Какие-то там бабочки унюхивают друг дружку за десятки километров и стремятся навстречу, чтобы слиться в экстазе для продолжения рода и любовных танцев в небесах.Так вот в чем суть моих несчастий! Все дело, оказывается, в этих самых феромонах. Для Никиты я не так пахла, конечно. Не так феромонила. И тут уж хоть стой, хоть падай, хоть башкой в стенку, а против натуры не попрешь. Если уж и сама мать-природа против Маши Корноуховой, значит, пора сушить весла.От папки не было ни слуху ни духу. Может быть, Нина Васильевна каким-нибудь образом связывалась с дочерью, но звонить этой сучке я бы и под пистолетом не стала.Так что под старый Новый год, тринадцатого января, я загрузила «гансика» под завязку продуктами, куревом и подарками — для бати купила новый транзистор и обалденный бритвенный набор «Жиллет —Mach-3» с суперлезвиями и флаконом парфюма, для Рагозиной оренбургский платок — и порулила в глушь, в журчихинскую резервацию.И — прокололась.Ехала я почти шесть часов, но это бы еще ничего. Проселок вдоль железнодорожного полотна был худо-бедно прочищен тракторами: рубчатый след от гусениц был хорошо виден по обочинам, в твердом и белом, как фарфор, снегу. Но сразу после поворота от платформы на тропу в сторону Журчихи мой «гансик» забуксовал. Для цивилизованного, предназначенного для автобанов «европейца» это было слишком. Дороги просто не было. На просеке между матерыми елями сугробов намело выше пупа. И судя по тому, что по нетронутой поверхности снегов тянулись лишь цепочки чьих-то мелких следов, здесь никто не пробивался с началом снегопадов.Нужен был танк. И желательно самой большой мощности.Я вспомнила, о чем мне рассказывала осенью болтушка Вера, и решила, что пройду до деревни по льду Журчихи. Отобрала самое нужное, переложила в рюкзак и спустилась к речке.Но не тут-то было! Сначала я впахалась в снега, навалившиеся на твердый белый лед, но идти еще как-то можно было, наподобие навьюченной альпинистки, штурмующей Гималаи. Однако через полчаса, когда берега стали повыше, а деревья погуще, я увидела, что на темном голом льду снегу нет, а впереди нет и льда. Он истончился до прозрачной корочки, а в промоинах струилась незамерзшая черная вода, над которой курился парок.Вот уж тонуть я тут не собиралась.На меня заругалась, зацокала бурая белка, молнией носившаяся по стволам. Я ей высказала, в свою очередь, что я лично думаю о сложившейся ситуации, и поплелась назад несолоно хлебавши. * * * Дела шли ни шатко ни валко. Новогодние праздники с Рождеством в придачу выпотрошили у народонаселения карманы. У нас всегда как: если гулять, то до последнего копья, а если зубы на полку класть, то всем вместе.Моя Клавдия жутко простыла, засипела, захрипела, я ее отправила сбивать температуру и отлеживаться и осталась на хозяйстве одна. Гришку брала с собой, чтобы не так скучно было.И тут откуда-то из небытия вынырнул Галилей. Его на ярмарке уже вспоминать перестали, потому что он как исчез в конце осени, так и не появлялся. Роман Львович на себя летнего, элегантно-изысканного, не походил совершенно. На нем был надет линялый, правда, утепленный спортивный костюм неопределенного цвета, солдатские бахилы и солдатский же бушлат без пуговиц. Он весь посинел, скрючился и все время кашлял в драную перчатку. Отросшие седые лохмы торчали из-под беретки, лицо густо заросло седой щетиной, и только очки оставались прежними — в массивной дорогой оправе, с цейсовскими стеклами. В руках Галилей держал емкий и тоже не дешевый саквояжик.— Не забыли еще меня, Мэри? — искательно улыбаясь, настороженно спросил он.Мэри меня называли только два человека на свете. Лор и он. Хотя они никогда друг дружку не видели.— Где вас носит, Роман Львович? — Если честно, я ему обрадовалась.— Да так… — сказал он неопределенно. — Вас обо мне, кстати, никто не расспрашивал?— Вроде нет, — удивилась я.— Это хорошо, — кивнул он. — А то есть ряд персон, которых почему-то интересует мое местопребывание… А у меня случился роман, Мэри. Такая лав стори с одной милой особой. Она на дровяном складе под Домодедовом дрова отпускает… Я помогал!Гришка наконец для приличия рыкнул.— Каков принц! — восхищенно воскликнул Роман Львович. — Ваш? Поздравляю! А как его величают по родословной? Джордж? Ну я же и говорю… Такому только в Голливуде героев-любовников играть!— Вы поосторожнее с Гришкой, он строгий и чужих не любит!— Собаки хорошего человека всегда чуют, — улыбнулся гость нежданный. — Безвредного, по крайней мере… Кстати, Мэри, вы не позволите у вас побриться? С кипяточком, если возможно…Я поставила чайник, и через несколько минут, извлекши из саквояжа бритвенные принадлежности, он брился над раковиной.Я полезла за коньячком, но Клавдия, оказывается, уже вернулась к прежним привычкам, втихую все выцедила.Роман Львович был даже по виду так голоден, что я быстренько приготовила ему пару бутеров. Он помялся, потер ладони и произнес сконфуженно:— Видите ли, Мэри, я, кажется, на грани инфлюэнцы, потек весь… Народная медицина рекомендует по граммулечке микстуры… Не найдется?— Давайте до обеда потерпим, Роман Львович! — сказала я. — Вы подождите, я Гришку выгуляю, а потом мы с вами в шашлычной посидим! Они харчо наладились готовить… А вам горяченького надо!Галилей, торопливо дожевывая бутерброд, внимательно посмотрел на Гришку и вдруг предложил:— А зачем вам покупателей терять? Давайте я с ним пройдусь.— Он с вами не пойдет!— Это вы так думаете. — Он бесстрашно взял Гришку за морду, почесал за ухом, потрепал под горлом и по загривку, и пес лизнул ему руку. — У меня исключительно благожелательная аура в отношении всего живого… Кроме человеков. Впрочем, к вам лично, в порядке исключения, я весьма благорасположен, Мэри. И он это почуял! — засмеялся Галилей.Я пристегнула поводок. И Гришка неожиданно охотно пошел с ним.— Только вы, пожалуйста, не поменяйте его… На народную микстуру!— О чем вы, девушка?Через час к лавке подошел Витька-охранник и, сдерживая смех, сказал:— Маш, мотнись к метро… Там Галилей с Гришкой, как в цирке, гастроль дают…Я добежала до подземного перехода и обалдела. У самого спуска в метро, окруженные толпой, расположились Галилей и Гришка. Дог сидел просто так, на заднице, а Роман Львович рядом с ним на корточках — наверное, для того, чтобы все видели, какой Гришка громадный и красивый. Угловатая башка кобеля оказалась гораздо выше седой гривы человека. Где-то хитроумный Галилей раздобыл фанерную крышку от папиросного ящика и на ней черным фломастером очень крупно написал: «СПАСИТЕ МЕНЯ! НУЖНА ОПЕРАЦИЯ! Я ЧЕМПИОН МИРА ИЗ ДИНАСТИИ КОРОЛЕВСКИХ ДОГОВ — ДЖОРДЖ ЭЗРА ФОН КЛИАТОЛЬ ЦУ ГУГЕНХЕЙМ! ПОСЛЕДНИЙ ИЗ БЫВШИХ В СССР! ЛЮДИ! БУДЬТЕ ЛЮДЬМИ!»Намордник с Гришки был снят, и пес терпеливо держал фанерку в зубах. Казалось, Гришка всерьез стыдится участи, придуманной ему этим типом, и готов разрыдаться и взвыть от унижения, которому подверглась как страна в целом, так и ее лучшие собаки в отдельности. Белая в черных накрапах шкура Гришки подвисала на мощном костяке, ребра выпирали, на здоровенном хвосте можно было сосчитать каждый позвонок, и любой прохожий, не понимающий в собаках, мог подумать, что псу просто нечего есть и он голодает давно и почти безнадежно. В беретку, положенную у лап, то и дело звякали монеты, летели купюры, какой-то ребенок положил на моих глазах шоколадку.У ног Галилея уже стоял пузырь в бумажном пакете, и я поняла, что у него так горели трубы, что, не получив от меня традиционной микродозы, он решил добыть на выпивку вот этаким манером.Физиономия у Романа Львовича была приятно-розового, а не синюшного цвета, он скорбно курил, картинно разделяя унижение пса, и словно не замечал, что там сыплется из гуманитарной помощи в его беретку. Ему все время задавали вопросы, отвечал он вежливо, но глухо и будто бы тоже сдерживал рыдания. Всем видом показывал, что он приличный человек и только невыносимые обстоятельства заставили их с безумно любимой собакой обратиться за подаянием.— А чем он болеет? Какая операция?— Да все как у человека… Кто же такую жизнь выдержит? Шунтировка сердца. Хирурги могут только в Германии…— А по какому виду он чемпион мира?— По породе… Доги из Эльсинора. Раньше он выездной был… На собачьи свадьбы командировали, к зарубежным дамам! Состоял в государственном реестре, как достояние республики… За каждого щенка от него там, на Западе, в Центробанк валюта шла! И сейчас немцы предлагают выкупить… Или обменять. На любую иномарку! Только ведь это там, для них, он — Джордж! А для нас, в России, был и останется — наш Гриша!— А щенки от него будут?— Если выживет… Звоните на телевидение, «В мире животных». Там нас знают…— Послушайте, у меня прекрасные условия… Коттедж на Николиной Горе. Свежий воздух… Усиленное питание. Ну что вы над ним издеваетесь? Он же джентльмен! Ему же стыдно, не видите? Ваша цена?— Не все в России таким, как вы, мадам, продается! Не все, миль пардон, покупается!— Справедливо, братан! А вот если его против буля или стаффордшира выставить? Он их сделает?— Ха! Он один на медведя ходит!Я озверела, растолкала народ и протиснулась к ним.Увидев меня, Гришка выплюнул фанеру.— Домой!Толпа пошла разваливаться.— Теперь можно, — согласился Галилей. — Но какие люди, Мэри! Какие сердца!Он, не поднимаясь с корточек, сунул в карман ворох бумажек, зазвякал в беретке монетами, выгребая их, но тут же застыл, глядя мимо меня куда-то вверх и в сторону. Лицо его не просто закаменело и стало белым, оно словно мгновенно выцвело, потеряв все краски, и так же выцвели до водянистой прозрачности его расширившиеся от ужаса глаза.Я оглянулась и поняла, что он смотрит на длинного и плечистого мужика в очень модном, свободно распахнутом пальто до пят и картузике а-ля Жириновский извозчичьего типа, который с сонным и совершенно безразличным лицом глядел куда-то поверх головы Галилея. В это время совсем близко от нас у тротуара тормозил микроавтобус, из него на ходу выпрыгивали деловые парни, прилично упакованные, но с теми рылами, которые лучше не видеть никому, особенно вечером в собственном подъезде. Я сразу догадалась, что и этот тип в картузе, и эти парни, и сам Галилей как-то связаны между собой. И то, что эти люди возникли беззвучно и неумолимо именно здесь и сейчас, было вовсе не случайным, и, может быть, именно их преследования так опасался Роман Львович. Если у смерти есть запах, то от этих ублюдков несло, как из помойки. Один из парней осклабился, вынимая из кармана никелированные наручники, тип в картузе неожиданно оказался рядом с Галилеем и сказал ему почти беззвучно:— Без базара, Солист…А у Галилея-то есть еще и другая кличка, подумала я.Я не видела, что Роман Львович сделал с ним, выпрямляясь с корточек и касаясь на миг своей штанины внизу, у ботинок, но тот вдруг крякнул изумленно и, хватаясь за низ живота, стал оседать кулем.Галилей выскочил на проезжую часть и, пригибаясь и виляя между автомобилями, побежал на ту сторону, к затопленному народом входу на ярмарку. Двое парней устремились следом. Движение в этот час было совершенно безумное, машины перли к выезду на Окружную почти впритык друг к другу, смрадным от перегазовок дымным стадом. На выходку придурков, решивших пересечь шоссе поверху, водилы откликнулись отчаянным клаксонным воем. Роман Львович уже почти достиг противоположной стороны, но что-то или кого-то разглядел и там и вдруг заметался, повернул назад, пригнулся и исчез из виду. Исчезли за корпусами кативших машин и бежавшие за ним парни.И тут послышался резкий звук, как будто лопнул громадный орех, потом раздался скрежет сминаемой жести, звон битого стекла, и все разом замерло. На тротуарах никто не понимал, что там происходит, на стрежне движения. Тип в картузе все еще сидел на асфальте, закрыв глаза и прижимая обе руки к пробитому чем-то острым животу, сквозь пальцы стекала густая, почти черная кровь.Гришка заскулил, пятясь.— Лежать! — заорала я ему и бросилась туда, на середину улицы, то и дело натыкаясь на остановившиеся автомобили, из которых выбирались обозленные водители.Роман Львович лежал на замасленном скользком от грязной наледи асфальте вниз лицом, выкинув перед собой руки, как стартующий с тумбочки пловец.Они как-то странно серели. И его плешь в ореоле грязных седых волос тоже была мертвенно-серая. Он подплывал в луже крови, какой-то бескостный и вялый, как кукла. Над ним возносился перед грузового троллейбуса, а перепуганная насмерть и трясущаяся водительница его топталась на хрустящих осколках от разбитой фары и кричала:— Это не я! Его же толкнули! Прямо под колесо… Я видела! Все видели! Не я это!— «Скорую» давайте, — посоветовал кто-то, не выходя из машины.Ему тут же ответили:— Какая там «скорая»? Готов…От светофора бежал регулировщик, уже завывал сиреной дежуривший на перекрестке дорожный патруль на белом «форде».Меня затошнило, и я побрела назад. Гришка, умница, дисциплинированно лежал на прежнем месте. Но того типа, что в картузе, уже не было. Микроавтобус тоже куда-то пропал. Оставалась только черная беретка Галилея с мелочью, затоптанная Гришкиными следами фанерка с надписью и раздавленная кем-то шоколадка. Я машинально сунула беретку за пазуху и забросила фанеру за мусорную урну.На середине шоссе уже белела крыша «скорой помощи», ходили и что-то мерили рулеткой гаишники, регулировщики махали жезлами, направляя обтекавший это место поток машин.Витька, который стерег мою лавочку, испугался:— На тебе лица нету, Маш! Я ему сказала, что стряслось.— Вот черт, — расстроился он. — Жалко! Он хоть и клоун был, а все живая душа… И вежливый… Без возражений…— Рано хоронишь, Витька! — обозлилась я.Он ушел, а я начала закрывать лавочку. И только тут поняла, что не знаю фамилии Галилея. Роман Львович, а дальше как? Да, может, и не Роман, и не Львович… У таких, как он, сто имен и тыща фамилий. И ни одной настоящей!Я вздохнула и полезла в его саквояж.И вот тут-то он меня удивил по-настоящему.В саквояже оказались новый, явно дорогой, костюм из тонкой несминаемой темно-серой ткани, отличные итальянские башмаки, пара шелковых рубашек жемчужного цвета, галстуки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31