https://wodolei.ru/brands/Rav-Slezak/
Голова Рурик едва заметно дернулась. Она открыла глаза, и кожа вокруг них сморщилась, шевельнулись губы… Слабое эхо той улыбки, которую я когда-то видела в этом городе — восемь лет назад.Я сказала:— К нам придут. Не двигайтесь; вам нельзя причинять себе еще больший вред. Скоро за нами придут.Тихо, так, что я едва услышала ее сквозь доносившийся снаружи грохот обстрела, она проговорила:— Не имеет значения, говорю я или нет. Я хочу сказать кое-что. — Затем, исключительно на выдохе и с легкой тенью строгости, прибавила: — Я знаю… о ранениях в легкие.— Я тоже.Дувший с реки ветер нес теперь зловоние мертвых водорослей, гниющего мусора, кордита* note 1 Note1
Кордит — бездымный порох. — Прим. перев.
и усиливал мою дрожь. На меня с невероятной четкостью нахлынуло все сразу: годы, проведенные вдали от Орте, все время между тем прошлым и настоящим… и все, что произошло со мной тогда здесь, в этом городе: как в Цитадели Далзиэлле Керис-Андрете послала меня, в телестре в обществе этой женщины, и долгие дни путешествия, в конце которого мы снова вернулись в ту комнату в Цитадели, откуда она отправилась в свое изгнание, а я — в свое. Сожаления бесполезны. И она теперь не амари Рурик Орландис, не Т'Ан Командующая и не Т'Ан Мелкати. Она — Рурик Чародей… ах, однако: как же могла она не прийти сюда?— Отправьте меня обратно в Башню… — Она затаила дыхание.— Они… смогут вас там вылечить?— Отправьте меня туда в любом случае. — Она закашлялась, и ей стало так тяжело, что она нагнулась вперед, а я поддерживала ее. Изо рта пошла темная кровь, которую она выплевывала и продолжала кашлять, судорожно глотая воздух. Она снова прислонилась ко мне.— Вы помните… в Цитадели? Когда вы пришли? — Было очевидно, что она имела в виду свое изгнание. — Я хотела… спросить. Хотела просить вас отправиться со мной. Не знаю, почему я этого не сделала.«Восемь лет назад это была бы неправда, — подумала я, — но сейчас это так». И я сказала:— Если бы вы попросили меня, то я бы отправилась с вами.В ответ она улыбнулась, широко раскрыв желтые глаза, светившиеся в тени. Солнечный свет из окна падал на ее руку и ногу, снаружи усиливался вой парализаторов СУЗ. Шли минуты. Она судорожно ловила воздух.Мои ступня, колено и бедро пульсировали, и боль не давала мне потерять сознание. Все в этом небольшом помещении выделялось со сверхъестественной резкостью: перевернутые столы, пыль на полу, битое стекло. Снаружи по причалу катилась волна пыли. Солнце пекло все сильнее. Шум не прекращался, и я уже не обращала на него внимания. Мне тридцать восемь, она еще старше; я поддерживаю ее здесь, в этой пустой комнате, и не могу передвигаться.Спустя несколько минут ее снова стал душить кашель, и на этот раз приступ не прекращался. Я удерживала Рурик, пока она, вскрикивая от боли, тряслась в судорогах, и мои руки были мокры от ее крови. Ее тело, тяжелое и теплое, навалилась на меня, черная грива жестко касалась моей щеки, не отпускавшие ее спазмы так сотрясали меня, что пришлось закусить нижнюю губу, чтобы удержаться от крика.Вскоре после полудня ее дыхание стало слабым, а затем хриплым. Она повалилась на меня, эта ортеанка с атласно-черной кожей и гривой, голова ее уткнулась мне в плечо, и вся моя одежда пропиталась ее кровью. Легкие, наполняясь, захлебывались, тонули в собственной крови; земной человек — это не то же самое, что гуманоид… однако иногда они похожи. Склонив голову, я смотрела на это узкое лицо.Я держала ее в объятиях, пока она не остыла. Глава 38. Память о прошлом — Здесь еще один! Я сумела сосредоточить внимание на свете, сверкнувшем в дверном проходе. Голос добавил что-то непонятное, крикнув, чтобы перекрыть шум пролетавшего «челнока», и рядом со мной опустился на колени молодой ортеанец в мантии священника.— Погодите, т'ан , скоро мы вас спасем.Меня не отпускали боль, жар и память: глянув вниз, на свои колени, я заметила, что пятно солнечного света переместилось всего лишь на несколько дюймов и падает на мои земные руки, черные от крови, и подумала: «Прошло не более часа, почему же тебя не было здесь час назад?..» Слышался низкий гул, заглушаемый отчетливыми, следовавшими один за другим взрывами. Молодой мужчина, вздрогнув, поднял голову, и его светлые глаза прикрылись мигательными перепонками. Лицо с узкими челюстями и широким лбом светилось жизнью. Позади него я видела реку. Свет отражался от воды, от металлических парусов джат-рай , и вдруг рядом с судном поднялся огромный столб воды, в воздухе над головами мелькнула темная тень… а затем раздался гул пролетевшего мимо «челнока», и я отняла руки от ушей.— …погодите, и мы вывезем вас вместе с другими!Я осталась одна и сидела привалившись к стене, с вытянутыми перед собой ногами. От боли мне с трудом давался каждый вдох.«Час — достаточно долгое время, чтобы прийти к решению, — подумала я. — А если я решила, то со мной все в порядке; я сумею. Если не трусить… теперь это неважно».Осторожно и не без усилия я протянула руку, взяла пальцами ее холодное запястье, сжала его, подумав: «Им не разъединить нас», и засмеялась, от боли с трудом заглатывая воздух. Смех сотрясал меня так, что по лицу текли слезы.— Сюда. Поднимай ее. Помоги мне. — Молодой Говорящий-с-землей пригнулся, проходя в дверь, за ним следовал мужчина постарше. Затем, нагнувшись надо мной, помедлил и протянул руку, чтобы силой разжать мои пальцы.— Вы не оставите ее здесь…Он приблизился к ней, лежавшей все так же, с запрокинутой головой, привалившись ко мне, и приложил к ее горлу свою темнокожую руку. Меня мгновенно охватило раздражение: думаешь, я не знаю, как обнаружить дыхание или сердцебиение?— Она мертва, мы ничем не можем ей помочь.Я сильнее сжала ее запястье. Слезы текли по моему лицу, и я повторила в слепой панике:— Вы не оставите ее здесь! Она будет со мной!— Т'ан , она мертва … — Он отвернулся, когда тот, что постарше, что-то прошептал ему. Они встали, разговаривая, в двери, и мне подумалось, что для них довольно странно тащить вместе со мной ком неживой, остывшей плоти. Боль в раздробленном колене напомнила о себе с такой силой, что я не смогла удержаться и схватилась за него, а потом, когда от этого стало еще больнее, опять вскрикнула. Я согнулась пополам. Мертвое тело сползло на каменный пол.Солнце согревало ее лицо, это лицо с высокими скулами и резкими чертами, омытое выступившей кровью, но когда я положила на него руку, оно оказалось холодным и мягким. Рот был слегка приоткрыт, глаза закрыты. Из-за морщин на мелкозернистой черной коже она казалась старой, но она не станет старой, теперь не станет.Я снова потянулась к ее руке, лежавший на груди, и, держа ее длинные пальцы с ногтями, напоминавшими окаменелую смолу, снова почувствовала, что смех рвется из груди. Я прищурилась, глядя на свет, лившийся в проем двери, на далекое небо в дневных звездах. Неплохая шутка. Если бы ее сейчас должны были похоронить… Резкий грохот потряс общественный дом.— Заберите ее, нам некогда спорить, — нетерпеливо сказал Говорящий-с-землей, — мы не можем оставить ее здесь одну, даже если она с'аранти ; давай их в лодку!Он взял меня за руку и положил ее себе на плечи, и я оказалась на одной ноге, которая дрожала и не могла меня держать. Другой мужчина взял тело Рурик под мышки и потащил к причалу, а я даже при пронизывавшей меня боли видела ее пятки, смешно подпрыгивавшие на камнях, и впала в беззвучный смех, испытывая позывы к рвоте: частично из-за боли, частично от осознания того, что, о Боже, нужно заботиться еще и о мертвых.Плоскодонный паром сильно погружался в воду, и это вызывало тошноту. Брызги насквозь промочили меня и привели в полубессознательное состояние. Вниз по течению двигалась белая кильватерная струя. По моим ушам ударила мощная звуковая волна, кто-то рядом со мной пронзительно завопил, закричал какой-то вздор, и по лицу меня ударила чья-то рука. Я зажмурилась, на глазах выступили слезы. Высоко над головой завис, выписывая кривую, F90. Солнце серебряной бусинкой скользнуло вдоль его корпуса.Течение поворачивало лодку. В промежутке между палубой и поручнями стал виден Западный холм: теперь склоны его были скрыты клубами черного дыма. Разрушенные здания загромождали нижнюю часть порта. На водной зыби беспомощно качалось несколько лодок. По причалу бегали темные точки. Точки в воде: головы плывущих. Небо закрывала пелена дыма, разорванная пролетевшим F90, на воде кренился джат-рай , с бортов которого спрыгивали мужчины и женщины.На пароме стоял смрад от крови и экскрементов. Сквозь шум стрельбы слышались громкие крики и вопли. По палубе шел Говорящий-с-землей, ступая между лежавшими на досках телами, которые перекатывались вместе с судном. Повернув голову, я увидела, что у находившегося рядом со мной ортеанца светлая грива и кожа и что одет он в запятнанную грязью мантию мешаби .Небо раннего вечера…Бледно-голубое и наполненное чистотой. Как стекло, за которым вода или свет. Лежать и смотреть вверх значит падать в небо. Но нет, это еще не вечер, не более чем конец послеобеденного периода долгого ортеанского дня. Она встает одним быстрым движением, в котором по-прежнему видна вся грация старого фехтовальщика. Она стоит, освещенная солнцем, в саду на Башне. Худая, стареющая женщина с кожей угольного цвета, в простой сорочке и брюках, босая и с растрепанной, наполовину подстриженной гривой. На меня смотрит узкое, веселое лицо. Временные палатки из бекамилов ой ткани казались желтовато-серыми на фоне неба. Между ними по срочным делам движутся ортеанцы, шагая по сухой земле с совершенно вытоптанной мох-травой… Я слегка пошевелилась, приподнимая голову, и увидела между палатками, укрывавшими раненых, широкие луга, простиравшиеся до реки Оранон. Акры ровной мох-травы. Вдали, у горизонта, были видны люди, уходившие от города. Воздушная дымка размывала все очертания на таком расстоянии, над землей дрожало знойное зарево. Она говорит как тот, у кого чужих воспоминаний больше, чем своих. Как солнце на поверхности реки: в течение минуты все — блеск, все — Рурик, а затем свет перемещается, и под этой поверхностью такие глубины… Я слышала слабые, отрывочные щелчки: далекие звуки применения реактивного оружия. Царивший вблизи шум заглушал их. Кто-то вскрикивал невдалеке, другой голос всхлипывал от боли, и я, повернув голову, увидела ортеанца, склонившегося над одним из раненых и поившего его какой-то жидкостью — атайле, чтобы успокоить боль? Взглянув в другую сторону, я увидела лицо землянина. Чернокожий тихоокеанец с волосами, скрепленными на затылке в хвост, сидел возле меня на корточках. Его взгляд был прикован к далекому городу, и мне показалось, что прошло не менее часа, прежде чем я смогла вспомнить его имя.— Лутайя?Он взглянул на меня, затем назад, через плечо, на лагерь, и снова на меня.— Врач где-то здесь… не волнуйтесь: с вами все будет в порядке. Лежите спокойно.На спине его, подвешенная на каком-то оказавшемся под рукой, связанном узлами ремне, громоздилась аппаратура ЭВВ-репортера. На коленях комбинезона темнели пятна. Солнечный свет, освещавший лицо, выдавал напряжение, глаза были воспалены от долгой работы, и хотя он пытался меня утешить, в голосе чувствовалась усталость. Болеутоляющее средство . Я узнаю ощущение: время замедлилось или совсем остановилось… У меня во рту его кислый вкус. Не задумываясь, я подтянулась на локтях; от головокружения у меня потемнело в глазах, и я подумала, что наверное, от этого стало больно, поняв, что ничего не чувствовала правой стороной тела: полное онемение от плеча до бедра и лодыжки… Часть комбинезона на моей ноге была обрезана. От бедра до ступни ногу закрывал чехол из серого восстановительного вещества, и я протянула вниз руку, прикоснулась к его жесткой, теплой поверхности. Какое у меня повреждение… нет , теперь это неважно. — Я нашел вас. — В голосе Лутайи чувствовалась детская гордость. — Не знал, что в поселении застрял кто-то из наших. Думал, что раненые здесь — все туземцы. Спустился сюда. Сделал неплохие кадры. А вы — приз.Он схватил меня за руку, когда я попыталась сесть и справилась с этим, ощутив позывы к рвоте от внезапно подступившей тошноты; он докучал мне не больше, чем одна из кишевших вокруг мух кекри . Голубое, зеленое и черное: мухи кекри облепили раны и неподвижно лежавшие невдалеке тела.— О, Господи! — потрясенно запротестовал он. Потом добавил: — Кеннавэй… сюда! У нее истерика…Я подавляла смех, зажимая рот грязной рукой, раскачиваясь взад и вперед. «Меня кто-то слышит» , — подумала я. Бекамиловое одеяло, на котором я лежала, было большим, и дальний его край прикрывал что-то неподвижное: тело, от которого я видела только одну ступню и лодыжку…— Это… нелепо…А солнце было жарким, жарким до тошноты; по лицу у меня тек пот, и я кое-как смогла перекатиться, волоча за собой онемевшую ногу, как неживой деревянный протез, и потянуть на себя ткань из бекамила . Под нею не было ничего нелепого. Только ее лицо и темное тело в загрязненных сорочке и брюках и более темное пятно кровоподтека на коже над выгнутыми ребрами. И лицо, осунувшееся в вечном сне. Кожа, запавшая вокруг глаз, так, что видны кости черепа…— Сломанное ребро пронзило легкое, — без особого интереса сказал ЭВВ-репортер. — Чем не сюжет для ЭВВ, как вы считаете, Представитель?Совершенно спокойно я подумала: «У тебя задето самолюбие, потому что я не благодарю тебя за то, что ты привел врача». Словно марионетка, я проговорила подходящие слова.Теперь, сидя, я могла видеть весь временный лагерь беженцев. Всюду меня окружали бекамиловая ткань, натянутая на палки, небольшие костры, толпящиеся люди, отдельные группы которых тянулись в сторону римонских холмов, и я какое-то время с удивлением смотрела на них, прежде чем заметила, что добрая половина их была в мантиях мешаби Пустынного Побережья, что они смешались с прочими, были невредимы и на них почти не обращали внимания.— Что такое?..Лутайя встал, глядя через долину в сторону города.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
Кордит — бездымный порох. — Прим. перев.
и усиливал мою дрожь. На меня с невероятной четкостью нахлынуло все сразу: годы, проведенные вдали от Орте, все время между тем прошлым и настоящим… и все, что произошло со мной тогда здесь, в этом городе: как в Цитадели Далзиэлле Керис-Андрете послала меня, в телестре в обществе этой женщины, и долгие дни путешествия, в конце которого мы снова вернулись в ту комнату в Цитадели, откуда она отправилась в свое изгнание, а я — в свое. Сожаления бесполезны. И она теперь не амари Рурик Орландис, не Т'Ан Командующая и не Т'Ан Мелкати. Она — Рурик Чародей… ах, однако: как же могла она не прийти сюда?— Отправьте меня обратно в Башню… — Она затаила дыхание.— Они… смогут вас там вылечить?— Отправьте меня туда в любом случае. — Она закашлялась, и ей стало так тяжело, что она нагнулась вперед, а я поддерживала ее. Изо рта пошла темная кровь, которую она выплевывала и продолжала кашлять, судорожно глотая воздух. Она снова прислонилась ко мне.— Вы помните… в Цитадели? Когда вы пришли? — Было очевидно, что она имела в виду свое изгнание. — Я хотела… спросить. Хотела просить вас отправиться со мной. Не знаю, почему я этого не сделала.«Восемь лет назад это была бы неправда, — подумала я, — но сейчас это так». И я сказала:— Если бы вы попросили меня, то я бы отправилась с вами.В ответ она улыбнулась, широко раскрыв желтые глаза, светившиеся в тени. Солнечный свет из окна падал на ее руку и ногу, снаружи усиливался вой парализаторов СУЗ. Шли минуты. Она судорожно ловила воздух.Мои ступня, колено и бедро пульсировали, и боль не давала мне потерять сознание. Все в этом небольшом помещении выделялось со сверхъестественной резкостью: перевернутые столы, пыль на полу, битое стекло. Снаружи по причалу катилась волна пыли. Солнце пекло все сильнее. Шум не прекращался, и я уже не обращала на него внимания. Мне тридцать восемь, она еще старше; я поддерживаю ее здесь, в этой пустой комнате, и не могу передвигаться.Спустя несколько минут ее снова стал душить кашель, и на этот раз приступ не прекращался. Я удерживала Рурик, пока она, вскрикивая от боли, тряслась в судорогах, и мои руки были мокры от ее крови. Ее тело, тяжелое и теплое, навалилась на меня, черная грива жестко касалась моей щеки, не отпускавшие ее спазмы так сотрясали меня, что пришлось закусить нижнюю губу, чтобы удержаться от крика.Вскоре после полудня ее дыхание стало слабым, а затем хриплым. Она повалилась на меня, эта ортеанка с атласно-черной кожей и гривой, голова ее уткнулась мне в плечо, и вся моя одежда пропиталась ее кровью. Легкие, наполняясь, захлебывались, тонули в собственной крови; земной человек — это не то же самое, что гуманоид… однако иногда они похожи. Склонив голову, я смотрела на это узкое лицо.Я держала ее в объятиях, пока она не остыла. Глава 38. Память о прошлом — Здесь еще один! Я сумела сосредоточить внимание на свете, сверкнувшем в дверном проходе. Голос добавил что-то непонятное, крикнув, чтобы перекрыть шум пролетавшего «челнока», и рядом со мной опустился на колени молодой ортеанец в мантии священника.— Погодите, т'ан , скоро мы вас спасем.Меня не отпускали боль, жар и память: глянув вниз, на свои колени, я заметила, что пятно солнечного света переместилось всего лишь на несколько дюймов и падает на мои земные руки, черные от крови, и подумала: «Прошло не более часа, почему же тебя не было здесь час назад?..» Слышался низкий гул, заглушаемый отчетливыми, следовавшими один за другим взрывами. Молодой мужчина, вздрогнув, поднял голову, и его светлые глаза прикрылись мигательными перепонками. Лицо с узкими челюстями и широким лбом светилось жизнью. Позади него я видела реку. Свет отражался от воды, от металлических парусов джат-рай , и вдруг рядом с судном поднялся огромный столб воды, в воздухе над головами мелькнула темная тень… а затем раздался гул пролетевшего мимо «челнока», и я отняла руки от ушей.— …погодите, и мы вывезем вас вместе с другими!Я осталась одна и сидела привалившись к стене, с вытянутыми перед собой ногами. От боли мне с трудом давался каждый вдох.«Час — достаточно долгое время, чтобы прийти к решению, — подумала я. — А если я решила, то со мной все в порядке; я сумею. Если не трусить… теперь это неважно».Осторожно и не без усилия я протянула руку, взяла пальцами ее холодное запястье, сжала его, подумав: «Им не разъединить нас», и засмеялась, от боли с трудом заглатывая воздух. Смех сотрясал меня так, что по лицу текли слезы.— Сюда. Поднимай ее. Помоги мне. — Молодой Говорящий-с-землей пригнулся, проходя в дверь, за ним следовал мужчина постарше. Затем, нагнувшись надо мной, помедлил и протянул руку, чтобы силой разжать мои пальцы.— Вы не оставите ее здесь…Он приблизился к ней, лежавшей все так же, с запрокинутой головой, привалившись ко мне, и приложил к ее горлу свою темнокожую руку. Меня мгновенно охватило раздражение: думаешь, я не знаю, как обнаружить дыхание или сердцебиение?— Она мертва, мы ничем не можем ей помочь.Я сильнее сжала ее запястье. Слезы текли по моему лицу, и я повторила в слепой панике:— Вы не оставите ее здесь! Она будет со мной!— Т'ан , она мертва … — Он отвернулся, когда тот, что постарше, что-то прошептал ему. Они встали, разговаривая, в двери, и мне подумалось, что для них довольно странно тащить вместе со мной ком неживой, остывшей плоти. Боль в раздробленном колене напомнила о себе с такой силой, что я не смогла удержаться и схватилась за него, а потом, когда от этого стало еще больнее, опять вскрикнула. Я согнулась пополам. Мертвое тело сползло на каменный пол.Солнце согревало ее лицо, это лицо с высокими скулами и резкими чертами, омытое выступившей кровью, но когда я положила на него руку, оно оказалось холодным и мягким. Рот был слегка приоткрыт, глаза закрыты. Из-за морщин на мелкозернистой черной коже она казалась старой, но она не станет старой, теперь не станет.Я снова потянулась к ее руке, лежавший на груди, и, держа ее длинные пальцы с ногтями, напоминавшими окаменелую смолу, снова почувствовала, что смех рвется из груди. Я прищурилась, глядя на свет, лившийся в проем двери, на далекое небо в дневных звездах. Неплохая шутка. Если бы ее сейчас должны были похоронить… Резкий грохот потряс общественный дом.— Заберите ее, нам некогда спорить, — нетерпеливо сказал Говорящий-с-землей, — мы не можем оставить ее здесь одну, даже если она с'аранти ; давай их в лодку!Он взял меня за руку и положил ее себе на плечи, и я оказалась на одной ноге, которая дрожала и не могла меня держать. Другой мужчина взял тело Рурик под мышки и потащил к причалу, а я даже при пронизывавшей меня боли видела ее пятки, смешно подпрыгивавшие на камнях, и впала в беззвучный смех, испытывая позывы к рвоте: частично из-за боли, частично от осознания того, что, о Боже, нужно заботиться еще и о мертвых.Плоскодонный паром сильно погружался в воду, и это вызывало тошноту. Брызги насквозь промочили меня и привели в полубессознательное состояние. Вниз по течению двигалась белая кильватерная струя. По моим ушам ударила мощная звуковая волна, кто-то рядом со мной пронзительно завопил, закричал какой-то вздор, и по лицу меня ударила чья-то рука. Я зажмурилась, на глазах выступили слезы. Высоко над головой завис, выписывая кривую, F90. Солнце серебряной бусинкой скользнуло вдоль его корпуса.Течение поворачивало лодку. В промежутке между палубой и поручнями стал виден Западный холм: теперь склоны его были скрыты клубами черного дыма. Разрушенные здания загромождали нижнюю часть порта. На водной зыби беспомощно качалось несколько лодок. По причалу бегали темные точки. Точки в воде: головы плывущих. Небо закрывала пелена дыма, разорванная пролетевшим F90, на воде кренился джат-рай , с бортов которого спрыгивали мужчины и женщины.На пароме стоял смрад от крови и экскрементов. Сквозь шум стрельбы слышались громкие крики и вопли. По палубе шел Говорящий-с-землей, ступая между лежавшими на досках телами, которые перекатывались вместе с судном. Повернув голову, я увидела, что у находившегося рядом со мной ортеанца светлая грива и кожа и что одет он в запятнанную грязью мантию мешаби .Небо раннего вечера…Бледно-голубое и наполненное чистотой. Как стекло, за которым вода или свет. Лежать и смотреть вверх значит падать в небо. Но нет, это еще не вечер, не более чем конец послеобеденного периода долгого ортеанского дня. Она встает одним быстрым движением, в котором по-прежнему видна вся грация старого фехтовальщика. Она стоит, освещенная солнцем, в саду на Башне. Худая, стареющая женщина с кожей угольного цвета, в простой сорочке и брюках, босая и с растрепанной, наполовину подстриженной гривой. На меня смотрит узкое, веселое лицо. Временные палатки из бекамилов ой ткани казались желтовато-серыми на фоне неба. Между ними по срочным делам движутся ортеанцы, шагая по сухой земле с совершенно вытоптанной мох-травой… Я слегка пошевелилась, приподнимая голову, и увидела между палатками, укрывавшими раненых, широкие луга, простиравшиеся до реки Оранон. Акры ровной мох-травы. Вдали, у горизонта, были видны люди, уходившие от города. Воздушная дымка размывала все очертания на таком расстоянии, над землей дрожало знойное зарево. Она говорит как тот, у кого чужих воспоминаний больше, чем своих. Как солнце на поверхности реки: в течение минуты все — блеск, все — Рурик, а затем свет перемещается, и под этой поверхностью такие глубины… Я слышала слабые, отрывочные щелчки: далекие звуки применения реактивного оружия. Царивший вблизи шум заглушал их. Кто-то вскрикивал невдалеке, другой голос всхлипывал от боли, и я, повернув голову, увидела ортеанца, склонившегося над одним из раненых и поившего его какой-то жидкостью — атайле, чтобы успокоить боль? Взглянув в другую сторону, я увидела лицо землянина. Чернокожий тихоокеанец с волосами, скрепленными на затылке в хвост, сидел возле меня на корточках. Его взгляд был прикован к далекому городу, и мне показалось, что прошло не менее часа, прежде чем я смогла вспомнить его имя.— Лутайя?Он взглянул на меня, затем назад, через плечо, на лагерь, и снова на меня.— Врач где-то здесь… не волнуйтесь: с вами все будет в порядке. Лежите спокойно.На спине его, подвешенная на каком-то оказавшемся под рукой, связанном узлами ремне, громоздилась аппаратура ЭВВ-репортера. На коленях комбинезона темнели пятна. Солнечный свет, освещавший лицо, выдавал напряжение, глаза были воспалены от долгой работы, и хотя он пытался меня утешить, в голосе чувствовалась усталость. Болеутоляющее средство . Я узнаю ощущение: время замедлилось или совсем остановилось… У меня во рту его кислый вкус. Не задумываясь, я подтянулась на локтях; от головокружения у меня потемнело в глазах, и я подумала, что наверное, от этого стало больно, поняв, что ничего не чувствовала правой стороной тела: полное онемение от плеча до бедра и лодыжки… Часть комбинезона на моей ноге была обрезана. От бедра до ступни ногу закрывал чехол из серого восстановительного вещества, и я протянула вниз руку, прикоснулась к его жесткой, теплой поверхности. Какое у меня повреждение… нет , теперь это неважно. — Я нашел вас. — В голосе Лутайи чувствовалась детская гордость. — Не знал, что в поселении застрял кто-то из наших. Думал, что раненые здесь — все туземцы. Спустился сюда. Сделал неплохие кадры. А вы — приз.Он схватил меня за руку, когда я попыталась сесть и справилась с этим, ощутив позывы к рвоте от внезапно подступившей тошноты; он докучал мне не больше, чем одна из кишевших вокруг мух кекри . Голубое, зеленое и черное: мухи кекри облепили раны и неподвижно лежавшие невдалеке тела.— О, Господи! — потрясенно запротестовал он. Потом добавил: — Кеннавэй… сюда! У нее истерика…Я подавляла смех, зажимая рот грязной рукой, раскачиваясь взад и вперед. «Меня кто-то слышит» , — подумала я. Бекамиловое одеяло, на котором я лежала, было большим, и дальний его край прикрывал что-то неподвижное: тело, от которого я видела только одну ступню и лодыжку…— Это… нелепо…А солнце было жарким, жарким до тошноты; по лицу у меня тек пот, и я кое-как смогла перекатиться, волоча за собой онемевшую ногу, как неживой деревянный протез, и потянуть на себя ткань из бекамила . Под нею не было ничего нелепого. Только ее лицо и темное тело в загрязненных сорочке и брюках и более темное пятно кровоподтека на коже над выгнутыми ребрами. И лицо, осунувшееся в вечном сне. Кожа, запавшая вокруг глаз, так, что видны кости черепа…— Сломанное ребро пронзило легкое, — без особого интереса сказал ЭВВ-репортер. — Чем не сюжет для ЭВВ, как вы считаете, Представитель?Совершенно спокойно я подумала: «У тебя задето самолюбие, потому что я не благодарю тебя за то, что ты привел врача». Словно марионетка, я проговорила подходящие слова.Теперь, сидя, я могла видеть весь временный лагерь беженцев. Всюду меня окружали бекамиловая ткань, натянутая на палки, небольшие костры, толпящиеся люди, отдельные группы которых тянулись в сторону римонских холмов, и я какое-то время с удивлением смотрела на них, прежде чем заметила, что добрая половина их была в мантиях мешаби Пустынного Побережья, что они смешались с прочими, были невредимы и на них почти не обращали внимания.— Что такое?..Лутайя встал, глядя через долину в сторону города.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97