Сколько раз сам президент страны (сразу после поддачи или с похмелюги) нес откровенную глупость, которую потом миру объясняли помощники и дипломаты, доказывая всем, что президент имел в виду совсем не то, что поняли другие, а то, что никто не понял… Что ж теперь, закрывать газеты, которые повторили вслед за президентом произнесенную им глупость?— Может быть, господа, — продолжал лектор, — мадам написала свои строки в запале? Кстати, напиши такое в запале против евреев я или кто-то из вас, судебный процесс обеспечен. Вся жидовская свора начнет вас травить и топтать, пока не доведет до инфаркта. Так вот, господа, нет. Вся муть, написанная аргентинской жабой, отражает ее стойкое убеждение. Вот еще одно высказывание: «У нас народа лишь десятая часть, а все остальное — тупая и бессмысленная чернь». — Палец лектора вонзился в зал, словно он, лектор, собирался спросить: «А ты записался добровольцем бить жидов?» — Чернь — это мы с вами. А одна десятая народа — это как раз евреи. Они и составляют, по Новодворской, настоящую часть общества, имеющую право жить в России. Русские, татары, чуваши, мордва — все выкинуты за борт.— Раз! Два! — Псих вскочил с места и закричал во весь голос.— Бей жида! — Класс грянул решительно и дружно.Лектор снял очки и слезящимися глазами посмотрел в зал. Когда шум поутих, он достал из своего досье еще одну бумажку.— Наша страна, господа, наш народ стали объектами жидовского издевательства. И.этой правящей национальности все сходит с рук. А попробуйте вы задеть той же манерой еврея — попадете под суд. Вас назовут фашистом, нацистом, кем угодно. Защитой русских суды и прокуратура не занимаются. Пример? Вот некий сын Сиона Нуйкин пишет: «Россия — заповедник для бандитов». А орган, который дал ему право на такое заявление, называется «Новое русское слово». Красиво, господа, разве не так? Нуйкину вторит жид Константин Цедербаум. Он считает, что своими несчастьями Россия обязана сатанинской национальной гордости великороссов. Как это вам?— У-у-у!— Между тем, господа, коли на то пошло, русские не нация. Сейчас это просто народонаселение, которому если чего и не хватат, так национальной гордости. У малороссов она есть. У нас с вами — отсутствует. Вы найдете жида в правительстве армян? У грузин? А что у нас? Правили нами варяги — мы молчали. Правили немцы — молчали. Правили грузинские бандиты — мы терпели. Теперь правит Сион, евреи. Причем самого низкого сорта — и мы опять терпим. Терпим и молчим!— Мы не молчим! — Псих снова вскочил. — Мы уже проснулись. Русские идут! Раз, два!— Бей жида! — мощно выдохнули собравшиеся.— В руках евреев — власть над нами. Суд, который нас судит за то, что мы русские. У нас разворовывают национальное богатство. Вот, — лектор поднял газету, — это «Московская правда». Орган «новых русских». Давайте послушаем, чем эта газета восхищается. Заметка называется «Веселье в Израиле». Читаю дословно: «С купеческим размахом, на широкую ногу провели минувший уик-энд „новые русские“ в израильском курортном городке Эйлат на берегу Аккабского залива… По свидетельству очевидцев, столы в одном из фешенебельных отелей ломились от всяких яств и напитков. Был и красочный салют, и катания на яхтах под луной, и прочие забавы. Весь город, что называется, гудел несколько дней. На отдых после „многотрудных будней“ из России специально арендованными самолетами прибыли около двух сотен преуспевающих бизнесменов…»Лектор оглядел молчавших боевиков.— Как вы думаете, господа, что привело в Израиль две сотни паразитов, сосущих соки России? Газета этого не скрывает. Оказывается, на пиршество собрались те, кто захотел отметить пятидесятилетие Гарика Луганского, «нового русского», который недавно принял израильское гражданство. Он насосался русской крови и уполз На песок Эйлата, а те, кто продолжает грызть плоть нашей родины, ездят в гости на израильский благословенный песок. В это время в темных шахтах проводят голодовку шахтеры, которым жидовластвующее правительство не платит зарплату по три-четыре месяца. Не получают денег учителя и военные. Пухнут с голоду матросы. Плохо кормят солдат.— Позор! — Псих крикнул громко, визгливо, и мощный хор орудийным раскатом грохнул:— Позор!— Шахтеров, учителей, военных, да и всех нас из жизни выкинуло, лишило работы и права на счастье правительство, прислуживающее жидам!— Встать! — скомандовал Псих. — Раз-два!— Бей гадов!— Нас не согнут!— Русские идут!— Кто Гайдар? — задал вопрос лектор.— Жид!Лекарев видел, как с каждым выкриком собравшиеся все больше сатанеют: лица искажают гримасы, голоса хрипнут, наливаясь рычащей яростью. Чувства каждого накаляют чувства других. Заряд напряжения неудержимо растет, усиливается, приближается к критической массе, после которой должен последовать мощный разряд.Лекарев с трудом сдержался, чтобы в унисон с Психом не крикнуть:— Пушкин?Он был уверен, что ответят ему тем же словом «жид», поскольку иного ответа здесь и быть не может. В минуты, когда толпа наэлектризована, она руководствуется не разумом, а чувством и прет вперед по инерции, не боясь ничего. Прет, потому что едина в сумасшествии, готова сокрушить все, что стоит на ее пути, сокрушить, смять, раздавить, растоптать.— Взять оружие! К бою! — подал команду Псих.Топая и толкаясь, двадцать боевиков бросились в оружейную комнату. Хватали автоматы, бежали строиться.Все они вылетели на плац, когда на землю внезапно обрушился дождь. Стремительный, проливной. Бетонное покрытие плаца сразу заблестело лужами. По ним прыгали, тут же лопаясь, большие пузыри.Фаланга выстроилась без замешек. Каждый точно знал свое место, умел его занимать без суеты, хоть днем, хоть ночью, с завязанными глазами. Ливень никого не привел в замешательство. Через минуту все промокли насквозь. Вода струилась по лицам, по оружию. Обмундирование почернело. Кепки, прикрывавшие бритые головы, обвисли, и с них на плечи лилась вода.— Бегом марш! — подал команду инструктор, появившийся перед строем неизвестно откуда. Был он кряжист, бритоголов, как его подчиненные. В черной рубахе, в черных брюках, блестящих сапогах с голенищами-бутылками, он походил на гестаповца, сошедшего с киноэкрана.По команде фаланга рванулась вперед плотным монолитом, гремя сапогами по бетонному плацу, разбрызгивая в стороны фонтаны брызг…— Раз-два! Раз-два! — под левую ногу подавал команду инструктор. — Бей жида!Кованые сапоги били по бетону, как по барабану.— Выше ножку, Призрак! Выше, я говорю! Раз-два! Красная, обожженная солнцем и умытая дождем физиономия инструктора недовольно морщилась.— Сосиски! — орал он голосом, полным неподдельной злости. — Яиз вас сделаю волков!На обед Лекарева оставили в лагере. Дождь прошел. С промытого неба светило подобревшее солнце.В столовой, такой же обшарпанной, как и все вокруг, боевики сидели по двое. Лекарева посадили вместе с лектором. Они познакомились.Обед был по-солдатски сытным («Как при советской власти», — заметил лектор). Утолив первые приступы голода, соседи завели разговор. Лекареву было крайне интересно узнать, каковы истинные взгляды Арнольда Матвеевича Захарова — так назвал себя лектор. Осторожно, чтобы не испугать собеседника, он спросил:— Вы юдофоб?— Только в известном смысле, — ответил Захаров. — Хотя это определение мне все же стараются прилепить. На деле я только противник идей жидовства, которые уже долгое время разными средствами внушают русским.— Не очень ясно, что вы имеете в виду, — сказал Лекарев. — Простите, я не знаком с предметом.— Это видно, — Захаров отодвинул от себя суповую тарелку, вытер салфеткой губы. — Мой труд «Жидоидство против русского духа» никто не берется опубликовать. Всех пугает тема и моя смелость. Между тем, выйди книга в свет, она была бы обречена на успех. Как это говорят? Бестселлер. Миллион продаж гарантирую за два дня.— Вполне возможно, — миролюбиво согласился Лекарев. Он знал, что авторское самомнение — одна из самых трудноизлечимых болезней и переть против нее в открытую нет смысла. — Если уж пошел разговор, введите меня в курс дела.— Нет проблем. Вы крещеный?— Атеист.— Не имеет значения. Правильные выводы делают умом, а не верой. Так вот, моя книга — гимн русскому национализму, которого в нас с вами очень мало.— Почему вы делаетена него ставку?— Потому что национализм — это природное, естественное чувство сохранения вида. У животных оно заложено в инстинкты. Человечество перевело его в сферу сознания. Важным средством перевода национализма в сферу духа стали священные книги разных религий. Иудейство и ислам в равной мере запрещают израильтянам и мусульманам отдавать своих дочерей замуж за иноверцев.— А христианство? Разве оно не проповедует взаимное уважение народов?Захаров улыбнулся.— Даже атеисту стоило бы заглядывать в Священное писание. Вы ведь его не раскрывали?— Нет, а что?— А то, что в евангелии от Матфея рассказано, как к Иисусу Христу — а Иисус, если верить Писанию, не просто сын Божий, он и есть Бог в одном из своих обличий, — так вот к нему в поисках исцеления для больной дочери подошла хананеянка. То есть женщина рода, чуждого иудеям. И Христос послал ее от себя подальше. Женщина оказалась прилипчивой и не отставала: чего не сделаешь ради чада своего. Это надоело даже апостолам, сопровождавшим Иисуса. Они стали его просить: «Да помоги ей, пусть отвяжется». Христос им объяснил: «Я послан спасать только израильтян». Женщина не отставала и все просила: «Помоги!» Тогда Христос вспылил: «Негоже брать хлеб у детей и бросать его псам!» Вот так обстоит дело с христианским национализмом.— Не берусь судить, насколько точно вы цитируете, но звучит убедительно.— Пойдем дальше. Вы признаете, что у людей разных рас и национальностей свой психологический склад, собственное восприятие действительности? Таким образом, у одного народа, если отбросить исключения, духовный склад общий. Верно?На стол женщина-разносчица в застиранном халате поставила второе. Лекареву все еще хотелось есть, но теперь, когда лектор увлекся разговором, сказать ему, что голод физический выше духовного, было бы неудобно.— Думаю так.— Отлично, это меня радует. Тогда в силу определенного психического склада русские воспринимают действительность, жизнь в разных ее проявлениях, по-своему, и это восприятие отличается от еврейского. В чем? Во всем. Русские тоньше чувствуют природу, не терпят насилия над ней. Они лиричнее. Они воспринимают мир таким, каков он есть. У жидов склад ума рациональный, математический. Они абстрагируются, пускаются в философские рассуждения по любому поводу. В искусстве им нравятся разного рода выверты. Вроде «Черного квадрата» Малевича. Я не против того, чтобы существовали писатели-евреи, говорящие на русском языке. В конце концов, у них нет иного орудия выражения своих мыслей. И пусть себе высказывают. Я буду читать. Мне нравится Шолом Алейхем. Не верите? Повторю: нравится. Как американец Хемингуэй. Как француз Бальзак. Но, простите, когда мне говорят, что Леонид Гроссман — лучший русский писатель периода войны, я восстаю против этого. Гроссман — не русский. Я, извините, долго служил в Узбекистане. В солнечном, если хотите. Знаю язык, нравы, на себе испытал проявления национализма, дискриминации. Но, если бы я стал писать роман на узбекском языке, все равно не смог бы стать узбекским писателем. Гроссман, испытавший на себе давление юдофобии — она у нас есть, я это не отрицаю, — не может быть русским писателем. У него к русским не родственное, а чужестороннее отношение. Он не духовная родня мне. То же с поэтом Слуцким. И с Бродским. Не русские это поэты. Нет в них русского духа, проникновения в мою душу. Бродский, кстати, этого и сам не скрывает. Признает, что никогда не был русским интеллигентом и не мог быть. А мне его навязывают. Называют русским. Во мне все восстает, противится. Я не могу, хоть убей, поставить его в один ряд с Сергеем Есениным. И не надо меня убеждать, что малевания Шагала — это вершина искусства, а работы Шилова — муть несусветная. Я этого никогда не приму и не поддержу. Театр, Живопись, поэзия не могут быть безнациональными. Когда я смотрю «Войну и мир» в американском исполнении, меня это просто развлекает, но не задевает духовных струн. По-иному воспринимаю Бондарчука. Там все мое, близкое, нашенское. Меня душит возмущение, когда я вижу, что жиды выделывают с нашей культурой. На каждом шагу.— Вы не слишком? Лекарев, слушая, все же принялся за второе.— Ни в малейшей степени. Скажите, о каком событии в художественной жизни Москвы больше писала пресса? Выставка работ Александра Шилова? Архипа Куинджи? Хренка вам с бугорка, уважаемый. Высшим достижением стала попытка некоего художника Александра Бренера в рамках эстетического действа прилюдно совокупиться со своей супругой. Он широко объявил об этом в кругах художников, потом привел жену к памятнику Пушкина и поставил ее в соответствующую позицию, удобную для акта. В центре Москвы, Георгий! К сожалению зрителей, действо не состоялось. Гений хотя и взял кисточку в руки, но нужной твердости в его руке она не обрела.— Творчески-половое бессилие, — сострил Лекарев, считая, что все рассказанное — только шутка.— С одной стороны — да. С другой — полное отстутствие национальной гордости у народа. Никто, представьте, никто не подошел и не оборвал яйца распоясавшемуся жиду. А надо было! Жаль, меня там не было.— Так вы всерьез об этом… о Бренере?— Куда больше!— А я даже не слыхал о таком.— Плохо. Бренер, между прочим, известен и тем, что принес в Пушкинский музей муляж кучи говна, расположил его там и объявил, что будет очищать святилище от скверны. Заметьте, действо всякий раз связано с Пушкиным. Русский гений жиду — нож острый. И все это делается в нашем присутствии, при полном молчании русских! Наши святыни пытаются осквернить если не говном, так немощной струёй спермы. А мы терпим. Мусульмане за оскорбление святынь приговорили Салмана Рушди — не знаю, какой уж он там писатель — к смерти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58