Несессер из кожи. Шведский мужской парфюм. Носовые платки. Паспорт там тоже был. На имя Яна Карловича Лещинского, 1934 года рождения, место рождения Ростов-на-Дону. На фотографии в паспорте Роман Львович (или уже нет?) был моложе и без очков, с совершенно пижонскими темными усиками и походил на какого-то киноактера. Я только не могла вспомнить на какого. Но в том, что это именно он, сомнений не было. В штампе прописки стоял подмосковный Подольск. Я задумчиво повертела паспорт. Вроде не фальшак: здорово затаскан, печати на месте, да и фотография подлинная. Внутрь был вложен использованный железнодорожный билет. Я посмотрела на дырчатый компостер: всего два дня назад Галилей ехал в СВ поездом Туапсе — Москва. Так что лав стори с Дульцинеей с дровяного склада была, кажется, полной туфтой.Но больше всего меня поразила банковская сберкнижка в роскошных черных корочках, выданная на имя Лещинского Яна Карловича московским коммерческим банком «Пеликан». Мне было трудно представить, что этот человек, только что выставивший на обозрение Гришуню и сшибавший мелочь на народный напиток, имел на счету почти шесть тысяч баксов, но, тем не менее, это было так.Гришка устроился на заднем сиденье «гансика» (спереди рядом со мной он мешал), я села за баранку, и мы покатили. Искать в больницах (а возможно, и в моргах) не то Романа Львовича, не то Яна Карловича.В Склиф «скорая» после ДТП возле ярмарки никого не привозила, но там был центр, откуда можно было связаться со всеми станциями «скорой» и больницами.Похожий на Галилея человек поступил в травматологию ближней к нашей ярмарке райбольницы: до Склифа его боялись не довезти.Я погнала «гансика» в больницу. В хирургию меня не впустили, но я так натурально изображала (вру, просто ревела без дураков!) единственную родную племянницу своего дяди, что надо мной сжалились. Оказалось, что идет операция. Гришка будто понял, что делишки кислые, и не возникал — заснул в «гансике». Время от времени я выходила за ворота, прогревала на стоянке мотор, включала печку, чтобы пес не промерз.Часа в два ночи мне сказали, что операция закончилась, пациент переведен в другой корпус, в реанимацию, состояние тяжелое, а про все остальное я узнаю утром. В общем, не мешай занятым людям и сваливай.Больничных корпусов тут было до черта, но я реанимацию вынюхала. Конечно, меня пробовали не пустить, но у меня были спецпропуска зеленого цвета, перед которыми открываются все двери и смягчаются сердца.Дежурил симпатичный молодой анестезиолог, которого все называли почтительно Алексей Иванович, хотя он был еще нормальным Лешкой. Выяснилось, что он тоже только что спасал в операционной Галилея. Он страшно рассвирепел, но я его умолила показать мне хотя бы на секунду то, что считалось еще Яном Карловичем или Романом Львовичем.— Ему же черепок из осколков собирали, так что готовься ко всему. Пока твой дядя даже еще из комы не вышел, — предупредил меня доктор.В пригашенном свете реанимационной мне все казалось страшным. Какая-то маленькая, укрытая теплым одеялом забинтованная фигурка лежала на металлическом столе. Лица я толком и не разглядела, потому что изо рта торчала какая-то трубка, над головой свисала прозрачная маска, а вокруг мокро чавкали, булькали и вздыхали, мигая разноцветными датчиками, громоздкие стеклянно-никелевые аппараты. От них и от капельниц к неподвижному телу тянулись какие-то прозрачные кишочки и провода, нечто похожее я видела недавно по телику в фантастическом ужастике про то, как пришельцы крадут людей и отсасывают все, что им нужно, из их организмов. Я совсем пала духом.Этот парень сообщил, что позже моего родича переведут в палату интенсивной терапии и тогда я смогу навестить его. Но я уже совершенно не верила в такой исход. Хотя и записала номер телефона на посту.Утром Галилей был еще жив. Я позвонила на следующий день, и мне сказали, что он пришел в сознание, но еще в реанимации. Дня через два его перевели в палату интенсивной терапии, и в воскресенье мне разрешили его навестить. Я спросила, что тащить. Соки и фрукты. Плюс бульон покрепче.К этому визиту я готовилась, как на первую свиданку. Даже в парикмахерскую сходила. Прихватила тортище для медсестер, коньячку для Леши-анестезиолога, корзину прочей вкуснятины и двинула.Меня встретили брезгливым и враждебным молчанием.Роман Львович (или Ян Карлович?) сбежал, исчез в неизвестном направлении. Прихватив больничное одеяло, он, прошел, как человек-невидимка, сквозь все посты дежурных и больничной охраны.— Ну и урод! — злобно прошипел доктор Леша. — Такого еще никто не видел… Чтобы на одиннадцатый день после такой операции! Прямо с капельницей… Да его в Книгу рекордов Гиннесса заносить можно! И в зоопарке за деньги показывать! Куда он делся?— Не знаю, — честно призналась я.— Ну так узнай! И можешь для этого придурка уже гроб заказывать! А тетя уже сейчас рыдать может. Безутешно!— Какая тетя?— Ну раз он тебе дядя, так должна быть и тетя, верно? — сказал он, разглядывая меня. — Только он почему-то никакой племянницы, ни родной, ни троюродной, вспомнить не мог! Что-то ты темнишь… Да и когда он поступил, одежонка была с год не стиранная. Бомжовое барахлишко. А ты вон какая — вся в фирме! Так, может быть, уточним степень родства? И с чего это он, как заяц, отсюда дернул? Охрана говорит, подруливали какие-то крутые, спрашивали сильно похожего. Может, именно им ты родственница, а не ему?Я ушла молча. Все принесенное оставила на площадке перед дверью в отделение. Такое собакам не выкидывают. Слопают все, как миленькие. И выпьют, само собой.Первую неделю я еще ждала, что он появится на ярмарке — сам зайдет или пришлет кого за своим барахлишком. Ясно было одно: он опять где-то залег, чтобы его эти самые дружки не достали.Но он так и не дал о себе знать. И я почти перестала о нем думать. Тем более что других забот было — по горло. Глава 10ЗВЕЗДА КЭТ Одиннадцатого февраля, когда ранним утром я выгуливала Гришку, во двор, скрежеща полозьями по заледенелому асфальту, въехали деревенские сани, которые волокла заиндевевшая мохнатая лошадь. Кобылу вел под уздцы дед Миша, краснорожий от мороза, с белыми заиндевевшими усами, в тулупе, треухе и подшитых автомобильной резиной валенках. Размахивая бумажкой с моим адресом, он радостно приветствовал меня, и было видно: он сильно доволен, что добрался до места. Он был под градусом и все рассказывал мне, как пробирался почти два дня на санях через лес, а потом по обочинам трасс, как гаишники не пропускали его в Москву, потому что примитивное копытно-санное устройство на полозьях могло застрять на бесснежном асфальте и создать на улицах аварийную обстановку, и как заставили его ждать глубокой ночи, когда улицы столицы опустеют и его кобыла сможет беспрепятственно шлепать до Петровского парка.Ожидание на морозе он просто вынужден был скрашивать спасительным напитком. Самогонка у него была с собой, впрочем, закусь тоже — в солому на санях понапихано до чертовой матери журчихинских склянок и бадеек с маринованным и соленым, мешки с отборной картошкой, свеклой и капустой, завернутая в мешковину свежая телятина, пара битых гусей и даже окорок и голова от только что заваленного отцом на засадке в лесу дикого кабанчика.— Соскучился он по тебе, невеста, — говорил дед хрипло, целуя меня в щеку. — Да и без теплого барахлишка зимовать туговато! Он мне цельный список написал… Унты полетные придется забрать, комбинезон гагачий, куртяху на овчине… Треух какой-то… Если моль волчий мех не сожрала… Постельное кое-чего. Там записано!— Разберемся… Пошли в дом!— Ну нет! Я тут транспорт без присмотра не оставлю, — почти испугался он. — Это ж Москва, бьет с носка! На ходу подметки рвут! Ворье чертово… Тут же все в момент растащут… Куда добро-то нести?— Да это ж мне ни в один холодильник не воткнуть, дед!Он задрал башку, осмотрел дом и спросил:— А балконы на что? Балкон имеется?В общем, в четыре руки мы переволокли провиант и свалили мясное на балкон, скинув снег.Дед вынес во двор ведро подогретой воды на водопой лошади, накрыл распряженную кобылку попоной и подвесил ей к морде полотняную торбу с овсом. Вокруг торчало полдвора любопытных детей. Похоже, живую лошадь, да еще так близко, многие видели первый раз в жизни. Это же не «мерседес».Дед наорал на них для профилактики, чтобы к лошади не касались, и снова поднялся ко мне.Больше всех был доволен Гришка. Он тут же получил от деда для знакомства здоровенный шмат кабанятины, правда, с плохо опаленной на костре щетиной, и тут же заурчал, вгрызаясь.— Ну и жисть пошла! Лошади выродились, помельчали до величины почти что собачьей… А собаки уже — прямо лошади! — неодобрительно заметил дед Миша. Гришку он, по-моему, просто побаивался.Зато от ванной с зеркалом пришел в полный кайф и немедленно полез парить мослы и отмываться с дороги. Я пошла в кухню, сняла здоровенную сковороду, выставила лукошко с журчихинскими яйцами, подрезала сальца, твердой колбаски с сырком и начала мастерить мощную глазунью на двоих.Вскоре дед ходил босой по паркету, волоча тесемки от кальсонов, восторгался квартирой, с интересом рассматривал вазу с драконом, пытаясь ногтем выковырять его оранжевый глаз. Я с трудом его загнала в кухню.Выставила чистенькой.Распаренный и благостный, дед Миша бубнил про то, что в деревне ничего нового, отец занят на охраняемом объекте, Рагозина хозяйствует, вот только снег с декабря валит и валит. Поэтому все эти гостинцы отец и Нинка начали готовить к новогодью еще, но выбраться в Москву не было никакой возможности. Только с неделю назад по дороге от платформы до деревни прошел трактор «Кировец» со снегоочистителем и стало возможно пробраться на санях в большой мир.Я не очень понимала, с чего они там так возбудились с припасами, как будто в Москве затык со съестным.Спросила, что там было у них в деревне осенью, когда Катерина приезжала к матери.Дед поскучнел:— Мы такого визгу и крику с раскулачивания не слыхивали… И чтобы на родную матерть с такими словами? Да и твой получил… Вот тебе и культурное воспитание! Наливай лучше, девушка!Он мне выложил длинный список вещей, которые просил привезти Никанорыч, отдельно лежала записка от Нины Васильевны и две сотни рублей: она просила кое-что прикупить для хозяйства и всякой женской хурды-мурды.Я погнала «гансика» на ярмарку, получила от Клавдии по рогам за то, что опоздала, и двинула с журчихинским списком по рядам. Да я и так ничего для моих уже не пожалела бы. Мне было приятно представлять, как там мой отец и Рагозина будут ахать в своей избе, разглядывая то, что я им переправила. Начала я с двух потрясных шотландских пледов, ящика курева для отца, а закончила телевизором «Сони» и наружной телеантенной, которую отцу не составит никакого труда собрать.Дед Миша собрался отчаливать в четыре часа утра, чтобы избежать проблем с уличным движением, и лег отсыпаться. А я полночи паковала вещички и еще полночи писала отцу очень трудное письмо про Долли.Дед проснулся по будильнику, мы перетащили все приготовленное для Журчихи в сани. Я ему подарила теплые перчатки и мохеровый шарф.— Ну я прям жених! — одобрил он.Мы пошли рядом с санями, он только губами чмокал и подергивал вожжи. Уже миновали Петровский парк и он собирался выехать на обочину проспекта, но вдруг остановился, почесал затылок и разродился:— Тут такое дело со всем провиантом, Маша… Который я привез. Это ж не одной тебе… Как бы поровну. Половинку положено Нинкиной Катьке… Васильевна там места себе не находит… Как она тут, Катька, в Москве одна? Матерь есть матерь… Ей все кажется, что она тут просто голодует. Кушать ей, значит, нечего. Так что ты, Маша, ее долю как-нибудь перебазируй.— Что ж ты раньше-то помалкивал, дед чертов!. — Я обозлилась до звона в ушах. — Зачем ко мне все эти корма приволок? Почему ей сразу не забросил?! А?Он посмотрел под ноги, скрипнул зубами:— Так Нинка что мне сказала? Вы ж вроде как вместе были… Ты умница, от тебя она примет, ты сумеешь… А я ж эту тварюгу просто придушу, Маш! Ты знаешь, что эта молокососка, гнида недозрелая, мне орала, когда я их осенью замирить пробовал? Я минометным наводчиком ротного миномета до города Пилау дошел, а она мне сказала, чтобы не лез не в свое дело… И что вообще я дурак старый… И что напрасно войну выигрывал! Что, мол, вели меня, как барана на бойню, не Жуков с Рокоссовским, а дрессированные козлы в погонах! А если бы мы умные были и немцу дали победить, так все бы уже баварское пиво кушали, по автобану из Журчихи ездили, а не жили бы в говне, как эти… питек… митек…— Питекантропы?— Они самые… Так что прости меня, Маша! Ты уж сама…Дед упал в сани, прикрикнул на лошадку, и она натужно затрусила прочь. Из-под полозьев, скрежетавших почти по голому мороженому асфальту, брызнули искры.Ничего себе история! Эта жучка меня обгадила с ног до головы, подлянку со шмоном подстроила, чуть под статью не подвела, а я почему-то должна о ней позаботиться!Но потом я подумала про Нину Васильевну. И мне ее стало жалко. Не Катьку, а мать.Дед был прав: мать есть мать.В общем, я решила, что сволоку все это журчихинское добро к дочечке на квартиру. Окажется она дома — всучу из рук в руки, не захочет дверь открыть — свалю просто под дверью. Все равно получится, что я желание Рагозиной-старшей выполнила.Я почти полдня паковала гостинцы в картонки, таскала их в «гансика». Часа в два подкатила к рагозинскому дому. Долго звонила в дверь, но никто не открыл. Я вздохнула с облегчением, перетащила все упаковки на площадку, свалила под дверью и позвонила соседке. Вышла милая старушка. Я попросила присмотреть за провиантом, а когда Катерина появится, сказать ей, что это от матери. С большим приветом. В награду я разрешила взять отсюда все, что ей приглянется.Приглянулась ей кабанья башка, опаленная на костре, с длинным изогнутым рылом и клыками.— Дикий? Значит, экологически чистый, — заметила она. — Холодец будет уникальный! С чесночком… И еще я бы лучком разжилась. Он же деревенский, тоже без нитратов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31