— Мне однажды довелось быть в монархической Швеции. Так вот там за две недели ко мне ни разу не приставала ни их полиция, ни госбезопасность. Несмотря на то, что я выраженное славянское лицо. Здесь, в Москве, в столице всех демократий, спецслужбы пасут и трясут меня почем зря. Это что, таков порядок?Генерал усмехнулся:— Видите ли, вы попали в переплет по своей вине…— Господин генерал…— Товарищ генерал, — аккуратно подсказал Травин. — Так будет точнее и лучше.— Не будет, — Андрей упрямо мотнул головой. — Меня вытащили из постели, схватили, приволокли в Москву, не дали побриться, не позволили позавтракать, а теперь считают, что я буду называть здесь кого-то товарищами…Травин не полез в бутылку, не вспузырился. Был он человек гибкий и остроумный и на жизнь смотрел трезво, прекрасно понимая, почему до сих пор кое-кого бросает в дрожь, когда они узнают, где он служит.— Простите, Андрей Иванович! — Травин хлопнул обеими ладонями по столу. — Простите великодушно! Давайте все начнем с чистого листа. — Он повернулся к двери, которая вела в соседнюю комнату и громко сказал: — Лидочка, будьте добры! Гостю чаю и бутерброды. Мне — кофе.Заговорщицки посмотрел на Андрея:— Признаюсь честно, кроме бутербродов здесь ничего нет. Зато бутерброды у Лидочки — вы увидите… Вам с чем? С копченой колбасой, с вареной, с сыром или брынзой?— Спасибо, все равно, товарищ генерал.— Ладно тебе, Назаров. Я Иван Артемьевич.Чай оказался удивительно вкусным, бутерброды — свежими. Андрей не ставил целью показаться воспитанным и съел все, что было предложено.— Еще? — спросил Травин.— В другой раз.— Тогда я продолжу. На чем мы остановились?— На вопросе об Ульген-Сае.— Точно. Нам нужно разобраться…— В чем?— Вдруг твое сообщение — провокация?Андрей покрутил головой, внимательно разглядывая кабинет Травина. Посмотрел на темно-вишневые деревянные панели стен, на монументальный книжный шкаф с зеркальными стеклами, на бронзовый бюстик Дзержинского на углу стола и с невинным видом спросил:— Интересно, при Ежове здесь тоже трясли провокаторов?Травин на мгновение онемел от такого нахальства. Чего-чего, а подобного вопроса он не ожидал. Обычно, попадая в эти стены, даже ни в чем не повинный человек испытывал стресс и не смел идти на обострение отношений с тем, кто его сюда вызвал. Но спускать выпад не хотелось:— Представьте, как-то не интересовался. Но вы подсказали интересную мысль. Я постараюсь выяснить.Произнося эти слова, Травин лукавил. Он прекрасно знал историю кабинета, в котором последовательно работали несколько заместителей Берии. Только один из них умер своей смертью. Другого расстреляли, третий покончил с собой. Мрачная история у темно-вишневых панелей, но не рассказывать же ее человеку с улицы.— Значит, вы хотите увидеть во мне провокатора? — Андрей вернулся к прерванному разговору о главном. — Скажите, я очень похож на дурака?— Дураки не всегда похожи на дураков. К чему этот вопрос?— К тому, что только дурак может приехать в Москву и залепить здесь туфту, в надежде, что ее проглотят. Я о вашем ведомстве более высокого мнения.— Хорошо, Назаров, примем этот аргумент за основу. Делаю допуск: вас подставили. Откуда вы узнали правду? Откуда?— Эти люди наняли меня буровым мастером.— Они вам так и сказали: господин Назаров, будем искать ядерное устройство?— Нет, но те, кто со мной вели разговоры, далеко не глупые люди. Они своих истинных целей не открывали. Говорили, что собираются искать сокровища Тимура.— Так, Тимур и его команда. Как же вы узнали правду об их намерениях?— Случайно.— Дезинформацию чаще всего так и подкидывают: случайно. Заранее продумываются детали: где, когда, кому и в какой форме толкнуть ложные сведения. И чем случайней все это выглядит, тем больше доверия к тому, кто сообщит об этом.— Я представляю.— Так помогите мне оценить обстоятельства, при которых все произошло.Андрей подробно рассказал о вечере, когда в саду в поисках выпивки появился мулла Хаджи Ага. И о разговоре, который потом состоялся.— У вас не возникло чувства, — спросил Травин, — что вам не просто по пьянке, а умышленно дают наводку?— Возникло.— Почему же вы поверили этому мулле?— По двум причинам. Хаджи Ага по своему положению в том мире фигура влиятельная. Использовать его для банальной дезинформации вряд ли кто-то решится. Он с тревогою делился тем, что точно знал. Затем его тон. Откровенный и озабоченный. Насколько я знаю, Хаджи Ага не исламский экстремист. И мне показалось, что разговор он затеял, чтобы заставить меня отказаться от участия в этих поисках меча Аллаха.— И все?— Нет, не все. Они мне еще дали просмотреть целую кипу космических фотоснимков местности. Координаты на всех были сняты. Только рельеф. Но у меня есть память. Я запомнил характерные черты рельефа и потом на карте нашел снятые участки. Это был Ульген-Сай, о котором вы спрашивали. И потом, если честно, у меня сомнение. Зачем им подобная провокация?— Почему им? Часто люди даже не знают, в чьих интересах их заставляют играть опасные игры. А провокация легко вписывается в обстановку. Представьте, кому-то хотелось, чтобы, узнав изложенные вами факты, мы всполошились, пошли на необдуманные шаги, предприняли силовые действия, испортили отношения с Казахстаном, со странами Средней Азии.Андрей подумал, помолчал, оценивая услышанное. Согласился:— Как версия, такое возможно.— Вот видите, сколь серьезной может оказаться ошибка в оценке вашего сообщения.— Однако экспериментальный ядерный заряд существует. Так?— В этом и соль вопроса. Существует. И раз о нем стало известно, кто-то может попытаться им завладеть.— Не может попытаться, а уже пытаются.— Это и надо выяснить. Сделать это при нынешнем положении вещей крайне трудно. Поэтому я надеюсь на вашу помощь, Андрей Иванович. Вам, как патриоту…— А этого вот не надо. Я не патриот. И в игры, где делают ставку на патриотизм, играть не намерен.По тому, как вытянулось лицо генерала, как застыли в удивлении его глаза, Андрей понял: его ответ оказался полной неожиданностью для Травина, в лексиконе которого слово «патриот» было весьма ходовым.Выдержав паузу, генерал спросил:— Только серьезно, Назаров, вы и в самом деле не считаете себя патриотом? А почему?— Тогда вопрос, Иван Артемьевич. Как бы вы определили слово «патриот»?— Чего тут определять? Со школы известно. Патриот это тот, кто любит родину. Кто готов за нее на жертвы, на подвиг.— Тогда вопрос: какую страну мне любить? Я родился в Узбекистане.— Ты русский. Твоя родина — Россия.— Ни хрена себе логика! Только руководствуйтесь ею сами. Я хочу и потому имею право считать себя патриотом той земли, где мне будет хорошо жить, где у меня будет дом, работа, деньги, гражданские права. Именно это место я буду защищать. Здесь у вас патриотами должны быть олигархи, которых наплодила система. Им хорошо, пусть защищают и берегут страну сами. Как это делали в царское время дворяне. Именно они становились офицерами и вели солдат на любого супостата. Я — пас.— Значит, Андрей Иванович, вы считаете Кутузова, ну или Багратиона патриотами?— Не сомневаюсь в этом. У них было все: собственные имения, крепостные, они имели дворянские звания, привилегии и боролись за то, чтобы все это сохранить за собой.— А те простые солдаты, которых Кутузов вел на Наполеона? Они что, не патриоты?— По большому счету — нет.— Тогда за что они дрались?— Объективно за то, чтобы оставаться крепостными того же Кутузова или Багратиона. Иного выбора у них не было. Их забрили в солдаты из крепостных. Десять-двадцать лет учили ремеслу убивать. Учили не только словом, но и батогом. Вы же слыхали о шпицрутенах… Так что солдатики дрались и за то, чтобы их по-прежнему продолжали бить командиры. По морде, по спине…— Ну, было и это…— Вот я и говорю, Иван Артемьевич, что несвободный человек не может быть патриотом. Заключенный никогда не станет любить свою тюрьму и ее защищать. Если у меня ни кола ни двора, то почему я буду защищать чьи-то богатые особняки и предприятия у вас в Подмосковье или в Сибири? Иди они все, знаете, куда? Больше того, скажу, что не знаю, что бы потерял рядовой русской армии Пупкин, если бы Наполеон завоевал Россию. Не Чингисхан же шел на нас. Вспомните, Бонапарт общипал всю Европу, а что Германия перестала быть Германией, Италия — Италией? Во всей Европе только русские дворяне-патриоты сумели сохранить свои права над крестьянами. Виват патриотизм!— Трудно с вами спорить, Назаров. Похоже, вы не любите демократию. Вот в чем дело.— Очень люблю. Под хорошую закуску. Прямо млею. Но пока еще не пробовал.— Не пойму, вы всерьез или просто меня завести собрались?— Хочу завести. Вот скажите, если бы наш прежний гарант конституции пил чуть больше и пришла бы ему с бодуна мысль объявить себя царем? Как думаете, удалось бы?— Все, кончили, — сказал Травин. — Так мы с тобой неизвестно до чего договоримся. Мне это не нравится.— Как угодно, не я разговор затеял.— Да, Назаров, мне поручено сообщить, что с вами хотел бы встретиться секретарь Совета безопасности.— Что требуется от меня?— Только согласия.— Тогда скажу, что у меня желания с ним встречаться нет.— Думаю, это сделать придется.— Тогда не надо спрашивать согласия. Просто за шкирку и в конверт.Травин промолчал.
Шеф Федеральной службы безопасности России генерал-полковник Барышев позвонил секретарю Совета безопасности Петрову сразу после того, как Травин доложил ему о результатах беседы с Андреем Назаровым.— Как думаешь, это не провокация джихадистов? — первым делом поинтересовался Петров.— Мы кое-что выяснили о Хаджи Аге. Это порядочный человек. Не подхалим. С развитым чувством собственного достоинства. Общительный. Не националист. Не стяжатель. Не болтун. Имеет друзей в среде российских священнослужителей, как православных, так и мусульманских. Участвовал в движении сторонников мира. По линии Союза обществ дружбы выезжал в страны Европы и Азии…— Кажется, Назаров говорил, что он пьет?— Да, выпить любит, это точно.— Что сам Назаров?— Сергей Ильич, он свободен.— Ему сказали о моем желании с ним встретиться?— Да, но он не горит желанием. Короче, отказывается.— Он нормальный? — Петров исходил из мысли, которая первой приходит государственному чиновнику высокого ранга: если простой человек отказывается от встречи с ним, существует ли в его умственном хозяйстве нужный порядок?— Нормальный, — ответил Барышев и тяжко вздохнул. — К сожалению, слишком.— Почему же отказывается от встречи?— Говорит, что забота о государственной безопасности не входит в его обязанности. Есть люди, которым этим поручено заниматься по должности, вот и пусть занимаются. Он считает, что сделал все, когда сообщил о существе дела.— Когда он собирается возвращаться?— Насколько я понял, возвращение в его планы не входит. Он туда уже не поедет.— Как не поедет?! — Петров повысил голос, словно речь шла о его подчиненном, которого посылали в командировку, а тот артачился. Но на подчиненного имелась управа. Ему могли указать на дверь и заменить другим, более покладистым. Назарова таким образом вернуть в Среднюю Азию у Петрова возможности не было, но ощущение, что его пожелание одинаково обязательно для всех, у высокого сановника оставалось. — Этого нельзя допустить! Сейчас он у нас единственная связь с джихадистами. Эту связь терять нельзя. Где Назаров сейчас?— Мои ребята его придерживают. Пока. Но он по всему человек ушлый. Говорит, что если к вечеру не явится домой, то история получит огласку в прессе со всеми подробностями. Трудно представить, какой бэмс возникнет в мире в таком случае.Петров задумался. Огласка. Он прекрасно знал, что любая, тонко задуманная и ювелирно разработанная специальная операция может с треском рухнуть, если в системе обеспечения ее секретности образуется хоть малейшая течь. А уж огласка — полный провал.— Он не блефует?— Кто его знает. Уж больно неясный мужичок. С виду простой, как гвоздь. А по поведению — сложнее любого винта.— Значит, может блефовать.— Теоретически возможно все. Но мы смоделировали несколько вероятных ситуаций, и ни одна из них не повышает ему выигрышные шансы, если он будет успешно блефовать.— Ладно, Алексей, без встречи с ним не обойтись. Может, даже у президента возникнет желание поговорить с ним.— Желание — это хорошо, но последствия…— Что имеешь в виду?— После разговоров с Назаровым настроение не всегда остается хорошим.— Ладно, потерпим. Давайте, привозите его, как договорились.
В любой стране с любым политическим строем — тоталитарным, монархическим или демократическим — простой человек, наделенный конституцией всеми гражданскими правами, а уж тем более если он ограничен в них, при столкновении с государством ничего ровным счетом не стоит. В огромном песчаном бархане имеют значение только миллиарды песчинок, из которых складываются размеры горы и ее влияние на окружающую среду. Отдельная песчинка, обладающая всеми свойствами остальных, для бархана ничего не значит. Она не имеет ни цены, ни веса, ни возможности влиять на события.Андрей понял это, когда Травин сказал:— Через двадцать минут вас ждут в Кремле.— Мне казалось, я высказал отношение к такому визиту.Травин пожал плечами:— Наше мнение часто хотят знать, но с ним также часто не считаются. Тем более с тобой захотел встретиться президент. А ему и дамам джентльмен отказывать в свидании не имеет права.На улицах Москвы уже зажглись фонари, когда черный лимузин (сколько раз Андрей видел подобную картинку в кино), стремительно окрутив Лубянскую площадь, выскочил к Ильинским воротам, повернул направо и понесся к Кремлю. Проскочив ГУМ, машина остановилась у Спасских ворот.Водитель вышел из машины, переговорил о чем-то с охраной, отдал им какую-то бумагу, вернулся и сказал Андрею:— Можете пройти.Охранники с интересом оглядели необычного посетителя и посторонились, пропуская его внутрь Кремля.— Мне куда? — спросил Андрей несколько растерянно.— Идите прямо. Вас встретят, — ответил охранник и отвернулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44