»Саддам и Бакрадзе ходили по двору усадьбы, размышляя, как и где разбить цветники, где посадить яблони, а какое место отдать вишне. Услышав шум подъезжавшей машины, оба подняли головы. Появившегося у калитки Кольцова Саддам встретил неласково.— Э, — сказал он раздраженно, — я всех просил сюда не приезжать.— Я не все. — Кольцову передалось раздражение хозяина. — Ты это должен знать.Но Саддам уже почуял неладное. Осторожность хищника с возрастом не притупляется, а становится более острой.— Ладно. Раз приехал — ты гость. Пошли в дом. Будем обедать. — И сразу задал главный вопрос: — Что случилось?— Все плохо. — Кольцов не пытался скрывать озабоченность. — Горчаков получил разрешение задержать тебя…— Гетферран! — Саддам не выбирал выражений, ругаясь и по-русски, и по-азербайджански. — Ты куда смотрел? Я тебе давно говорил, надень на этого осла узду. Пусть она будет золотая, я бы заплатил. Теперь придется его убирать.— Не так просто. — Кольцова раздражала самоуверенность Саддама. — Насколько я знаю, бумаги у Горчакова уже на руках.— Подавится. Бумаги — его проблема.Кольцов сдержал мат, который так и просился на язык.Саддам воспринял это как проявление смирения и смягчился.— Хватит о ерунде. Пошли обедать.За столом Кольцов вернулся к беспокоившей его проблеме.— Ты зря так спокойно относишься к моему предупреждению. Если Горчаков возьмет тебя, за тобой потянут меня. Нас тогда уже никто не вытащит из ямы.— Боишься за меня или за себя?— За обоих.— Спасибо, за меня не беспокойся.— А я вот беспокоюсь. Особенно когда дураки начинают лепить глупость на глупость. Зачем Бакрадзе надо было мочить Денисова?— Э-э! — Саддам лениво махнул рукой. — У Бакра с ним свои счеты. Мент накрыл его на десять «лимонов». Ни себе, ни людям не досталось. И потом крутился не там, где надо. Зачем останавливал машину? Кто знал тогда?— Вот и доигрались. Когда Катрич вцепится в это дело, его не оторвешь.— Уберем. Один дурак не сумел, пошлем двух. У тебя все? Тогда успокойся.Саддам держался с апломбом, словно облеченный высокими полномочиями представитель великой державы, оказавшийся на приеме в посольстве страны, живущей на кредиты. Коротко остриженный, с благородной сединой в висках, с удлиненным, по-восточному красивым лицом — орлиный нос, стрелка черных усов, регулярно подправляемая бритвой, энергичные губы, проницательные глаза, глядящие на мир из-под густых бровей. Несмотря на свои полсотни лет, Саддам выглядел худощавым, подтянутым, энергичным. Распахнутый ворот дорогой кремовой рубахи открывал клинышек широкой волосатой груди. Ладони с крепкими длинными пальцами (в таких удобно держать и авторучку, и нож) спокойно лежали на коленях.— Ты помнишь, — сказал Кольцов, — кто помог тебе укрепиться?— Нет, — оборвал его Саддам. — Зачем помнить? Что помнить? Если мы начнем все вспоминать… Разве не я толкал тебя наверх?Саддам и в самом деле чужих услуг не помнил. Незачем ему это было.Память избирательна и зависит от характера человека. Оптимист быстро забывает плохое. Неприятные события теряют четкость очертаний и тают в потоке времени, не оставляя ни боли утрат, ни сожаления о прошедшем. Зато легко и часто вспоми-наются события веселые, смешные, похожие на анекдоты. Пессимист, наоборот, с дотошностью бухгалтера ведет счет и не перестает помнить свои неприятности и несчастья. Кольцов в молодые годы потерял двадцать копеек, которые мать дала ему на мороженое, и до зрелых лет помнил этот злосчастный случай, будто он произошел с ним только вчера.Есть характеры, разместившиеся в широком пространстве между оптимизмом и пессимизмом. Эти люди вообще стараются не трогать прошлого, не пытаются искать в нем ни ответов на настоящее, ни упреков или укоров себе. К этой категории относился и Саддам. Он жил сегодняшним днем и думал только о дне завтрашнем. Думал, потому что размечал пути, по которым удобнее всего идти дальше, определяя препятствия, которые могли ему помешать, и уже загодя предпринимал все возможное, чтобы убрать их с дороги.Саддам в своей семье оказался яблоком, которое откатилось от яблони слишком далеко. Его отец — Мамед Али — был помощником бурового мастера на бакинских нефтяных промыслах. Его мать — деревенская красавица, привезенная в город из-под Евлаха, темноглазая, черноволосая, с длинной косой — родила семерых парней, целое пехотное отделение. Двое из ребятишек умерли во младенчестве. Пополняя семейный бюджет, мать работала воспитательницей в детском саду. На ее плечах лежала забота о пятерых огольцах, которые фактически росли без родительского присмотра, как сорная трава на запущенном огороде.Мамед Али прожил недолго. Он умер в сорок четыре года, оставив после себя два значка «Ударник пятилетки», три Почетные грамоты Президиума Верховного Совета республики, орден «Знак Почета» и триста рублей на сберегательной книжке. Тяготы, свалившиеся на плечи матери, не сломили ее. Она устроилась ночной уборщицей в универмаг и добывала детишкам хлеб, работая в двух местах днем и ночью.Али был старшим и избавился от опеки родителей раньше других. Он бросил школу, с трудом одолев семь классов. Рослый, жилистый, злой и завистливый, он спутался с воровской шайкой и стал одним из наиболее удачливых и отчаянных ее членов. Никто никогда не объяснял Али, что такое хорошо и что такое плохо. Эти истины он постигал сам. И выходило: все хорошее — это то, что выгодно ему, плохое — что идет во вред. Если тебе кто-то мешает воровать, а ты пырнул ему ножом в брюхо — это хорошо, поскольку мешать вору работать — плохо.В результате в его сознании все человечество вскоре разделилось на две категории. Большая была скопищем плохих людей. Они придерживались законов, работали, норовили изловить воров, ставили на окна решетки, на двери сигнализацию, при любом случае искали защиты у милиции.Силу денег Али понял при первом задержании. Его выкупил у милиции Алекпер Дадаев, слывший среди ворья паханом, а для милиции бывший образцовым гражданином, который никогда ни в чем не был замешан. Еще не оперившийся Али понял, что деньги обладают удивительным свойством: их никогда не бывает слишком много, а если их не счесть, то они могут все. Не деньги портят человека. Портит желание загрести их как можно больше. В социалистическом Баку, в царстве Гейдара Алиева, могучего брежневского сатрапа, подхалимствовавшего в Москве и куражившегося в Азербайджане, не существовало системы государственных фиксированных цен. В южной благодатной республике за все приходилось платить в два-три раза дороже, нежели в самом дорогом месте России.Али на волне воровского успеха взлетел вверх, укрепился в клане воровских авторитетов, переехал в Россию с паспортом на фамилию Гуссейнов и возглавил крупное дело по торговле наркотиками. Крупное, потому что мелочевкой Гуссейнов не занимался. Сто-двести килограммов дури в контейнерах среди упаковок конфет или консервов из Ирана — вот его размах. Таможня, получая свою долю, в грузах, которые везли из-за границы посредники Гуссейнова Ханпаша Байрамов и Муса Алиев, не ковырялась.За крутость характера, беспощадность в расправах с теми, кто пытался выйти из дела, Гуссейнова прозвали Саддамом, намекая на его сходство с иракским диктатором Саддамом Хусей-ном.Понимание великой силы денег, врожденная азиатская властность у Саддама проявлялись в первую очередь в его отношении к людям: он их ни во что не ставил. Он платил, они служили ему, а тем, кому ты платишь, не положено строить иллюзий насчет своего положения. Наемники обязаны знать свое место. Не хотел Саддам менять привычек и сейчас, в разговоре с Кольцовым.— Ты, мент, — Саддам произносил «мэнт», — не духарись. Да, мы с тобой состоим при одном деле, но между нами есть разница. Пока ты это не поймешь, будешь всегда ошибаться. Это при советской власти за мой же миллион рублей ты мог трясти мне душу и в конце концов посадить. Теперь тебе против моих миллионов «зеленых» не устоять. Я на тебя положил с прибором и держу возле себя только по старой дружбе. Ты твердишь: общее дело. Забудь. Не обманывай себя. Не надо. Да, дело общее, как у ишака и узбека. Но ты — ишак, я — узбек. Я тебя купил, ты мой груз возишь, Я могу тебя продать и даже убить. А ты, самое большее, можешь меня лягнуть.Кольцов сидел, мрачно ковыряя вилкой в жарком. Он сам давно и прекрасно понимал все тонкости своих отношений с Саддамом — не дурак же мент в конце концов, но ему все время хотелось, чтобы этого не понимал Саддам. Так разбивший любимую чайную чашку отца малыш надеется, что его шалость никто не заметит. И вот теперь Саддам сразу все поставил на свои места, назвав кошку кошкой, мышку — мышкой. Однако упрямство Кольцова все еще не остыло.— Значит, я не могу тебя ни продать, ни убить? Вопрос глупый, и почему он сорвался с языка, Кольцов не мог себе объяснить. Саддам вспылил.— Потому, мент, что в моем деле ты сявка. Одна из многих. У меня на содержании сидят генералы и депутаты. Кому ты меня пойдешь продавать? Допустим, все же найдешь мудака с убеждениями. Как этот… Как его? Горчаков. Но тогда тебе придется признать первым делом, что ты весь в говне по самую кокарду. Защитничек! Дальше. Кому прикажешь меня убить? Сам за это возьмешься? Да ты, даже если из задницы от натуги груша вылезет, не сумеешь.Кольцов наклонил голову еще ниже. Он уже не рад был, что начал этот разговор. Знал ведь свой шесток. Знал и сопел в две дырочки и клевал золотые зернышки. Зачем же на руку дающую гадить?— Ладно, — Саддам протянул руку через стол и хлопнул Кольцова по плечу. — Оставим это. Отношения у нас прежние. Ты знаешь, я обид на дураков не держу. Однако ты должен твердо знать, кто в деле настоящий хозяин. И не обижайся за урок. Теперь время деловых людей и все должны знать, кто есть кто. Если ты работяга — сиди в своей шахте, рубай уголек. Он нужен обществу. Но не изображай из себя гегемона. Не надувай щеки, если нет причин. Если ты артист или телевизионщик, то валяй, смеши. Можешь критиковать всех, до самого президента. Их у нас еще будет много. Но на тех, кто правит деньгами, я подчеркну — своими баксами, — хвоста не поднимай. Зубки обломаешь. Лучше занимайся своим делом. Но помни, кому служишь. Если сделаешь свои деньги, тогда поговорим по-иному. Думаю, мент, ты это уже понял. Теперь выпей. За мое здоровье. И иди. Я тебя не задерживаю.Сам Саддам не пил, не курил, считая это делом ненужным, вредным для здоровья. Единственной его слабостью оставались женщины. Последнее увлечение — мадам Калиновская. Всем хороша баба. С хваткой, хоть в делах, хоть в постели. Если она откроет канал для дури, это будет шикарно. До Штатов товар, проходивший через Саддама, еще не добирался.Тупость Саддама, который не придавал значения опасности, нависшей над ними, бесила Кольцова. Если Горчаков, этот недобитый правдолюбец прошлых времен, встал на след, он своего добьется. И очень быстро. Убрать его, хотя Саддам и грозится это сделать, в ближайшее время нереально. Значит, надо искать другой выход. Сегодня проще всего убрать самого Саддама. Есть хороший способ: он оказал сопротивление при задержании. Пришлось стрелять. Выстрел стал роковым. Бакрадзе дергаться не станет. Это типичная рыба-прилипала. Потеряв свою акулу, он поплывет за новым хозяином.Внезапное известие ускорило ход событий. В комнату влетел Бакрадзе. Он взбежал вверх по лестнице, задохнулся и, держа левую руку у сердца, с одышкой выкрикнул:— Менты! Две машины!— Ты притащил на хвосте, гетферран! — Саддам вскочил.— Сдурел?! Я приехал тебя предупредить. Это ф ед е р ал ы!— Убью, собака! — Саддам в ярости сдернул со стола скатерть. Зазвенели, разбиваясь, тарелки.Кольцов рванул пистолет из кармана. Но было поздно. Выстрел уже прозвучал. Чужой. Вместе со стулом Кольцов опрокинулся на пол. Комнату заполнила пороховая гарь.Из соседней комнаты с пистолетом в руке вышел Али Аха-дов, верный пес Саддама, которого тот выкупил и увел из камеры смертников бакинской тюрьмы.— Ага-хан, — спросил шефа Ахадов, — добить собаку?— Не надо. Если он еще жив, пусть помучается.— Я бы добил. Мент никогда не бывает человеком. Тем не менее Ахадов убрал пистолет.— Уходим. — Саддам махнул рукой, призывая за собой Али и Бакрадзе.Они, громко топоча, сбежали по лестнице и бросились в подвал. Оттуда к гаражу, рассчитанному на три машины, вел подземный переход. Все было продумано в.доме Саддама, все здесь работало на него.— Али, гони в лагерь. И быстрей.Саддам отдал приказ обычным спокойным голосом. Он ничего не боялся. Все в его делах продумано, взвешено, рассчитано. В конце концов даже дом оформлен на старую мать, пенсионерку и труженицу, у которой никто ничего не сможет отобрать.Али дал полный газ. Серебристый «мерседес» вырвался на сельскую дорогу… КЛОКОВ Отправив Рыжова в Управление внутренних дел, Горчаков не стал ждать, когда ему подготовят текст перехвата телефонных переговоров. Он сам спустился в полуподвальный этаж и прошел в технический блок. Занял указанное руководителем смены место, надел наушники.Кольцов ждать себя не заставил. Едва за Рыжовым закрылась дверь, он набрал номер дачи Саддама. Трубку сняла экономка.— Валентина Сергеевна? Мне хозяина.— Что случилось?— Какая разница? У меня срочное дело.— Хозяин просил его не беспокоить.— Я сказал: дело срочное и важное. Вам понятно?! — Кольцов нервничал, голос срывался на крик. — Позовите его!— Хозяина в городе нет.— Где он?— Уехал в Тавричанку.— Там есть связь?— Нет. Он специально поехал, чтобы решить дела с телефоном. Кольцов элегантно выругался в трубку и только после этого повесил ее.Горчаков встал, снял наушники.— Записали? Подготовьте текст в обычном порядке. Отдав распоряжение, он быстро поднялся к себе. Проходя через приемную, попросил секретаря:— Соедините меня с Клоковым.Когда он вошел в кабинет, телефон спецсвязи моргал красной лампочкой, призывая обратить на себя внимание. Горчаков взял трубку. Его уже соединили с Клоковым.— Юрий Павлович? Это Горчаков. Вы на месте? Я сейчас к вам приеду. Есть важное дело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58