти точно знала: уговорю. Глава 3КТО ЕСТЬ «ХУ»? Сколько я себя помню, мы всегда жили здесь. И до моего рождения Корноуховы тоже обитали возле Петровского парка, напротив Ходынки, в том же доме, который отстроили на месте каких-то авиаремонтных мастерских в тридцатые годы. Квартиру мой дед, летчик-испытатель всяких боевых леталок, оторвал роскошную. Тогда для сталинских соколов ничего не жалели. Хоромы были в три комнаты, с холлом. Вся восьмиэтажка изначально была густо заселена именитыми авиаторами и конструкторами. Фасад до сих пор увешан мемориальными досками и барельефами, и дом сохранял некую величавость и монументальность в виде облупившихся скульптур тружеников города и деревни на крыше и здоровенных гранитных шаров-глобусов на въезде во двор, намекавших на всепланетные достижения и героические перелеты. Теперь тут жили малопричастные к нынешним авиаделам потомки, и за этим громоздким зданием с началом новой демократической эпохи и обвалом оборонки всерьез никто не присматривал.Батя прежде служил далеко от Москвы, и за эти годы наша квартира без его мужского хозяйского глаза тоже одряхлела и давно требовала капитального ремонта. Дубовый паркет рассохся и трещал, разболтанные паркетины выскакивали из-под ног, как скользкие рыбины. Громадная ванная, отделанная мрамором, с встроенным в стенку громадным же пожелтевшим зеркалом всегда встречала меня гулом в проржавевших трубах, краны опасно плевались кипятком, а стекла на высоченных окнах, выходивших на Петровский парк и похожее на разноцветный кулич здание авиаакадемии, было легче поменять на новые, чем отмыть. В чугунной эмалированной ванне можно было устраивать заплывы на дальность.Это была территория, куда отец заглядывал лишь на бритье и помывочки, и я здесь давно все устроила для уединенного кайфа. На подоконнике держала магнитофон с записями, кофеварку с конфетами и печенюшками в корзинке, курево, на крюке старый мохнатый халат, уютный и ласковый. Я как-то втихаря умыкнула с дачи тетки Полины древнее, потрясающего удобства плетеное из ивняка кресло-качалку. Она ругалась, но кресло я ей не отдала. И часто часами дремала в нем после дневного напряга. А если повыть в одиночку хотелось, можно было и запереться.Когда я уже часов в одиннадцать вечера затащила Катю Рагозину домой, от нас несло рыбой, как от протухшей рыбацкой шаланды. Я-то уже привыкла к тому, что благоухаю после работы отнюдь не шанелями и не каждый шампунь вернет мне естественные ароматы, но она брезгливо морщилась и все обнюхивала руки, словно пыталась, как кошка, ступившая лапками в грязь, стряхнуть с себя запах. Сначала она наотрез отказалась от ванной, объяснив, что мать дома ждет и тревожится, но отец сказал нам: «Ну-ка, девки, быстренько! У меня ужин уже стынет…» — и я ее потащила за собой.Мой Антон Никанорыч уже углядел, что я прихватила с собой внеочередной пузырь «хлебного вина № 21», и очень возбудился. Обычно батя разговлялся спиртным только по выходным. Ведро теткиной вишни его тоже приятно удивило, и я знала, что к процессу приготовления варенья на зиму он меня не допустит. Из кухни он давным-давно меня вытеснил, все стряпал сам, но как раз против этого я никогда ничего не имела.Я принесла для Рагозиной один из своих халатиков, пустила в ванну воду, подбавив пенных элексиров с запахом лаванды, мы разделись и полезли для начала омовляться под душевую головку рядом с этим корытом. Как всякие девицы, не без придирчивости разглядывали и сравнивали свои прелести.В детстве тетка Полина постоянно сюсюкала: «А кто нашей девочке глазоньки сажей намазал?» Ну, сажей не сажей, а гляделками меня предки наградили классными: матово-черными, похожими на крупные спелые, чуть лиловатые виноградины южного сорта изабелла на ясном солнышке. Ресницы я почти никогда не подкрашивала и не подпушивала, они и так смотрелись мощно. Густые брови коротковаты и обычно требовали дорисовки. Волосы — плотная смоляная грива, которую не всяким гребнем продерешь. По сравнению с моей новой юной подругой я была пониже, не то чтобы слишком коренастой, но более плотной, литой, что ли. Да и плечики у меня были пошире, и ручонки покрепче, так что если мне приходилось приложить какого-нибудь слишком любопытного исследователя, норовившего забраться лапой под подол, это было отнюдь не мимозное прикосновение.Лет до четырнадцати я была толстухой, страшно стыдилась своих подушечных объемов, но с возрастом как-то разом, в полгода, отощала до того, что четко обозначились ребра. Я стала плоской и нелепой, как стиральная доска, на которой сиротливо торчали темные прыщики, обозначавшие то место, где нормальным девам положено носить груди, но потом, как-то в одну зиму, все пошло преображаться и наливаться. Я с восторгом обнаружила, что у меня есть не просто талия, но нечто такое, почти осиное, что можно обхватить растопыренными пальцами, задница подтянулась до упругости волейбольного мячика, и грудки тоже вылепились — остроконечно, как у молодой козы, но вполне терпимо. Во всяком случае, лифчиков мне не требовалось, особенно летом.Рагозина была рослая, немного замедленная и бережная в движениях, с совершенно потрясающей белой кожей, какая бывает только у подлинных северных блондинок, с россыпью едва заметных веснушек на плечах и нетронуто-зыбкими, чуть-чуть великоватыми грудями с нежно-розовыми сосочками. Она стеснялась меня, то и дело роняла мыло и, догадываясь, что я ее разглядываю, неловко отворачивалась. Косы она распустила, и мокрые пепельно-серые волосы, потемнев от влаги, облепили ее плечи и спину до поясницы, как плащом. В округлом спокойном лице было что-то иконное и серьезное, как у отроков на иконах в Белозерском монастыре (тетка меня как-то возила на экскурсию). Она еще не вылепилась по-настоящему, но обещает стать очень располагающей к себе и чертовски привлекательной для мужиков задумчиво-серьезной персоной. Но для того чтобы понять, что она действительно хороша, надо было иметь точный глаз. Если не приглядываться, она казалась какой-то неяркой, пригашенной и даже блеклой. Таких в московских дворах на дюжину — двенадцать.— Ты, Машка, просто баядера, — вдруг сказала она, сокрушенно вздохнув. — Только танец живота исполнять для какого-нибудь султана… Все на месте… А я даже на коньках научиться не смогла: в собственных ногах до сих пор путаюсь. А вот волосы… тонируешь?— Ты что? Все а-ля натюрель! Это у меня от мамочки. Ее предки когда-то из Бессарабии в Москву залетели… Знойный вариант! Да и вообще у меня в кровях сплошной коктейль. Мать намекала не то на каких-то турецких румын, не то румынских турок… Или болгарских? В общем, не помню… А по бате Корноуховы — рязанские… Так что не разбери-поймешь!Она хотела еще что-то спросить, но я ей углубляться в мою родословную не дала, в конце концов мои дела — это всегда только мои дела. Мы полезли в ванну — отмокать в лавандовой пене, и, когда она начала понемногу приходить в себя от усталости, я растолковала, что мне нужна напарница.— Ну не знаю, — смятенно протянула она. — Может быть, потом поговорим? Завтра?— У меня на потом никогда ничего не бывает!— Я же на ногах не стою, Корноухова… Если каждый день так…— Не каждый.— А… смогу?— Сегодня смогла и завтра сможешь.— Но я же ничегошеньки в торговых делах не знаю.— А зачем тебе особенно знать? Я на что? Только учти: регулярной зарплаты я тебе пока не положу. Все с навара. С прибыли, значит… В общем, не обижу. Сама же сказала — без работы? Только не говори мне, что тебе этого не нужно! Раз эту посудину толкаешь, значит, проелись вы мощно… Я так поняла, что мать у тебя на пенсии? Мой полковник тоже пенсионер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31