Хотя все это добро должно было быть и у самого Трофимова, не сопляк же он, но никаких случайностей я решила не допускать.Я позвонила на Патриаршие пруды, где был очень симпатичный кабачок «Якорек», в котором у меня был знакомый мэтр, и заказала на вечер столик на двоих. Ресторанчик был клубного типа, днем работал «для всех», но по вечерам, длящимся далеко за полночь, проникнуть в него можно было лишь по именным карточкам. Кухня там была классная, готовились любые блюда, вплоть до суши и китайских выпендрежностей. Публика в «Якорьке» приличная — захаживали даже депутаты Госдумы, после вечерних спектаклей подтягивались актеры из близких к центру театров, случались банковские и биржевые мальчики. Так что расслабуха была цивилизованно-сдержанная, без разборок и мордобоя. Впрочем, на этот случай в гардеробной дежурили элегантные вышибалы.Уже с утра я была готова и оснащена, как ракета на старте, — все цепи проверены, предохранители сняты, напряжение достигает могучего вольтажа, все подрагивает и напрягается, отсчет предстартового времени пошел неумолимо, и уже ничто не остановит команды: «Пуск!», после которой или все разлетается вдрызг, или аппарат взлетает в звездные блаженные выси.Об обвале, естественно, я и мысли не допускала. Но просто так взять Трофимова Никиту за шкирку и затащить его в койку было бы слишком грубо и как-то не по-людски. Вариант для меня был очень серьезный, и в моих расчетах ближе к Рождеству маячил и ЗАГС, и даже венчание в храме в чем-то белоснежном и непорочном. Словом, часики моей судьбы дотикали до главного, поворотного момента, и кто-то неведомый решил: «Пора, девушка! Вчера было рано, завтра будет поздно!»Я вызвонила Никиту, сказала, чтобы он пригнал «Газель» к полудню к метро «Динамо». Оттуда мы поедем в Лобню, где на отстое стоят рефрижераторы и где я должна якобы провести переговоры. Я решила, что все должно произойти для Никиты как бы совершенно случайно, и если он не полный лопух и телок, то с определенного момента должен будет взять инициативу на себя, а мне придется лишь изображать некоторое стыдливое смущение и, возможно, даже сопротивление, но тут важно не переусердствовать, чтобы он сдуру не принял этого за чистую монету.Я долго думала, во что одеться, чтобы Никита сразу не насторожился от моего слишком вечерне-праздничного наряда. С сожалением отложила длинное черное платье на тонюсеньких бретельках, которое мне очень шло и делало загадочной и томной, и остановилась на более скромном, но не менее волнующем варианте: короткая ярко-красная юбка-стрейч, эластично охватывающая бедра и попочку; белый трикотажный топ, державший грудки в напряге и явно показывающий по выпирающим сосочкам, что никаких лифчиков под ним нету; черная ажурная накидочка с длинными расклешенными рукавчиками сквозного плетения; невесомый, как дыхание ангела, красный шарфик из шифона и темно-красные туфли с удлиненными, тупо срезанными носами и без задников. Повертевшись перед зеркалом, я решила, что это самое то: с одной стороны, я полностью одета, но с другой — наряд недвусмысленно намекает на то, что от него можно избавиться чуть ли не одним движением. В то же время ничего особо экстравагантного и вызывающе наглого в одежде как бы и нету. На всякий случай сверху я накинула свой затрапезный пыльник и сумку взяла деловую, похожую на папку с ручкой.День был как на заказ, ветреный и солнечный, небо синело совсем не по-осеннему, и рыжие и алые кроны облетающих деревьев в парке были похожи на разноцветные паруса каких-то веселых яхт.У меня даже дыхание перехватило, когда я его увидела — загорелого и обветренного после казахстанского круиза с учебниками. Никита стоял рядом с «Газелью» и протирал и без того чистый ветровик замшевой тряпочкой. Свой грузовичок Трофимовы драили бесконечно и даже подкрашивали белилами барабаны колес, чтобы было поаккуратней.Я приостановилась, не без удовольствия разглядывая его издали. В тугих джинсах, заправленных в короткие сапожки, и черной водолазке, обтягивающей мощные плечи и грудь, с ручищами, которые казались чуть коротковатыми от бицепсов, очень ладный, литой, двигавшийся легко и как бы танцующе, он привлекал видимым ореолом надежности и нетраченой силы. После дальней поездки Никита обзавелся молодыми усишками и пробивающейся бородкой неожиданно светлого, почти янтарного колера, и это резко подчеркивало черноту его щетинистой короткой стрижки.В дороге мы трепались про все на свете: про то, что осень хорошая, про казахские трассы, про то, как их почти неделю держали на казахстанской таможне и не хотели пускать русские учебники на свою территорию…В Лобне меня никто не ждал, никаких дел у меня там не было, но не могла же я просто так потащить Никиту в кабачок, поэтому приходилось изображать активную коммерческо-трудовую деятельность. Оставив его с грузовичком на въезде к пакгаузам, я углубилась в переплетение железнодорожных путей и отправилась к рефрижераторным белым вагонам на отстое. Нужно было потянуть время, я потрепалась с путейскими тетками в оранжевых жилетах, которые меняли рельсины, ругаясь и покрикивая друг на дружку, потом, присев, покурила поодаль.Вернулась к машине я часа через полтора. Никита от нечего делать листал какой-то справочник по авторемонту. Я ему соврала, что переговоры закончились неудачно и можно гнать в Москву.На Садовом «вдруг» вспомнила, что предстоит еще одна деловая встреча, но гораздо позже.— Перекусим? — предложила я. — Здесь есть одно местечко…Он пожал плечами.Я указывала дорогу, и скоро мы, попетляв по переулкам, подъехали к «Якорьку».Уже темнело, и чугунные фонари у входа в ресторанчик были включены. На стоянке виднелось несколько легковушек.— Ставь экипаж здесь, не сопрут! — сказала я.— Слушай, я же неприбарахленный, а тут вроде настоящий ресторан. Небось без галстука и не пустят?— Со мной и без штанов пустят! — небрежно ответила я. — Веди даму! Как положено!Я с картинной слабостью повисла на его локте и засеменила к дверям, где уже улыбался мне швейцар в идиотской, похожей на адмиральскую форме с эполетами, якорями и галунами.— Здравствуйте, Машенька! — сказал он. Никита впервые глянул на меня попристальней, и глаза у него стали острыми.— Ого! Да тебя здесь знают! — заметил он.— Заруливаю по случаю! — беспечно произнесла я, скидывая на руки гардеробщику мятый пыльник и открываясь перед Трофимовым во всей красе.Нас провели к столику в отдельной нише, и тут очень молоденький лощеный официант в форменке под матроса сделал первую глупость.— Все, как вы по сервисному каналу заказывали… Подавать? — спросил он.— Ударим по текиле, Трофимов? — поинтересовалась я.— Мне минералку, я же за рулем!— Не глупи, можно и тут оставить твой тарантас на отстой, ничего с ним тут не сделается. Присмотрят!Никита закурил, искоса глянув на меня, и я увидела, что в его кошачьих коричневато-рыжих с прозеленью глазах светится ирония.— Только не говори, что мы здесь совершенно случайно, — сказал он медленно. — Харчи и пойло уже заказаны, столик персональный, холуи на цирлах носятся… По какому случаю гуляем, Мария Антоновна?—Ну, допустим, у меня день рождения.— День рождения у тебя в мае. Сама говорила, что именно от этого всю жизнь маешься! — хмыкнул он.— Ну просто день такой. Настроение, — пожала я плечами.Я начала понимать, что что-то складывается вовсе не так, как я просчитывала, и насторожилась. Но эта мгновенная тревога прошла, потому что Никита явно расслабился. Он сгонял в мужскую комнату помыть руки и, видно, ополоснул лицо: во вспушенных волосах блестели капельки влаги. От этого он стал похож на веселого медведика. Или ежика. Такой уютный, ладный и теплый. Он с интересом оглядел невеликий ресторанный зальчик, по стенам которого были развешаны декоративные сети, Андреевский флаг, полированный штурвал с медными рукоятками, а возле двери стоял самый настоящий нактоуз с флотским компасом и прочим. Из стенки в бассейн с рыбками, огороженный якорными цепями, сочилась вода.— Ну прямо виват российскому флоту! — ухмыльнулся Трофимов. — Только макарон по-флотски с компотом из сухофруктов и не хватает…— Я знала, что тебе здесь понравится, — довольно кивнула я. — А кухня у них… то есть как это по-морскому — камбуз? Сплошной отпад!— Тогда чего ждем, Антоновна? Свистни этого салагу! Пусть тащит все, что положено. Я ведь, честно, трескать хочу до писка…Дальше все пошло вроде бы как надо. Мы выпили по большой рюмке золотой текилы, и я поучала Никиту, что настоящие мексиканцы употребляют эту кактусовую водку с ломтиком крохотного зеленого лимончика и обязательно слизывают с руки соль. Я была голодна, потому что с утра от волнения не могла проглотить ни крошки, и текила неожиданно мощно и горячо ударила в голову. Мне стало хорошо, страшно весело и смешливо. Но контроль над собой я не теряла и игру вела четко, по-задуманному.Вкуснятины было много, и самой разной, и мне жутко нравилось, как Трофимов ест, — аккуратненько, не жадно и как-то вдумчиво. Будто случайно, смахивая некие невидимые крупинки, я осторожно притрагивалась к его твердым заветренным губам пальцем.Ресторанчик постепенно заполнялся, верхний свет выключили, и горели только настенные матовые бра, похожие на стеклянные рыбацкие поплавки-кухтыли. За стойкой бара в дальнем углу возник бармен в тельняшке и фуражке яхтсмена, и я пару раз поднималась и шла якобы за сигаретами и льдисто-освежающим коктейлем. Как и подобает истинному джентльмену, Никита вежливо порывался сделать это сам. Но мне надо было, чтобы он меня видел как бы со стороны, во весь рост, и я не просто проходила через зал, но несла себя, всей спиной, всей кожей ощущая тяжелеющий взгляд Никиты и других мужчин. Я старалась держать походочку от бедра и не опускаться до вульгарного вихляния задом, а нести тугую попочку так, чтобы каждый понимающий толк в женских тайнах мужичок сглотнул слюну.Время летело незаметно. В ресторанчике не танцевали, но у дверей была небольшая эстрадка, на которую взобрался пожилой гитарист в бархатной куртке и кожаных брюках. Гитара была обычная, без всяких усилителей. Он начал негромко наигрывать что-то бардовское, потом хрипловато запел что-то про солдат в горах Кавказа.Трофимов как-то сразу поскучнел, глаза стали трезвыми.— Наша десантура небось тоже там… Так что и вернутся дослуживать наверняка не все…— Да брось ты про это… «Спящий в гробе мирно спи, жизни радуйся живущий…» Мы-то с тобой живые, Никитка?Я решила, что момент настал, ласково взъерошила его волосы ладошкой, быстро вынула из сумочки фирменную коробочку, положила перед ним:— Открывай, открывай. Это тебе!Он ковырнул ногтем крышку. В коробочке были классные часы, швейцарские, «Раймонд». Как раз для настоящего мужика — сурово-благородные, тяжелые и очень простые, без излишних наворотов, на массивном серо-серебристом браслете.— Это тебе…— За что?— За героизм и защиту от абреков, — пожала я плечами. — На память… Или просто так… Хороший день сегодня, верно? Тебе пойдут! Примерь-ка! Смотреть на твою пласмассовую дешевку больше не могу…Никита носил на широком запястье затертые черные часики, из тех, что когда-то были модными, — электронный гибрид с микрокалькулятором и календарем, который уже давно показывал не даты, а черт знает что.Трофимов повертел новые часы, вернул их в коробочку и припечатал крышку ладонью твердо и решительно.— Мимо, — сказал он.Я с удивлением увидела, как напряглось его лицо, отвердели скулы, из глаз ушла дымка, и они стали холодными и трезво-насмешливыми.— Это ты меня покупаешь, хо-зяй-ка? — медленно поинтересовался он.— Ты что, опупел? Ну какая я тебе «хо-зяй-ка»? — передразнила я его, улыбаясь. — Что мы, чужие, Никитушка?— Да что-то слишком быстро мы своими становимся, Маша, — проговорил он тяжело, опустив голову и разглядывая свои руки. — Я все хотел спросить: с каких пирогов? Зачем? Работа работой… Я пашу, ты платишь. Тут без балды — все, как полагается. А остальное при чем? Матери зубы ставишь, деду слух правишь… Как будто у них своих родных нету. Наших шпротиков пломбирами закармливаешь, они тебя уже так и зовут «Маша-киндерсюрприз». Прямо десантировалась на наш плацдарм, и он уже вроде бы полностью твой. Закупленный… Или вот часики эти — зачем? И вообще все это — сегодня? — Он широким жестом обвел гудевший многоголосием ресторанчик. — Господи, да это-то при чем? — чувствуя, как все обрывается и холодеет внутри, засмеялась я через силу.— Так ведь все «при чем», — серьезно и очень невесело сказал он. — Хороший ты, конечно, человек, Маша. Только страшный. Для меня, по крайней мере. Меня уже один раз таким макаром пробовали захомутать. Как раз из армии вернулся… Все было — и розы, и слезы… А потом зарплату положила за койку! Ну а у нас с тобой какая программа? Хотя бы на сегодня? В койку, что ли? Это можно. Можно и лапшу на уши вывесить, какая ты нежная и красивая… Тем более что это правда. Только ведь это все вранье будет. А что с вранья начинается, враньем и кончается. По себе знаю. Оно тебе надо?Я комкала салфетку и тупо смотрела в пепельницу, где истлевала моя сигаретка. Все ломается и рушится с грохотом, который слышу только я. Мне было невыносимо прежде всего оттого, что этот Трофимов меня жалеет, что для него я прозрачна и примитивно ясна, как полено. И еще пришло прозрение — чужой. Что ж он помалкивал столько времени, терпел? Я представила, как втихую посмеивались надо мной Трофимовы, демонстрируя мне полную приязнь. А может, просто просчитывали, что можно еще выдоить из этой полупридурочной торговки?— Это ты все про свою Юлечку забыть не можешь? Которая тебе рога наставила? Это ж она с тобой втихаря от мужа торговалась, верно? Насчет койки! — пульнула я, уже не сдерживаясь.Лицо у него стало совершенно серое, будто мгновенно выцвело.— Ого! — сказал он тяжело и брезгливо. — Ты уже и до нее добралась? Хороша! Да какое тебе до нас всех дело? До меня?— Много о себе воображаешь, Трофимов! Да я… с тобой… на одном поле… опростаться не сяду!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31